Стяжание добра

Окончание. Начало в №9, 10

Не было ни умывальника, ни туалета, ни даже воды. Иногда давали нам чуть-чуть селедки, люди мучились от жажды. Если где-то на станции была остановка, сопровождавшие военные давали немножко воды. Иногда в степях делали короткие остановки, люди выбегали по нужде, не стесняясь друг друга.

Вот таким образом нас привезли в Среднюю Азию в 1943‑м. В тот год там выпал такой глубокий снег, какого азиатский народ никогда не видел в своей жизни. Голод, холод, нищета, болезни – народ начинал умирать.

Нас поселили на заброшенной даче: ни окон, ни дверей, ни печек, ни дров, ни воды – все перебивались как могли. Люди умирали от голода и от основной болезни – холеры, с каждым днем все больше и больше, так что некому было их хоронить, кроме женщин.

Наш отец так и остался без вести пропавшим. Мама работала в колхозе, где обрабатывала сахарную свеклу. На трудодни давали чуть-чуть сахара, свеклы, зерна. Налоги были большие. Когда мама и сестра начали приносить домой некоторую сумму заработанных денег, мы переселились к одной старушке, которая жила одна, так как ее сын был на фронте. А когда он вернулся с фронта, нас оттуда прогнали. Пришлось опять искать место для жилья. Одним словом, квартиру меняли пять-шесть раз до 1953 года. В 1953‑м мы купили двухкомнатную землянку, где прожили до 1958 года.

Больше половины вывезенных погибли. Узбеков и казахов еще до приезда карачаевцев напугали, что это варварский, зверский народ, поэтому сначала они нам даже огонь не давали. Но наши люди трудолюбием и человеческими качествами заслужили их доверие, и местные стали для нас очень близкими и родными.

Когда мы вернулись в аул Кызыл-Покун в 1958 году, в нашем доме жили переселенцы. Они не уступили нам наш дом, и мы выкупили его.

Вот такое большое несчастье и большие потери претерпел наш карачаевский народ!» (Азрет Хамидович Байрамуков)

«Народ-предатель»: злобный навет

Всем известно о кровавом навете на евреев, что веками питал ненависть по отношению к ним. Но в ХХ веке злобным наговорам подверглись и другие народы, обвиненные в предательстве. Среди них чеченцы, и не они одни. Для любого вменяемого человека очевидно, что весь народ не может быть предателем. Чеченские коллаборационисты, число которых было неизмеримо меньшим, нежели русских и украинцев, были разгромлены еще в 1943 году. Никаких объективных военных причин в 1944 году вывозить целый народ не существовало. Ясно, что это плод, с одной стороны, параноидальной подозрительности вождя, а с другой – циничной имперской политики, построенной на принципе «разделяй и властвуй».

Но после смерти вождя настали хрущевские времена, и чеченцы были «прощены». Тем, кто уцелел, разрешили вернуться из ссылки на родину. Но их дома к тому времени оказались заняты переселенцами. С 28 по 31 августа по республике прокатились чеченские погромы. (Подобная ситуация возникла в послевоенной Польше, где чудом уцелевшие жертвы холокоста попытались вернуться в родные дома, но попали из ада в ад.)

Здесь поражают два обстоятельства. Дома коренных жителей были немедленно освобождены переселенными в них евреями и грузинами. Более того, нетронутыми оказались и вещи. Генетическая память народов, в прошлом подвергавшихся депортации, предопределила их поведение. Они рассматривали свои жилища как временные обиталища. Увы, не все проживавшие в домах депортированных люди имели в прошлом такой трагический опыт. Они-то, отстаивая свое право на проживание по месту назначения, и устроили погромы.

Чеченских детей прятали у себя еврейские женщины!

Но обратимся к воспоминаниям непосредственных свидетелей тех событий. Сразу оговоримся, что таковых почти не осталось, но живы их дети. Проблема заключается в том, что, как я уже говорил, родители крайне редко делились с ними сокровенными переживаниями трагических страниц жизни, поскольку за такие разговоры можно было поплатиться свободой, получив срок за антисоветскую агитацию и пропаганду. В буквальном смысле гробовое молчание взрослых было своего рода техникой безопасности не только в Чечне, но на всем пространстве СССР.

Ведь КГБ секретным указом Президиума Верховного Совета СССР получил право выносить гражданам официальные предостережения. В инструкции по применению этого права перечислены основания: от распространения политически вредных измышлений в устной форме до контактов с иностранцами, «если характер и форма этих контактов дают основания полагать возможное использование их во враждебных целях». Признак «враждебных действий»: прослушивание передач зарубежного радио, восхваление западного образа жизни, увлечение идейно-политической литературой, рассказ политических анекдотов, сбор биографических сведений о лицах, необоснованно репрессированных в прошлом, контакты с иностранцами, приобретение литературы у них…
Всего 19 пунктов.

Так сознательно отрезалась историческая память. А вместе с ней и поразительные примеры духовного величия людей, принадлежавших ко всем без исключения народам нашего многонационального Отечества. Возвращаться к этим неудобным сюжетам нашей недавней истории необходимо не для того, чтобы сладострастно «бередить старые раны».

Тут уместно вспомнить диалог между Господином П. и Князем N из «Театрального разъезда» Н.В.Гоголя. Они обсуждают только что просмотренную пьесу. Первый сетует на автора, который, мол, «бередит наши раны». А второй ему отвечает: «Возьми их себе. Пусть они будут твои, а не мои раны! Что ты мне их тычешь…»

С детьми надо разговаривать честно. Молчащее поколение проигрывает свою историю, а значит, и будущее. Тем ценнее воспоминания, записанные Хож-Ахмедом Султановичем Халадовым.

Немного из жизни моего отца

«Жизнь моего отца, Султана Муцуевича Халадова, была очень сложной и познавательной. Его истории не оставляли равнодушным никого. Так получилось, что в период выселения чеченцев и ингушей в 1944 году ему было всего лишь несколько месяцев. Какие-то эпизоды из того времени кажутся немыслимыми, фантазией психически больного.

Несколько эпизодов.

По его рассказам, ему приходилось всегда учиться вопреки. У ссыльного народа, проживающего на территории Средней Азии, подчиняться советской власти, особенно в прилежной учебе, не приветствовалось. В силу обстоятельств проживание в Казахстане на период ссылки оказалось для него весьма неудачным. Он находился в населенном пункте, далеком от местонахождения близких родственников, и рос в семье дальних. Со слов отца, еду давали и пускали в школу, если только он продаст ведро семечек. Причем, как правило, посещение школы сопровождалось вынужденными драками с ровесниками, которые не разделяли его тягу к учебе, и зачастую становилось прямо-таки геройским поступком. Школа находилась в нескольких километрах от дома, и однажды он попал в снежную бурю, а зимы в Северном Казахстане лютые. Одежда и обувь были легкие, а сапоги так и вообще рваные, из них торчали пальцы. Но вот какая-то сердобольная женщина заметила его в таком виде и завела к себе. К сожалению, я не помню, кто она была по национальности. Обогрела, накормила и помогла с обувью.

Мой отец всегда ждал показа фильма «Уроки французского» (киноповесть режиссера Е.Ташкова, снятая по мотивам одноименного рассказа В.Распутина. «Мосфильм», 1978. – Прим. ред.) Говорил, что это кино про его жизнь. У чеченских мужчин не принято проявлять чувства, тем более между отцом и сыном, но просмотр этого фильма всегда сопровождался слезами на глазах.

С годами пришло понимание, что его рассказы практически всегда имели определенную цель, каждый эпизод был точечный, направленный преимущественно на мое воспитание.

* * *

В детстве особая любовь к математике приводила моего отца к стремительному развитию. Его несколько раз переводили раньше срока на класс выше, и как итог – к 20 годам за плечами были оконченные школа, училище и институт.

Для меня поучительна одна история, которая произошла с отцом в юношеские годы. Свое обучение после возвращения семьи из депортации он продолжил в училище, которое находилось в Грозном. Кажется, оно было педагогическим. Пока он учился, жил у родственников в поселке Мичурина, на окраине города. Вновь вернувшиеся чеченцы и ингуши сталкивались с большими трудностями. В их домах жили люди других национальностей, переселенные из других республик. Многие аспекты плана по возвращению репрессированных в родные места властью были не продуманы, и обстановка в республике быстро накалялась. Из рассказов очевидцев того времени и опубликованных источников видно, что процесс возвращения домов и имущества происходил по-разному. В большинстве своем грузины сразу вернули чеченцам и ингушам все, что прежде им принадлежало. Евреи в основном сохранили и вернули скарб вайнахов.

Мне часто приходилось слышать истории о том, как старцы из этих народов завещали беречь чужой скарб и не посягать на него, объясняя, что коренные жители обязательно вернутся, что все их имущество им надо будет вернуть. Так вот, к концу лета 1958 года обстановка в Грозном стала напряженной и привела к так называемым августовским грозненским погромам.

Есть официальная версия произошедшего, но я обращусь к услышанным рассказам. Причиной начала всех событий стало убийство на танцах в районе химзавода. Конфликт произошел с приехавшим в отпуск моряком. Дальнейшие события в связи с напряженной обстановкой происходили стремительно. Массовые акции, призывы, листовки, погромы и как итог – много жертв. Во многих материалах говорится, что погибших было двое и несколько раненых, однако старики, свидетели событий, рассказывали, что толпа людей не прислушалась к призывам разойтись, и огонь был открыт на поражение. Жертв было много. Отец говорил, что в один из дней возвращался домой (к родственникам, где он жил) и попал в апогей погромов и протестов. «Нам, нескольким молодым людям, пришлось разбегаться в стороны, спасаясь от разъяренной толпы. Я побежал через Сунжу (название реки) в сторону Московской улицы – там находилась еврейская слобода. Не помню, сколько пришлось бежать, но одна взрослая женщина, понимая ситуацию, затащила меня в дом со словами: «А ну-ка, сынок, иди сюда», – вспоминал отец. Там он смог немного отдышаться.
И она, не дожидаясь погони, повела его через сады и дворы. Слобода была устроена так, что имелась возможность переходить из дома в дом. И с Московской улицы буквально через несколько минут она его вывела к району трамвайного парка, а это было уже безопасное место. В те дни, говорил отец, многие погибли и были ранены. Порой прямо на мосту людей ловили, били ножами и сбрасывали в реку. К сожалению, я не знаю, встречался ли в дальнейшем отец с этой женщиной-еврейкой, нашел ли он ее? Увы… Но я очень благодарен ей за его спасение».

* * *

Такие вот бесценные свидетельства подлинного человеческого поведения вопреки бесчеловечным обстоятельствам. На него способны люди разных чинов и званий, творческие и не очень, образованные и малограмотные, простые карачаевские и еврейские женщины.

Но с образованных спрос особый, поскольку они, обладая мощным интеллектом и глубокими профессиональными знаниями, в состоянии, трезво оценив ситуацию, принять верное, человечное решение. В этой связи мне представляется, что нынешние сумерки просвещения не в последнюю очередь связаны с падением профессионализма.

Евгений ЯМБУРГ, академик РАО, директор школы №109, Москва