Стяжание добра

Совсем скоро в московском издательстве «Бослен» выйдет новая книга Евгения Ямбурга «Трагический оптимизм. Непрекращающийся диалог». Формула «трагический оптимизм», как известно, принадлежит академику Сахарову. По мнению автора книги, к подобному восприятию мира и себя в нем каждое поколение приходит по-своему. Но педагог, уверен Евгений Ямбург, определенно должен быть оптимистом. Ведь унылый учитель – это профессионально непригодный учитель.

Как отмечает Дмитрий Быков: «Книга Ямбурга – попытка вернуться к утраченной цельности, к бесспорно ценным вещам, к инфантильной надежде на простые вещи».
«Учительская газета» получила эксклюзивное право публикации главы из этой книги.

Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения.

М.Бахтин

Эта глава создавалась на основе воспоминаний детей очевидцев тех трагических событий. Их родители по понятным причинам предпочитали молчание. Но, став взрослыми, эти дети с разной степенью подробностей воспроизвели их краткие и порой сбивчивые рассказы, ряд которых и вовсе дошли до меня через третьи руки, и восстановить имена «первоисточников» уже не представляется возможным. Но и будучи «анонимными», эти воспоминания остаются ценными свидетельствами эпохи и дают основания для размышлений. Попробую зафиксировать их в сжатом виде. Это особый, не скрою, самый дорогой для меня раздел книги. Почему? Да потому, что он рождает надежду. Для начала поясню смысл его названия.

Человек человеку – кто?

Это было недавно, в V веке до нашей эры. Мудрец Диоген вылез из своей бочки и шокировал сограждан тем, что средь бела дня передвигался по городу с горящим факелом, возглашая при этом: «Ищу человека!» Сограждане, созерцая этого чудака, крутили пальцем у виска. Тот еще провокатор!

Впрочем, никакой бочки не было, а было скромное убежище, которое сегодня именуется hostel – спальное место без дополнительных удобств в комнате.

И никакой Диоген не провокатор, а первый в истории человечества акционист. Акционизм как форма современного искусства, стирающая грань между искусством и действительностью, возник в 60‑е годы XX  века. Так что современные акционисты, претендующие на ноу-хау, могут отдыхать, отдав пальму первенства Диогену.

Получается, что вся история человечества прошита насквозь связу­ющими нитями. «Но не прервать связующую нить. Она дрожит во мне и не сдается» (В.Егоров, «Друзья уходят»). Потому первоначально я хотел назвать этот раздел «Красной книгой», но мгновенно осекся, ибо в красных книгах обыкновенно фиксируются исчезающие виды животных или растений. А я поведу речь о неисчерпаемом добре, которое не видит только слепой.

Палкой щупая дорогу,
Бродит наугад слепой,
Осторожно ставит ногу
И бормочет сам с собой.

А на бельмах у слепого
Целый мир отображен:
Дом, лужок, забор, корова,
Клочья неба голубого –
Все, чего не видит он.

В.Ходасевич, «Слепой»

Из ада в ад

Все начинается с Ленинградской блокады, с голода и промерзших стен детского дома №12.

Зимой 1941-1942 годов здесь жили малолетние сироты и дети тружеников тыла. Это только кажется, что в детдоме всегда плохо. В блокаду здесь было в чем-то даже лучше. О тебе позаботится государство, оно будет тебя кормить, а при случае эвакуирует куда-нибудь подальше от смерти. Погрузит в черный товарняк, который поползет по белой от снега железной дороге через Ладожское озеро на Большую землю. И жизнь тогда «качнется вправо, качнувшись влево» (из «Рождественского романса» Иосифа Бродского).

* * *

С ноября 1941 года по март 1942‑го из города по Дороге жизни (это уже почти официальное историческое название маршрута Ленинград – Борисова Грива – Жихарево) эвакуировали примерно полмиллиона жителей. Обитателей детского дома №12 поезд увез в апреле. Они отправлялись на юг, в горы, которые тогда казались большими и безопасными. Тем временем до немецкого наступления на Кавказ оставалось около четырех месяцев.

Железнодорожный состав не ехал, а именно полз: осторожно, с частыми передышками и перерывами на время авианалетов. В Краснодарский край поезд, везший воспитанников детдома №12, вошел как раз через четыре месяца, к началу форсированной военной операции нацистов и оккупации Кавказа. Оказывается, такие совпадения бывают не только в художественной литературе.

* * *

Под Армавиром ленинградский товарный состав разбомбили.

В начале пути, в Ленинграде, пассажиров этого поезда было несколько сотен. Теперь оставалось не больше 80. Горстка воспитателей и сироты, младшему из которых не было и пяти, – отупевшие от горя, бесконечного голода и болезней, смертельно уставшие дети, явные «нежильцы». Им еще три дня предстояло идти пешком до ближайшей станицы.

Они дойдут, и администрация выделит им четыре обоза, запряженных лошадьми, и нарисует очередной маршрут надежды: через поселок Домбай на перевал, в Грузию. Дети понуро поплетутся в деревянных повозках мимо поселков и деревень, а взрослые будут рыдать им вслед. Взрослые ведь знают, что нет впереди никакой надежды, одна глухая безысходность. Никого не спасти, не помочь и не обогреть, потому что оккупация, потому что зверствуют фашисты, потому что у каждого есть своя единственная жизнь, а может быть, и свои дети. А еще у большинства этих детей еврейские фамилии. Для гитлеровских командиров все равно что черные метки.

Через какое-то время процессия разделилась на четыре группы. Решили, что так будет безопаснее, и расстались, не веря, что это навсегда. Больше они никогда не встретятся. Три обоза из четырех покатятся прямо к смерти в пекло. Часть детей умрут от истощения еще по дороге. Остальных найдут и расстреляют фашисты. Но тридцать два маленьких блокадника останутся в живых, потому что их повозка собьется с пути. Будет казаться, что это тупик, теперь уже окончательный. До тех пор, пока лошадь, запряженная в подводу, случайно не забредет в Бесленей.

* * *

На подъезде к аулу стоит повозка, накрытая брезентом. В ней дети, чей внешний вид ошеломляет. Они истощены и облеплены слепнями, которых нет сил отгонять. Они молча лежат и почти не шевелятся. Володя Синицкий – светловолосый мальчик с синими глазами, как у мамы. На вид Володе не больше трех лет. Он тоже лежит, не двигаясь. К повозке кто-то подходит, заглядывает, охает и уходит. Через некоторое время здесь собираются незнакомые мужчины и женщины. Они переминаются с ноги на ногу и цокают языками. Володя лежит. А потом вдруг видит, как из толпы появляется она, мама. Живая и невредимая. Володя зовет ее и бросается обниматься. Она утешает его, а сама горько плачет.
Жительница Бесленея Цура Охтова, конечно, была ему никакая не мама. Она просто пришла вместе со всеми посмотреть на знаменитый обоз-призрак, о котором в округе уже слагали легенды. Женщина из редкой белоснежной породы черкешенок – со светлыми волосами и молочной кожей – вполне могла быть похожа на Володину маму, так что ребенок обознался. Сначала Цура опешила. Потом испугалась. А потом решила, что гори оно синим пламенем, и забрала Володю домой.

* * *

Население аула в войну – женщины и старики, ожидающие известий с фронта. А значит, все-таки матери и отцы. И в итоге все как-то случилось само собой. Люди подходили к повозке и разбирали детей.

Вечером в селе собрался совет старейшин – главный сельский судебный и законодательный орган власти. Заседание продолжалось довольно долго, желание помочь детям никак не уживалось с соображениями о собственной безопасности. Но в итоге детей все-таки решили оставить в Бесленее, а их документы от греха подальше спалить. Селянам, взявшим на попечение беспризорников, приказали срочно сдать книги с данными о составе семьи. Всю ночь в местной управе несколько человек фальсифицировали документы и исправляли книги. Сразу после этого Володя Синицкий стал Володей Охтовым, Катя Иванова – Фатимой Охтовой, самый маленький из всех, Марк, – Муссой Агержаноковым, Саша – Рамазаном Хежевым. Тридцать два бывших детдомовца еврейского и русского происхождения резко превратились в образцовых мусульманских детей.

* * *

А через месяц аул оккупировали немцы. Они не просто знали о пропавшей группе блокадников – они активно ее разыскивали. С точки зрения здравого смысла это абсолютная дикость. Зачем взрослым мужикам, пусть и в нацистской форме, гоняться за малолетними детьми? Тем не менее в первый же день сельскому старосте было приказано содействовать в поисках. За сокрытие «нелегалов» угрожали расстрелами. Староста кивнул. Через пару часов на общем сходе он запретит выпускать ленинградцев на улицу в светлое время суток.

В сказке про спящую красавицу король, одержимый страхом перед предсказанием жестокой ведьмы, держит любимую дочь в заточении. У приемных детей Бесленея случилось нечто подобное. Только у Кати Ивановой (Фатимы Охтовой) вместо высокой башни был подвал, у Володи Жданова (Цеева) – хлев на окраине аула. Вся жизнь в селе стала походить на шпионский роман, в котором все за всеми следят. Гитлеровцы – за черкесами, а черкесы – за гитлеровцами.

Каждый знает, что и в мирное время в селе каждая стена – глаза и уши. В оккупацию гитлеровские офицеры в Бесленее были под усиленным надзором местных бабушек. А информация о готовящихся обысках на черкесском языке разносилась по аулу в секунды. Одну историю до того часто пересказывали местные жители, что она превратилась в народный фольклор. О том, как одна из матерей Бесленея, Цуца Шовгенова, посадила своих и соседских приемных детей в огромный сундук, накрыла его одеялом, посадила сверху собственного маленького сына, которому велела ни за что не двигаться с места. Скоро в дверь постучали, а Цуца тут же уколола малыша булавкой. Ребенок широко раскрыл глаза и заплакал. Гитлеровцу пришлось проводить обыск под оглушительный детский аккомпанемент. В конце концов немец не выдержал и сбежал.

Евгений ЯМБУРГ, академик РАО, директор школы №109, Москва