Строчная буква судьбы

«Господи, Господи, – говоришь ты в переломные моменты жизни, думая о себе и о близких (ну или теперь о далеких, но когда-то близких). – Господи, не приведи».

Ты даже можешь быть атеистом или агностиком (Докинз однажды сказал, что агностик – самый большой трус – и нашим, и вашим, куда честнее быть человеком, точно выбравшим сторону), но все равно в роковой момент скажешь: «Господи, не приведи».

Говоришь ты это внутри себя без всяких прописных или строчных букв. Внутри тебя нет букв – только звуки. Человек – сосуд звуков – от плача, смеха и вопля победы до скулежа и писка, а потом еще много других, уже совсем физиологических звуков, не зависящих от плача и смеха: бурчания в животе, икоты, постукивания жилки на виске. (Постукивание жилки – постукивание жизни. Вот жилка замерла – жизни больше нет.)

Интересно, сказал про себя это «господи, не приведи» Вулич из романа «Герой нашего времени» в главе «Фаталист», когда объявил, что если ему суждено умереть сегодня, то он умрет. После чего выстрелил себе в висок… Страстный игрок, фаталист и офицер, он хотел знать, «может ли человек распоряжаться своей жизнью, или каждому заранее назначена роковая минута».

Среди досократиков (со школы смешное название, причуды языка: маленькие такие досократики, почти гномики, бегают по полям Древней Греции, теряются в траве) была популярна мысль, что все вещи в мире рождаются или погибают «в силу роковой задолженности». Так, например, говорил Анаксимандр.

Этакое вселенское Мосэнерго. «Ваша задолженность по электроэнергии должна быть погашена до…» «Погашена» тоже смешное слово, как и «досократики». И свет погас, и Солнце потухло – мойры назначили уже всему свой срок: можно еще поспорить, поерепениться, но вот через два месяца пришли – и свет отключен.

…Выстрела тогда в «Фаталисте» не произошло: осечка. Но Вулич делает выстрел в сторону, и пуля пробивает фуражку, висящую на стене, то есть пистолет все-таки был заряжен. Все в смущении разошлись, но Печорину кажется, Вулич должен сегодня погибнуть.

Мы все помним, что узнал Печорин наутро: и про пьяного казака, и про шашку. И как Печорин тоже хочет испытать судьбу: убийца заперся в хате, угрожает стрельбой. Печорин все равно лезет в окно – и снова выстрел, и опять скрытая рифма: пуля казака задевает только эполет Печорина. (Фуражка, эполет. В этот раз судьба предпочитает не огнестрельное оружие, а холодное: убийцей в этой главе будет только шашка.)

…Когда-то давно прочитал: некто Генри Зигленд, фермер из Техаса, в 1905 году поссорился со своей невестой и бросил ее. Та не пережила позора. Тогда ее брат в желании мести приезжает на ферму к Генри, стреляет в обидчика и потом сам тоже стреляется.

Брат так и не узнал, что пуля только лишь чиркнула Генри Зигленда по волосам и впечаталась в росшее рядом с домом дерево. И вот через двадцать лет Генри зачем-то решает вырубить на ферме все насаждения. Он быстро управляется с задуманным. Но осталось только одно дерево, то самое. И дерево это слишком толстое, тут уже понадобится динамит. Взрывчатка заложена, шнур подожжен, дерево разлетается в труху. Но взрыв приводит в движение ту самую «заснувшую» пулю. И мы уже знаем, кого эта проснувшаяся пуля искала.

…Дорогой Анаксимандр, введший термин «закон», кажется, вы в своей Древней Греции, в нежной густой траве, оказались сокрушительно правы.

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист