Страсть убивающая…

“Два часа ночи. Я пишу вам, заливаясь слезами. Наивно, может быть, для моих 63 лет, но я вдруг вспомнила, что у меня есть друг – “Учительская газета” и она способна меня услышать. Что случилось? Самое драгоценное, что у меня есть, – внучка, которой только что исполнилось семнадцать. Я растила ее сама. Водила в “Школу радости” – на английский язык, танцы, музыку. Потом – серьезный ансамбль и городская музыкальная школа. Я думала, что она вырастет и будет лучше меня. А она… не заинтересовалась даже литературой. У нее появился иной соблазн! Мальчик, ее ровесник. И вот теперь она из-за него плачет: он ее оставил! Другие говорят мне: ну и что. Но ведь им не расскажешь, что она с ним не только целовалась и обнималась! У них было все! Нет, я не ханжа. Вчера она мне все рассказала. И что меня поразило – как было в детстве: она, в который раз заглядывая мне в глаза, спросила: “Баба, ты меня любишь?” Но в том-то и беда, что не люблю!..”
г. Воркута

Вот такое письмо получила наша редакция. И поскольку оно совсем не простое, мы решили ответить на него, что называется, двумя перьями. Здесь две разные точки зрения.

Как и любую ситуацию, эту можно рассматривать с двух сторон. Одна, говоря условно, “военная”. Другая – “мирная”. Сегодня женщины перестали рожать. И когда они, будучи в зрелых годах, “заводят” себе ребенка, не вступив в брак с мужчиной, их судить трудно. Да и, наверное, не надо. Они сами выбрали себе эту нелегкую долю, которая любовью к малышу искупит многие их “грехи”. Правда, мы уже знаем и горькие плоды безотцовщины.
Совсем иное дело – “взрослые отношения” в полудетском возрасте.

Моей дочери восемнадцать лет, и потому я знаю, как может “нести” в этом возрасте от человека к человеку, как непостоянны они в юности своей, потому что юность любопытна и “жить торопится и чувствовать спешит”. Знаю, что существует почти обряд “первого поцелуя”, “первого свидания”, “первого признания”, “первой любви”. Но это восторженное, слепое, девическое. Мальчики иные. Они более рациональны. А почему бы и нет? Жениться в семнадцать лет они совершенно справедливо считают безумством. Ни денег, ни профессии, ни собственного дома. Но почему же тогда, по какому праву они вступают в интимные отношения с ровесницами? И тут все начинает зависеть от девушки. Я знаю, что, добившись “своего”, они утешают девушек не без цинизма: “Так поставила себя!” То есть сама во всем и виновата.
А бабушка, которая видит это глазами опыта своего (ей даже и не нужны все подробности этого события), оскорбляется за внучку. До слез. Ну, зачем же она ТАК поставила себя перед ним, перед этим “ничтожеством”, который ею только воспользовался?! И понимает: слаба была девушка, слабину себе позволила, неуважение допустила, потому что… безвольна.
Когда мне было двадцать лет, мать одного моего кавалера, тоже студента, купила нам на двоих путевку в пансионат при Святых горах, возле Михайловского. И сказала мне как само собой разумеющееся: “Будете с Мишей в постели, помогите ему, Ира. Он еще так неопытен!” Это путешествие, надо ли говорить почему, не состоялось! Я смотрела на него романтическими глазами: Пушкин, монастырь, тут же Миша, который, возможно, признался бы мне там в любви. Но его мама решала практические вопросы. И потом тоже я встречала не одну такую маму, которая спешила с радостью и восторгом заявить, что она – самая “передовая”, что она не ханжа! И “в гигиенических целях” пускала молодых и неженатых к себе в дом. Девушка же, подманенная такой “доброй” матерью, обычно ожидает, что следующим шагом ее станет подталкивание сына к браку. Ведь познакомил уже с мамой, привел в свой дом, уже почти называл женой. Но подтолкнуть к браку молодого человека, который получил все, что хотел, совершенно без хлопот (похлопотала за него мама), очень трудно. В конце концов он пресыщается и приводит в ее дом другую. С годами в нем вообще исчезает желание жениться, но зато не без маминой помощи вырабатывается стойкое отношение к девушке только как к партнерше по сексу. И это отношение пришло к нему не с улицы, а из родного дома – “ма-а-мино воспитание”!
Итак, вернемся на исходные позиции. “Я тебя больше не люблю!” – сказала бабушка своей внучке. Разочаровалась, презирает. За что? Да за безволие, потерю головы, благоразумия, за то, что не смогла управлять своими эмоциями, увлеклась, потеряла голову. Я всегда так и говорю своей дочери, когда она, присмотревшись к очередному молодому человеку, разочарованно пожимает плечами: “Опять не “он”! А когда же придет “он”?” Я говорю ей: “В известный одному только Богу час! Но придет обязательно! Он уже родился. Живет где-то и приближается к тебе с каждым часом! Только дождись! Не разочаруй его! Он проделает такой долгий путь к тебе, а ты не заметишь его. Потому что сорвалась и оказалась с иным!” Дочь ворчит, охает, а потом соглашается и… верит мне и смеется над недавними своими разочарованиями. И весело, жизнерадостно смеется, поверьте мне. Она даже словно маленькую победу торжествует: а волюшка в характере еще есть, не увлекли гормоны, не запутали.
И тут мы подходим к понятию страсти. Любовь – чувство ясное, солнечное. Взаимная любовь еще светлее, терпеливее, снисходительнее, великодушнее и не требует зря подвигов самопожертвования. Она бережет и не ловит на неосторожном слове: “Что, сказала: любишь меня?! А докажи!” Докажет, когда время придет. Заболеешь, она и тут, возле тебя, ухаживает, лекарство подает. Иное дело – страсть, так прекрасно, полно описанная Иваном Александровичем Гончаровым в романе “Обрыв”.
Русская литература почти вся целомудренна. Это потому, что до семнадцатого века у нас не было литературы светской. Она вся была религиозна. И даже Лев Николаевич Толстой лишь осторожно намекает на постельные сцены в “Анне Карениной”. Вронский уже приблизил Анну к себе, а она мученически сопротивляется. “Какая же это “радость”, “счастье”, как вы сказали!” – мучается она, душой осознавая, что никакая любовь, страсть не вернет ей уже былого спокойствия души, мира в себе.
Чем же опасна страсть? С одной стороны, она делает человека своим рабом, а с другой – его разрушает. Ибо человек перестает слышать в себе голос совести и советы разума: своего или бабушки. Не случайно возникло выражение “одержим страстями”. Страсть держит человека в сильном напряжении и быстро истощает его силы. Он безволен, он себе не хозяин. А влечет она его за собой потому, что обещает будущую усладу.
Все это и изобразил в своем чистом, поэтическом романе Гончаров. Разве можно называть любовью то, что переживает Вера? Она знакомится с Марком и сразу понимает, что он чужд ей и даже отвратителен. Потом она начинает его жалеть, потому что он одинок в маленьком провинциальном городке. Затем она придумывает, что его можно перевоспитать. Но как? Он влюбится в нее и откажется от всех своих анархических отрицаний. Вот поле ее деятельности! Марк действительно влюбляется. Это очень просто: Вера – красавица и умница. Но меняться он категорически не желает. Он склонен сам увлечь Веру своими идеями раскрепощения человека.
И начинается борьба друг с другом. Чем больше неудовлетворения с обеих сторон, тем мучительнее. Ведь чем долее страдал, тем чаще приходит в голову: “Неужели все это зря?” В сущности-то, Марк любви недостоин! Да и на руку Веры есть более достойный претендент. Но страсть лишает человека разума. Марк способен лишь погубить девушку, но она уже слишком во всем запуталась. И сама не знает, что делать: писать ли ему письмо, бежать ли на свидание в овраг, отказать ли ему, но тогда в какой форме? Воля ослабла, в голове туман. Тушин именно любит Веру, поэтому он тонок, деликатен, скромен и относится к ней с безграничным уважением. Даже когда она рассказала ему о своем падении. Ну совсем князь Мышкин! Только покрепче нервами. Марк же готов бурей ворваться в дом бабушки, в девичью келью Веры, увезти, выкрасть ее! Почти как Анатоль Курагин – Наташу Ростову. А при этом, разрушая ее жизнь, продолжает внушать, что любовь не бывает долгой.
Разрыв с Марком приводит Веру к горячке. Вот совсем как ваша внучка, приходит она к своей бабушке и плачет возле нее: “Баба, ты меня любишь?” Страсть опозорила, унизила, растоптала веру в себя. И себя уже не любишь, а хочешь лишь одного – чтобы “баба”, родная “баба” любила! Которая не подчиняется правилам страсти и любит полной грудью, великодушно и заботливо. Бабушка Веры, которая считалась всеми совсем “святой”, потому что никогда не была замужем и всегда знала, как поступить, в ответ на исповедь внучки открывает свою тайну. И она “такая же”, как Вера. И у нее есть грех. Она думала забыть о нем. Но Вера невольно напомнила о нем своим собственным поступком. Мы все грешны. Святых мало. И потому нам остается лишь помогать друг другу. В “падениях” приподнимать своим прощением и надеждой на будущее, на “семейное счастье”, которое еще состоится.
Не хотелось бы мне, чтобы моя дочь оступилась, как Вера. Но если оступится, неужели я скажу ей, что я ее не люблю?

Ирина Лангуева