Странные люди

«Я не люблю странных людей, – сказал мне мой знакомый. – Я их встречал, и это очень грустно. Это как бегство от самого себя. Надел покрывало странности, и как будто мир изменился. Но нет. Мир не изменился, просто ты его не видишь из-под своего покрывала».

А я подумал: половина русской литературы о странных людях, о покрывалах, о миражах.

Алеша Карамазов странный. Базаров странный. Настасья Филипповна странная. Роман «Анна Каренина» по-настоящему начинается, когда Анна Аркадьевна стала странной (съехала с катушек, сошла с рельс).

Кукшина, сатирически описанная суфражистка, у Тургенева тоже странная. Она делает куклы. Она занимается химией («Это моя страсть»). Она выдумала мастику. Мастика нужна для тех же кукол, чтобы головки не ломались. «Но все еще не готово». Иногда думаешь, что Кукшина просто обладает другой оптикой, находится в аутическом спектре. Сейчас бы ее назвали особенной. Но во времена Тургенева ничего не знали про аутизм.

И только Наташа Ростова нормальная.

Поэтому располнела в эпилоге романа, и теперь в ней не видно души, только лицо и тело. Видна только одна сильная, красивая и плодовитая самка. (Это не я говорю, это Толстой так сказал, я бы не посмел.) И только иногда, когда запоет (о, запретное дионисийское начало, ну когда ты еще сможешь проявиться, если не в пении: вакханки, сирены, Наташа, перестань, а она и перестала, после замужества почти никогда не пела), только в эти редкие минуты она становилась похожа на уже не существующую Наташу. «Когда прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле». Иными словами, этого прежнего странного огня в обычной жизни Натальи Ильиничны больше не было.

Вот и я тоже странный. И моя жизнь. Например (открою вам маленький, как кукольная головка, безмастичный секрет), чайник с пылесосом договорились мучить меня.

Пылесос выбивает пробки, ну это ладно, не так уж часто мы с ним видимся. А вот с чайником часто.

«Мой верный друг, мой ветреный любовник», – сказала пушкинская Лаура про Дон Гуана.

Это просто она с моим чайником не встречалась. С надежностью у чайника напряженка. Да и любовник он, если размышлять отвлеченно, наверное, так себе.

Во-первых, он очень долго закипает.

Это когда он только был куплен (давно уже), то летел, пыхтел, рвался в бой, как молодой Онегин: в одной руке брегет, в другой – билет на балет, жар котлет, пена Ипокрены, и серебристой пылью блещет его бобровый воротник. (Хотя какая серебристая пыль, если подумать? Он же горячий.)

Во-вторых, он перестал выключаться.

Стоит, кипятится, пыхает гневом, бормочет целых пять минут о своем, плюется. Уже не Онегин, а Плюшкин какой-то. Лаура и сама не рада: «Ну не знаю я, где твой лотерейный билет! Не знаю. И кроссворд где твой дурацкий. Сам, небось, куда-нибудь засунул, а от меня требует!» Смотрит в окно, скучает. Брегет давно продан, балет только по телевизору.

«Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости», – написал Гоголь.

Нет. Гоголь ошибся. Мой чайник хотя по техническому паспорту давно уже пенсионер, но скачет, не выключаясь, как пламенный юноша. Пока не подойдешь и не стукнешь его по пумпочке. В сердцах. Тогда постепенно затихнет, перестанет пузыри пускать, стоит, смотрит тусклым глазом, изредка только взбулькивая.

Но меня не проведешь. Вижу, что-то уже задумал. Что-то зреет в нем. Какая-то новая светлая мысль. Или глубокомысленный геополитический анализ. Или теория. Которой он обязательно с нами должен поделиться.

…Надо завести ему Телеграм. Пусть кипятится там, пусть анализирует.

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист