Сто тысяч израненных душ. или Как изменить жизнь маленького бродяги

«Раньше мы воровали картошку и ели, а теперь я сам научился сажать ее, полоть и убирать. Это интересней»… Слова бывшего беспризорника из Иркутского приюта стали своеобразным эпиграфом к нашей беседе с Валентиной Терехиной, начальником отдела социальной профилактики безнадзорности детей Минтруда России.

– Валентина Владимировна, сегодняшнюю ситуацию с детской безнадзорностью в стране сравнивают с Россией двадцатых годов, и небезосновательно. Сто тысяч беспризорных – при том, что пока, слава Богу, нет гражданской войны и не введена еще продразверстка. Какие меры принимает Министерство труда и, в частности, Департамент по делам семьи, женщин и детей для того, чтобы остановить этот беспредел?

– Мы создаем социальные приюты, социально-реабилитационные центры и учреждения для детей, оставшихся без попечения родителей.

– Иными словами – детские дома?

– Правильнее было бы сказать: дома социальной реабилитации.

– В таком случае поясните термин «социальная реабилитация».

– В детскую душу, обделенную вниманием, может быть, даже озлобленную, необходимо заронить зерно созидания. Только так можно победить желание разрушать. Вот, собственно, и все, что вкладывается в понятие «социальная реабилитация».

– Десять реабилитационных центров для десятимиллионной Москвы – это много или…

– Мало, конечно! Вообще потребность в учреждениях такого рода удовлетворяется в целом по стране лишь на 27 процентов. В принципе они должны создаваться из расчета одно на 5-10 тысяч детского населения. Так по крайней мере говорится в постановлении Правительства России от 13 сентября 1996 года № 1092 «Об утверждении положения о специализированном учреждении для несовершеннолетних, нуждающихся в социальной реабилитации».

– Значит, если в Москве около одного миллиона детей, то должно быть как минимум сто центров реабилитации?

– Совершенно верно! Проще было бы пойти по пути их укрупнения, но это не выход. Количество детей в приюте не должно превышать 50-70 человек. Только тогда ребенок может почувствовать внимание к себе. Обидно подчас слышать от родителей фразы типа: «Наш ребенок должен спиться, чтобы им занялось государство». Они несправедливы.

– Хороши же эти родители. А сами они не хотели бы заняться собственным чадом?!

– Скорее всего нет. И дети чувствуют это, поэтому бегут из дома.

– Как они попадают в приют?

– Большей частью приходят сами. При этом от них не требуют ни справок, ни документов. Ребенок приходит за помощью, которую не находит в своей собственной семье. Случается, что его приводят родители. Например мать, которая ложится на операцию и не может оставить сына одного. Такое тоже бывает, тем более если у нее нет средств. Дети в приютах находятся на полном государственном пансионе.

– Сейчас появилась новая форма устройства детей, оставшихся без попечения родителей, – патронатные семьи. Что вы думаете по этому поводу?

– Я бы не стала употреблять здесь слово «новая». В России еще до революции существовали домашние воспитательные группы. Именно так они тогда назывались. Так называются и сейчас. Воспитатели проходят курс подготовки в сиротских учреждениях, после чего имеют право, что называется, взять работу «на дом». Государство гарантирует им компенсацию за питание, лекарства, одежду воспитанников, а также заработную плату. Наблюдение над каждой воспитательной группой ведет консилиум, который создается в сиротском учреждении. В него входят учителя, социальные педагоги, врачи, юристы. Консилиум вправе закрыть воспитательную группу. Порой люди взваливают на себя непосильную ношу и вскоре понимают свою ошибку – не всем дано воспитывать чужих детей. А бывает и по-другому. Человек берет ребенка на воспитание, а потом усыновляет его. И это происходит как само собой разумеющееся. Хотя в сущности, если вдуматься, – это героический поступок.

– Предположим такой вариант: консилиум счел работу воспитателя неудовлетворительной. Семейная группа распадается, дети возвращаются в приют. Но хотят ли они этого? Ведь нет ничего хуже обманутых надежд. Консилиум учитывает мнение ребенка?

– Безусловно. Но ваш пример нетипичен. Очень редко причиной закрытия семейной группы является неудовлетворительная работа воспитателя. В большинстве случаев – это их собственное желание. Вам знаком термин «девиантное поведение»? К сожалению, статистика такова, что 70 процентов детей, попадающих в детские дома и приюты, имеют различные психические аномалии. Нервная система ребенка очень уязвима. Сложные жизненные ситуации могут закалить ее, но могут и сломать…

Совсем недавно довелось мне побывать в Тульском интернате для детей-сирот. Видел их лица, разговаривал с ними. Правда, откровенничать со мной согласились совсем немногие, а точнее – одна девочка по имени Кристина. Наверное, ей досталось, думал я, глядя на ее бледненькое личико с темными кругами под глазами. В интернат Кристина попала после смерти бабушки – единственного человека, кому она была нужна (при живых родителях). Я спросил про мать и тут же пожалел об этом – девочка закрыла лицо ручонками и зарыдала. Воспитательница бросилась ее успокаивать, а я стоял в растерянности, не зная, что предпринять, и проклинал себя на чем свет стоит…

А вот румяный и круглолицый Кирилл достаточно спокойно перечислял детские дома (точнее – центры реабилитации), в которых ему довелось побывать. Почему он менял пристанища, я так и не понял.

– …Потом был в Америке, – невозмутимо продолжал Кирилл.

– Понравилось там? – подыграл я.

– Не-а…

– С детьми мы проводим практически все свое свободное время, – говорит Людмила Ситникова, зам.директора интерната. – Они у нас очень способные – в прошлом году из шестнадцати выпускников одиннадцать поступили в вузы, а один парнишка поехал в Рязанское военное училище – сбылась его мечта стать десантником…

…Моей тульской командировке суждено было закончиться далеко за пределами «железного» города-героя и совершенно неожиданным образом. Последняя электричка привезла меня на какую-то маленькую темную станцию и ушла в тупик. Машинист объявил, что поезд дальше не пойдет. К моему удивлению, оставшиеся в вагоне пассажиры восприняли эту информацию весьма спокойно и уже приготовились ко сну, растянувшись на сиденьях. Меня такой финал вовсе не устраивал. Выбравшись из вагона через разбитое стекло в двери, я заметался по платформе, пока нагловатый детский голос не окликнул меня:

– Закурить есть?

– Не курю.

– Жаль. Да ты садись, чего скачешь. Электричка пойдет только завтра, а скорые здесь не останавливаются.

Мой новый знакомый приподнялся со скамейки, где он, вероятно, спал, уступая место. На нем было непомерно длинное пальто и коротенькие брючки. Рубашки под пальто не было.

– А ты чего домой не идешь? Встречаешь кого? – поинтересовался я.

– Живу я здесь.

– На улице?

– Ага.

– А не холодно?

– Да нет пока.

– И долго ты здесь протянешь?

– В Москву думаю податься.

– Мне тоже в Москву надо, да вот застрял. Слушай, а до Серпухова далеко отсюда? Может, пешком дойду, а там на электричку сяду?

– Не дойдешь – Оку переплывать придется.

– А по мосту?

– Не выйдет. Сторож засечет – по ногам стрелять будет. Ты лучше обратно в Тулу поезжай – сейчас электричка туда пойдет, на вокзале переночуешь. А то смотри – ребята здесь крутые – раскрутят. Если будут бить – скажи, что твой отец в ментовке на Курском вокзале работает…

Доводы моего нового знакомого были весьма убедительны. Правда, в Тулу я возвращаться не стал – далеко слишком. Доехал до ближайшего городка – Ясногорска – и переночевал на почте. А на прощание черканул своему приятелю адрес интерната, в котором только что побывал.

– Будешь замерзать – поезжай в Тулу: Некрасова, восемь!

Кто знает, возможно, этот адрес, нацарапанный в темноте на клочке бумаги, изменит жизнь маленького бродяги к лучшему.