Сплошной парадокс. Идеология современной России – смесь патриотизма и жесткого рынка

Социальная антропология для нас понятие достаточно новое. Она исследует вопросы взаимодействия человека и общества, в рамках которого первый существует и действует. Профессор кафедры социально-культурной антропологии Калифорнийского университета в Беркли (США) Алексей ЮРЧАК как раз этим и занимается. В издательстве «Новое литературное обозрение» была опубликована его книга «Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение», за которую ученый получил престижную премию «Просветитель-2015». В своей книге Алексей Юрчак анализирует устройство системы «позднего социализма» (середина 1950-х – середина 1980-х годов) и тот парадокс, что большинство граждан СССР были готовы к ее распаду, хотя и воспринимали систему как вечную и неизменную. Нам удалось поговорить с автором исследования и задать острые вопросы о политическом сознании россиян, каким оно видится в мировом контексте.

– Алексей, в своей книге вы пишете, что исследуете условия, сделавшие гибель СССР возможной. Получается, что, когда к взаимоотношениям субъекта с системой, которые строились по принципу вненаходимости, добавилась гласность, стал возможным и распад системы?- То, что я называю принципом вненаходимости, было основано на перформативном, ритуальном воспроизводстве формы идеологических высказываний при почти полном игнорировании их констатирующего (то есть буквального) смысла. Но я бы не выделял это как единственный принцип: чтобы социально-политическая система рухнула, масса условий должна была сложиться. Когда началась перестройка, идея реформаторов была в том, чтобы вернуться к более правильному социализму. Идеи разрушения не было. Самое важное изменение, я думаю, – введение гласности.Однако в книге я описываю изменения политического языка еще в доперестроечный период – в период позднего социализма, начавшийся со смерти Сталина. Понятие перформативного сдвига, которое я ввел, заключается в том, что воспроизводство точной, неизменной формы языковых высказываний становится важнее их заданного содержания, при этом содержание не пропадает совсем, а оказывается открытым для новых, непредсказуемых интерпретаций. Однако такой способ взаимоотношения с системой стал невозможен в период перестройки, поскольку вдруг вышел на поверхность именно констатирующий смысл – конкретный, буквальный смысл высказываний, фактов истории, партийных программ, искажений ленинизма и т. д. Началось обсуждение конкретных вещей именно на уровне буквального смысла, чего не было никогда. Соответственно поменялось все, и обвал системы был обусловлен именно тем, что условия ее воспроизводства были изменены.Почему я не говорю про причины обвала советской системы? Их можно придумать сколько хочешь, ведь ничего не доказать. Но дело даже не в том, чтобы найти именно ту причину, которая действительно сломала систему. Задача в ином – выявить постепенный, нарастающий внутри системы процесс, в результате которого возникли новые условия, при которых весь механизм воспроизводства системы поменялся. Множество факторов, совпавших одновременно, создали контекст, внутри которого изменения системы вдруг стали возможными.Я сейчас пишу книгу про Ленина. В период перестройки даже на уровне партийного языка возникло сомнение – знаем ли мы, кто такой Ленин, правильно ли о нем говорим? Тогда думали: а может, имеет смысл вернуться к социализму иному путем обращения, скажем, к Антонио Грамши, социал-демократам, кому-то еще… Появилось сомнение в верности выбранного пути, и это уже был конец системы. Вот причина. Но далеко не единственная. Причины постепенно нарастали в связи с гласностью, постепенно весь внутренний контекст стал меняться. В принципе реформы могли бы пойти и по китайскому варианту. Тогда, чуть позже, чем у нас, в Китае тоже подобие гласности начали вводить. А потом, в 1989 году, произошли события на площади Тяньаньмэнь в Пекине, и у китайцев быстренько эту гласность прикрыли. И с тех пор в Китае проводились экономические неолиберальные реформы под эгидой партии, а партию критиковать совершенно нельзя. То есть шла бурная перестройка, но практически без гласности. От коммунизма остался лишь термин, а смысл совершенно изменился. Такое вполне могло бы произойти и в СССР.- Получается, в Китае тоже случился перформативный сдвиг – форма не соответствует содержанию. Почему эта система не обретает хрупкость? Или там тоже может в какой-то момент произойти обвал, как в СССР?- Да, в Китае на уровне идеологических институтов работает перформативный сдвиг. Там лидер – компартия, но многие институты китайской жизни и экономики практически не связаны с ней. Но я все же не специалист по Китаю.Вообще же потенциальная хрупкость является одним из основополагающих конструктов любой политической системы. Если из основания любой системы вынуть какой-то особый фундаментальный кирпичик, окажется, что она хрупкая.Возьмем, например, американскую государственную систему, идею либерализма, которая заложена в конституцию. В конституции принимается как само собой разумеющееся, что все люди равны. Но что это значит в либерализме? Это определяется так – каждый сам по себе, каждый может сам добиваться счастья, а может сам оказаться на обочине. Но тот же постулат можно и по-другому сформулировать, скажем: «Мы принимаем как само собой разумеющееся, что все люди равны. Но при этом все они социальные животные». То есть люди рассчитывают, что все друг друга поддерживают, а не бросают на обочине в случае неуспеха по какой-то причине. Равенство людей в либеральной и в социалистической системах понимается по-разному. Оба понимания возможны и не являются единственно верными.Согласно теории французского политического философа Клода Лефора в устройстве любого современного государства заложен внутренний парадокс: между идеологическими высказываниями государства и его идеологической практикой существует неизбежный разрыв. Для легитимности государственного правления господствующая идеология вынуждена постоянно апеллировать к некой «объективной» истине. Например, к идее построения общества всеобщей свободы и счастья. Эта истина принимается за аксиому: ее нельзя поставить под сомнение, но и доказать средствами государственной идеологии невозможно. Парадокс Лефора в структуре любой современной государственной идеологии делает ее заведомо неустойчивой. В какой-то момент он может привести к кризису идеологии, а значит, и кризису легитимности государственного правления.- Но если перформативный сдвиг был вполне комфортен для граждан СССР, почему же так быстро в период перестройки советские граждане перешли к критике существующего строя?- Комфортность – вещь относительная. Комсомольские секретари постоянно придумывали разные хитрости, чтобы, с одной стороны, отчитаться о проделанной работе, а с другой – не проводить всю эту работу. Так что была масса «некомфортностей». Люди, ощущая, что система неизменяема, вечна, формировали свою жизнь внутри нее. Была нормальная жизнь, которой можно было жить, но при этом существовала и масса неприятных вещей, и мы прекрасно знали, что есть жизнь другого типа. Тот же Запад, в частности. И я бы не сказал, что изменения произошли моментально и безболезненно. Многие вещи люди готовы были обсуждать и раньше, но все политические теории были не важны в советское время, потому что все понимали, что ничего не изменится. На уровне подсознания. Но вдруг оказалось, что все может измениться, вдруг поменялся контекст. И тогда проснулся огромный общественный интерес.- Как бы вы охарактеризовали сегодняшнюю идеологию России? Или ее нет?- В России сейчас очень сильно подогревается патриотический или даже националистический дискурс, направленный против американского имперского проекта. Это совмещается с нарастающими неолиберальными реформами, то есть с уходом государства в плане финансовой поддержки из социальной сферы, образования и т. д. Эта странная смесь националистического патриотизма и жесткого рынка не объясняется ни в каких терминах явной идеологии. В некоторых СМИ могут говорить про какие-то исконные русские ценности, но они противоречивы, не оформлены и никак не укладываются, к примеру, в идею перевода здравоохранения на рельсы жесткого рынка.Я вижу попытку формирования патриотического взгляда через культурные мероприятия, написание исторических книг для школьников, например. Мне кажется, многое здесь парадоксально противоречиво, и эта задача особенно сложна в ситуации, когда у всех есть доступ к огромному морю информации. Думаю, этот проект обречен.Я жил в Питере весь 2014 год со своими детьми, которые ходили в местную школу. Знакомые меня пугали: «В российскую школу отдавать детей? Там такое сейчас творится!» А я общался с учителями, это совершенно нормальные люди, которые прекрасно все понимают и говорят со своими учениками обо всем.Досье «УГ»Алексей Юрчак родился в 1960 году. Гражданин России, живет на две страны. По первому образованию радиофизик, учился на кафедре фонетики Ленинградского университета. В 1987 году стал профессиональным менеджером музыкальной группы «АВИА». Тогда же начал собирать материал про изменения советской системы и последующее ее разрушение – дневники, письма, брал интервью. В 1989 году уехал учиться социальной антропологии в американской аспирантуре. В 1997 году получил докторскую степень, уже проделав большую часть своего исследования, которое потом легло в основу книги «Это было навсегда, пока не кончилось». Стал профессором Калифорнийского университета в Беркли (США). Читает лекции в Европейском университете в Санкт-Петербурге.​Наталья САВЕЛЬЕВА, Юлий ПУСТАРНАКОВ