Спиритический сеанс на пылинке

Где-то прочитал, уж не знаю, исторический это анекдот или придуманный, как однажды космонавта Валентина Лебедева спросил на лекции какой-то студент: «А в чем подвиг Гагарина?»

Космонавт Лебедев вздохнул, поглядел добродушно на всех и ответил: «Ты видишь через окно аудитории тот 10‑этажный дом?» Студент кивнул.

«Ну представь, что это бак с горючим. Наверху сидишь ты. И вот внизу поджигают со словами: «Юра, ты обязательно вернешься, мы все посчитали!»

Это похоже на нашу жизнь.

Мы сидим на стуле – под нами несколько этажей с людьми, мы в нескольких шагах от человека, который, возможно, думает, что пора ему от нас уйти, в нескольких месяцах от новой любви, а через несколько лет (ну, может, десятков) мы умрем. И при всем этом мы еще и болтаемся в космосе, прикованные силой тяжести к не самой большой планете, летим в этот момент, как я печатаю этот текст, а вы читаете, со скоростью 17077 километров в час. Это же совершенно бешеная цифра. Странно, что мы не сходим от нее с ума. («Странно, что ты думаешь, что ты не сошел с ума», – шепчет какой-то тихий тоненький голосок. Или мне показалось?)

Главное в нашей жизни – это вопрос масштаба.

Когда-то американский астрофизик Карл Саган уже обратил на это наше внимание (когда комментировал снимок Земли, сделанный «Вояджером» с окраины Солнечной системы): «Взгляните еще раз на эту точку. Это здесь. Это наш дом. Это мы. Все, кого вы любите, все, кого вы знаете, все, о ком вы когда-либо слышали, все когда-либо существовавшие люди прожили свои жизни на ней. Множество наших наслаждений и страданий, тысячи самоуверенных религий, идеологий и экономических доктрин, каждый охотник и собиратель, каждый герой и трус, каждый созидатель и разрушитель цивилизаций, каждый король и крестьянин, каждая влюбленная пара, каждая мать и каждый отец, каждый способный ребенок, изобретатель и путешественник, каждый преподаватель этики, каждый лживый политик, каждая «суперзвезда», каждый «величайший лидер», каждый святой и грешник в истории нашего вида жили здесь – на соринке, подвешенной в солнечном луче».

И потом добавил о реках крови, обо всех императорах и генералах, которые гнали людей на смерть. Обо всех наших войнах и междоусобицах. О нашем позерстве и нашей призрачной значимости.

Он опять повторил, что наша Земля – пылинка. И что нет никого, кто придет, чтобы спасти нас.

Но один человек, кстати, изучаемый в школьной программе, уже сделал это открытие задолго до Карла Сагана.

Мы привыкли смеяться над Фетом (его хозяйственность, его крепостничество, его занудство), но, кажется, ни один писатель (ну, пожалуй, кроме Толстого и Тютчева, а за ними уже тянутся Лермонтов и Державин – сказал глупость про «ни одного») не увидел из своего ХIХ века Землю и космос так, как их увидел Фет.

Земля, как смутный сон немая,
Безвестно уносилась прочь,
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь.
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.

«Это же с ума сойти!» – говорит тоненький голосок: за сто лет до того, как в космос полетел первый человек, Фет описал, как выглядит Земля из космического корабля, если лететь от нее к Луне или Марсу.

Опять же вопрос масштаба, заметим уже мы. Полежать на земле лицом к небу, потом встать и пойти считать, сколько украдено крестьянами зерна. Гнилой народец, гнилой, крепко его держать надо.

Отвечая на вопрос Татьяны Толстой, к какому народу хотел бы принадлежать (не той, не той, а дочери Льва Толстого Татьяны Львовны, но было бы любопытно: установила Татьяна Никитична спиритический стол, возожгла свечу, водит блюдцем или стаканом по расчерченной буквами тонкой бумаге, спрашивает: «Какому народу желали бы вы принадлежать, Афанасий Афанасьевич?»), Фет сказал: «Ни к какому».

А на вопрос «Ваше любимое занятие?» ответил: «Знакомство с поэтами».

…Мы сидим на своих стульях судьбы, кто постарше, кто помоложе, кто поэт, а кто нет, смотрим статьи расхода и прихода, думаем об испортившемся электрическом счетчике, намереваемся жить если не вечно, то долго… И вдруг слышим откуда-то снизу: «Поджигай!»

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист