Спасибо Америке за наших стариков. Елена СОЛОВЕЙ

Она искренне недоумевала и удивленно всплескивала руками: «Столько воды утекло, а вы все еще помните меня?! И вам правда интересно, как там у меня все сложилось?! Ну, надо же, как неожиданно, каких только чудес на свете не бывает!» Действительно, с тех пор, как народная артистка России Елена Соловей вместе с мужем, кинохудожником Юрием Пугачом и двумя детьми уехала в Америку, прошло уже шестнадцать лет. Уехала добровольно и навсегда, сознательно поставив крест и на профессии, и на карьере. Но это для нее началась другая жизнь, в которой уже не было места ни пыльному запаху кулис, ни громогласным режиссерским окрикам. А для нас она осталась все той же неземной Ольгой Вознесенской из «Рабы любви», ангелоподобной Любой из «Тупейного художника», актрисой, чьи пятьдесят с лишним ролей – это целая незабываемая эпоха русского кино.

В этом году Елена Соловей на несколько дней прилетела в Россию, чтобы отметить здесь свое шестидесятилетие. И стоя под шквалом оваций на сцене гатчинского кинотеатра «Победа», где в рамках фестиваля «Литература и кино» праздновался ее юбилей, она плакала. Как позже сама призналась, не было в тех слезах ни горечи, ни сожалений, но лишь полнокровное счастье от понимания того, что ее прошлое, оказывается, принадлежит не ей одной.

– Елена Яковлевна, теперь, когда все сложилось именно так, как сложилось, и изменить ничего уже невозможно, вы можете сами себе сказать: да, шестнадцать лет назад я поступила правильно?

– Вы хотите узнать, счастлива ли я? Да, счастлива! Во мне мало определенности, куда больше чувств и ощущений, но при этом я абсолютно самодостаточна. Для меня нет ничего важнее семьи, главное, чтобы у близких все было хорошо, ради этого, собственно, в свое время и уехала. Не хочу, чтобы в моих словах кто-то услышал монументальный пафос, мол, я – женщина-мать, всю себя посвятила семье и детям. Вовсе нет. Я ничего никому не посвящала. Просто жила. Естественно, без надрыва, единственным, как мне кажется, верным образом. Очень уважаю женщин, которые умеют строить карьеру. Я вот не из таких, никогда ничего не делала для того, чтобы пробиться, засветиться, примелькаться. С амбициями всегда было плоховато. Работа сама меня находила. А когда ее не стало – что ж, значит, так тому и быть. Но, может, я так спокойно говорю об этом именно потому, что мое личное прошлое все еще живет во мне.

– Мысли – парадоксальные для актрисы, еще в советские годы познавшей вкус победы на Оксфордском и Каннском кинофестивалях…

– Нет тут никакого парадокса – все закономерно. У меня было то, чего не досталось многим актрисам моего поколения, вполне возможно, куда более одаренным, чем я. Грех жаловаться, судьба-то была блестящая: захотела стать артисткой – стала, да еще попала во ВГИК на курс к замечательному мастеру Борису Андреевичу Бабочкину, а затем – череда фантастических режиссеров, главные роли одна за другой, «Неоконченная пьеса для механического пианино» просто писалась для меня. И на сцене такое же неправдоподобное везение: Игорь Владимиров не побоялся взять меня, киноактрису, в свой, на тот момент лучший ленинградский и один из лучших советских театров – имени Ленсовета. И опять главные роли. Ну, о чем еще можно было мечтать девочке из далекого холодного Красноярска? К чему я это вам рассказываю?.. Чтобы вы поняли – все это во мне, живо, никуда не ушло.

Однажды, уже в Америке, ко мне приехали журналисты, и я им, как и вам сейчас, честно призналась, что, уезжая из России, прекрасно понимала, что карьере моей конец, что, естественно, в Голливуде я никому и никогда не буду нужна. Через некоторое время выходит журнал, на обложке моя фотография, лицо необыкновенно печальное, а сверху гигантский кричащий заголовок: «В Голливуде я никому не нужна!». Как будто я сижу тут и рыдаю дни напролет. Вот как много зависит от интонации… А почему я, собственно, должна быть нужна? Там своего добра хватает. Но когда меня пригласили на студию НВО сыграть небольшой эпизод в сериале «Клан Сопрано», я вновь была счастлива, хотя до этого ни малейшей ностальгии по съемочной площадке вроде бы и не испытывала. А потом бродила по гигантским павильонам, очень похожим на родной «Ленфильм», и понимала, что попала в свой аквариум, дышу таким знакомым воздухом. И гримерные у них такие же, как у нас, и гримеры такие же замечательные, душевные, только наши больше умеют делать. По сценарию я должна была быть толстой русской теткой, и мне соорудили огромные накладные бока. «Зачем? – спрашиваю, – я и так, прямо скажем, не худенькая». А они уверены, что раз русская, то чем толще, тем лучше. Когда эта серия вышла, меня начали узнавать на улицах – и опять приятно. Оказалось, что многие американцы видели «Рабу любви», только не знали, что Ольга Вознесенская – это я и есть. Стали подходить, говорить, как им нравится эта картина, и ужасаться тому, как я пополнела…

– А российские режиссеры ни разу не пытались вернуть вас на ниву родного кинематографа?

– Вместе с блистательным Алексеем Петренко я пробовалась в сериал «Московская сага». Не случилось. Но то, что роль Мэри Градовой сыграла Инна Чурикова – это замечательно. Очень точное попадание. Моя героиня была бы совсем другой, и вся история тогда была бы другой.

Должна сказать, что за последние годы в России выросло целое поколение молодых и талантливых режиссеров. Есть, конечно, и те, кому этой профессией лучше бы вообще не заниматься, но ни о них сейчас речь. Внимательно слежу за тем, что происходит в нашем кино, к счастью, сейчас столько кассет и дисков появилось, что это даже за океаном не так уж и сложно. Но нет среди них «моего» режиссера. Второго Рустама Хамдамова, который в свое время и сделал меня актрисой, сняв сначала в студенческой работе «В горах мое сердце», а потом в «Анне Карамазоff», собравшей множество международных премий, но так и не показанной в России. А ведь я из тех актрис, которым без режиссера нельзя. Да и не я одна: множество прекрасных актрис не состоялись не оттого, что они хуже меня, а просто потому, что не было человека, который увидел бы и показал миру их подлинность. Поэтому я обязана Рустаму всем. Это он меня создал, вылепил, увидел в юном несмышленыше нечто такое, о существовании чего я и сама еще не догадывалась. До встречи с ним я даже не предполагала, что могу так ходить, говорить, улыбаться. Не меньше слов благодарности я могла бы сказать и Никите Михалкову…

– … он поздравил вас с юбилеем?

– Нет, не поздравил. Но разве это так уж важно? Он подарил мне «Неоконченную пьесу для механического пианино», «Рабу любви» и «Несколько дней из жизни И.И.Обломова». Это куда значительнее, чем формальные комплименты по случаю.

– Чем сегодня заполнены ваши будни?

– Работаю в школе, точнее, в небольшой студии, где дети эмигрантов занимаются русским языком, танцами, рисованием. Мы с ними читаем классику – Пушкина, Куприна, ставим спектакли и очень много разговариваем. Сегодняшним детям – и растущим в Америке, и тем, кто живет в России, думаю, тоже – не всегда ясны не только значения некоторых устаревших слов, но и те отношения, палитра чувств, принципы, владеющие героями русской классики. Почему барышня-крестьянка Лиза Муромская не могла топнуть ногой и поставить своего отца перед фактом – дескать, люблю Алексея Берестова, и меня мало волнует, что ты, папа, об этом думаешь… Почему Татьяна Ларина не ушла от мужа, когда Евгений бросился к ее ногам… Стараюсь объяснять им подобные «мелочи», как могу. А уж получается или нет – так это другой вопрос.

Одно время я подрабатывала на радио. Сыграла два спектакля в русском театре. С «Дядюшкиным сном» и французской пьесой «Семейный ужин» мы объехали всю Америку.

– С тем, чего Америка вас лишила, вроде все понятно. А вот что она вам подарила?

– Начнем с того, что она подарила мне свой дом, а еще четыре колеса. Я никогда не водила машину, но в Америке, если у тебя нет своего автомобиля, то ты, простите за каламбур, просто обезножен. И вот я, скрипя зубами, ненавидя себя и всех вокруг, вынуждена была сесть за руль. Теперь машина – это моя собственная маленькая планета. И когда мне грустно, я гоняю по хайвеям, и тоску как рукой снимает.

А если серьезно, я благодарна этой стране за то, что позволила мои детям встать на ноги, а моему отцу – достойно дожить и достойно же умереть. Моя мама ушла из жизни в России, и не дай Бог никому пережить то, через что прошла она в свои последние месяцы и дни. Так что мне есть с чем сравнивать, и я благодарна Америке за всех наших стариков, за то, что принимает их, на родине забытых и никому не нужных.

– А за своих детей вы спокойны?

– Вполне. Ире уже 35. Она – микробиолог. Живет в Лейпциге с мужем – профессором математики и двумя дочерьми. Павлу – 31. Он в Нью-Йорке и тоже занимается микробиологией. Растит сына. И о каких сожалениях после такого вообще может идти речь?..