Сожженная поэма. или Три гувернера Пушкина

Когда Александру Пушкину исполнилось девять лет, к нему пригласили гувернером графа Монфора, француза-эмигранта. Того рекомендовал аристократам Пушкиным их друг, сардинский граф Ксавье де Местр. Граф Монфор, роялист с прекрасными манерами и орлиным профилем, играл на фортепьяно, пел приятным голосом, умело рисовал пастушек в альбомах и был неистощим в шутках в беседах с дамами. Надежда Осиповна была весьма довольна любезным французом, Сергей Львович, напротив, роялиста вдруг отчего-то невзлюбил, постоянно вступая с тем в жаркую полемику.

Мы все учились понемногуЧему-нибудь и как-нибудь,Так воспитаньем, слава богу,У нас немудрено блеснуть.А.С.Пушкин. «Евгений Онегин»

Александру в обществе графа жилось довольно вольготно. До одного происшествия. Случилось, что мальчик залез в библиотеку к отцу и начал читать Вольтера, с томиком которого его и застал гувернер. Вечером за ужином, когда Александр был уже в постели, граф поведал о его поступке родителям. Сергей Львович лишь пожал плечами. Тогда француз напомнил русскому аристократу, что этот сочинитель подготовил революцию во Франции – и вообще не следовало бы мальчику брать книги из библиотеки без спроса. Хотя Сергей Львович не был поклонником Вольтера, однако отчего-то вдруг пустился его защищать.

– Вы якобинец, мсье, – сказал граф по-французски.

– А вы шут! – отрезал, вскакивая из-за стола, побледневший Сергей Львович.

Участь графа Монфора была решена. Знатный француз покинул московский дом Пушкиных, получив вместо положенного жалованья солидный вексель.

Новый наставник, иезуит мсье Русло, тщательно следил за каждым шагом Александра и надоедал воспитаннику длинными нравоучениями. У мсье Русло, правда, была кроме красноречия еще одна слабость. Он любил писать стихи: длинные, поучительного содержания. Написал толстую тетрадь стихов – глубокую поэму «О воспитании» и вручил ее барину. Сергей Львович поэму продержал аж три месяца, но мнения своего так и не высказал.

Иезуит скоро проведал, что его воспитанник занимается стихотворством, и разозлился. Кажется, его самолюбие было задето тайным увлечением мальчика.

– Ваш сын, сударыня, осмелился писать стихи, – пожаловался он однажды Надежде Осиповне с кислой миной. – Боюсь, что это занятие помешает его урокам.

Впрочем, больше всего мсье Русло желал бы знать, что за стихи сочиняет его воспитанник, но тот, увы, упорно скрывал от его досужего любопытства свои поэтические опыты! А писал он свою первую поэтическую поэму, названную по имени главного героя «Толиадой». Действие происходило при дворе французского короля Дагобера из династии Меровингов: карлик короля Толи пылко влюблен в прекрасную карлицу Нитуш. У него соперник, тоже карлик, коварный Матюрен, который постоянно клевещет на него, стараясь очернить того в глазах возлюбленной. Толи вызывает клеветника на единоборство. Смотреть на поединок карликов собирается весь двор…

Мальчик, улыбаясь, дописывал на уроке арифметики как раз шестую песнь поэмы, где противники выезжают на арену на ослах: выходило страшно и смешно…

Отец Беликов, преподававший и арифметику, и Закон Божий, стучал мелом по доске, приступая к делению дробей. Сестра Оленька, как всегда, прилежно записывала его выкладки. А гувернантка мисс Бэли, сидевшая у окна, давно пристально наблюдала за Александром и… вдруг, решительно подойдя к мальчику, вырвала у него тетрадь.

К несчастью, в эту же минуту в дверях показался иезуит, которому та и вручила тетрадь. Мисс Бэли увела Оленьку на прогулку. А мсье Русло впился в тетрадь Александра. Перелистывая страницы тетради, он кривил рот, гримасничал, придирался к каждому выражению. Что за сюжет, что за картины!

Мальчик еле сдерживался: к глазам подступали слезы.

Наконец иезуит с презрением сунул ему тетрадь:

– Читайте сами, только громко, ваше произведение!

Александр же с размаху бросил тетрадь в раскрытую печь, прямо в огонь. Закрыв лицо, весь в слезах, мальчик убежал в коридор. Наставник-истязатель остолбенел от изумления!..

Автор сожженной «Толиады» горько плакал на сундуке в коридоре. От обиды! Кулаками бил по сундуку и кусал себе пальцы…

Меж тем мсье Русло рассказал о дерзком поведении Александра Надежде Осиповне, которая не на шутку рассердилась. Та решила положить конец его поэтическим забавам. Что за непомерное самолюбие у мальчика его лет?

Поддержка пришла с неожиданной стороны. Сергей Львович отчего-то внезапно возгордился сыном, интересовался содержанием поэмы и выражал великое сожаление, что она сожжена. После истории с «Толиадой» иезуит прекратил свои нотации и только иронически улыбался. А вскоре и вовсе отъехал репетитором по латыни в богатый пансион в Северную столицу…

Третий гувернер, мсье Шедель, оказался проходимцем и пробыл в доме весьма короткое время, поскольку был вскоре разоблачен барином. Француз был вежлив, добродушен, с мальчиком обращался удивительно мягко и предоставлял ему достаточно свободы. Имел прекрасные рекомендации, но Александр замечал, что француз и сам не особенно тверд в науках: латынью тот не занимался, а французскую грамматику задавал по книжке. Мсье Шеделя уволили и… прочитали в «Московских ведомостях» сообщение об открытии Лицея в Царском Селе…

Александру же ничего не хотелось менять: последним гувернером тот был доволен, поскольку ему теперь удавалось уходить из дому без спроса. Он надевал белые панталоны со штрипками, «воскресные», как называла их нянечка Арина Родионовна, башмаки с пряжками, серую куртку и мокрой щеткой зачесывал кверху волосы, чтобы они не свисали на лоб. Он давно придумал эту прогулку, этот побег из дома. Мальчик знал, что в этот час миловидная Сонечка Сушкова, «подруга возраста златого», гуляет в Юсуповском саду – не с суровой англичанкой, которая теперь захворала, а со старушкой нянькой, от которой им легко будет удрать. В девочке, как вы догадались, и было все дело!..

Александр последний раз видел Сонечку на своем дне рождения 26 мая 1811 года, когда танцевал с ней котильон. Он был так занят своей юной дамой, прелестной девочкой с русыми кудрями и большими серыми глазами, что почти забыл о танце – путал фигуры и выделывал ногами совсем не то, что нужно. Хорошо он танцевал только вальс, несмотря на уроки Иогеля, к которому мальчика возили с Оленькой каждый четверг…

Правда, он встретил Сонечку в том же саду в апреле. Солнечно. Ясно. Он гуляет с сестрой и матерью, а Сонечка с гувернанткой, тощей и высокой мисс. Еще у фонтана он видит, как по боковой дорожке к нему идет девочка в синей шляпке с лентами. Александр подбегает, здоровается, придумывает, что сказать. Но ему все мешают: и мать, и сестра, и строгая гувернантка. Сонечка, оглядывается на его неловкие слова, улыбается ему, как будто понимая, в чем дело…

Теперь же ему все время казалось, что он что-то недоговорил с Сонечкой, что-то еще надо сказать самое важное – и непременно наедине!

Все вышло, пожалуй, даже лучше, чем он ожидал. Старушка-нянька задремала на скамейке, а Сонечке надоело рядом с ней вышивать крестиком по канве.

Меж тем они шли все дальше и дальше, а когда вдруг хлынул дождь, то спрятались от него в гроте. Они сидели на мраморной скамье под широким сводом.

– Мне скучно, что вы уедете, – нерешительно говорит Сонечка.

– Я напишу вам из Лицея, – отвечает Александр.

– Только непременно стихами…

…Кучер Игнатий взобрался на козлы парижской коляски Василия Львовича. Рядом с дядей поместился еще повар Блэз. Александр же сидел со своим сундучком, притиснутый в самый угол. Коляска тронулась. Был восьмой час утра. Позади несколько раз сверкнули золотые макушки московских церквей.

«Ах, кабы не уезжать», – подумалось юному Александру…

Александра и доброго дядю его Петербург встретит палящим июльским солнцем и слабым ветерком с залива. До октября 1811 года, до определения в Царскосельский лицей, они будут проживать в доме где-то на Мойке.