Солнце и памятник

Со мной такого никогда не было. Стал тосковать по солнцу. Это возраст.

В конце прошлого года приезжал в Тель-Авив, сел за столик пляжного кафе, за стол без тента, так, чтобы солнце падало квадратом, цилиндром, сферой, сказал: «Я бы купил здесь квартиру, приезжал бы на все зимние месяцы». Не один я такой умный оказался. Посмотрел уже в Москве стоимость жилья в Израиле рядом с морем. Легче отлить себе памятник в золоте. Маленький такой памятник, размером с оловянного солдатика, поставить на письменный стол, на который ничего в Москве не падает – серость, одна серость: ни кубов, ни цилиндров, ни сфер.

Нет уж. Где родился, там и пригодился: живи в своих вечных жидких снегах, прячь в доху медвежью губы, Дон Жуан, не петюкай.

Кстати, о памятниках.

Однажды Лидия Чуковская написала в письме Давиду Самойлову.

«На днях у меня была одна американка. Так будто и неглупая, и знающая, и красивая. Я старалась быть с ней приветливой. Но не удалось: она спросила меня: где я хочу, чтобы мне поставили памятник».

И правда смешно.

Впрочем, подруга Чуковской Ахматова точно знала, куда свой памятник ставить, да и не сомневалась, что будет. (Вот ведь тоже удивительная вещь: это стихотворение из «Реквиема» написано в 1940‑м, где-то около марта, значит, Ахматовой пятьдесят один, но она в отличие от Чуковской точно знает, что памятник будет, его просто не может не быть.)

С пушкинским памятником тоже вышла символическая история.

Все помнят, как обидел Анну Керн Пушкин в письмах. И про ноги, и про блудницу, и про божью помощь. И даже после смерти, как считалось, ненароком обидел.

Есть легенда (ее срифмовал потом поэт Павел Антокольский), что, когда уже в старости Анна Керн умерла, гроб с ее телом встретился где-то в деревенской майской тиши с обозом, который вез свежеотлитый памятник Александру Сергеевичу работы скульптора Опекушина из Петербурга в Москву. Гроб с Анной Петровной был вынужден уступить дорогу кортежу, который вез памятник ее бессмертного, неблагодарного и мимолетного любовника, – прижаться к обочине и уступить.

Это неправда.

Реальная история была сильнее и будничнее.

Когда старая Анна Петровна в бедности уже доживала последний год, однажды поздней весной она была разбужена в своих меблированных комнатах на Тверской-Ямской гиком и криками возниц, а также возгласами прохожих.

Анна Петровна, уже сильно больная, тяжело поднявшись, подошла к окну. «Что это там творится?» – спросила она у кого-то. «Это Пушкину камень везут».

Оказалось, что мимо окон, наделав много шума, проплывает колесная платформа с гранитной глыбой для пьедестала памятника.

Старая Керн посмотрела на глыбу для памятника ее былого любовника и сказала: «А, наконец-то! Ну, слава богу, давно пора!» Шестнадцать крепких битюгов, запряженных по четыре в ряд, наконец-то превозмогли какую-то временную преграду, яму или еще что и сдвинули тяжеленную колесную платформу.

Странно жить, зная, что недалеко от тебя стоит памятник твоему любовнику.

Легко жить, зная, что это все ненадолго и ты скоро уже уснешь навсегда и все всем простишь: и свои некрасивые ноги, и всего лишь второй столбец в донжуанском списке (где писались имена женщин, которые не сыграли особой роли в судьбе пишущего), и свою старческую бедность. Ты даже какую-то дуру простила бы, если бы каким-то неизвестным науке способом прочитала, что та пишет про твой небольшой памятник, поставленный в маленьком внутреннем дворике Концертного зала камерной музыки в городе Риге.

«Многие утверждают, что одно из своих лучших стихотворений – «Я помню чудное мгновенье» – Пушкин посвятил именно Анне Керн. Не спорю. Хотя ничего «божественного» в этом образе лично я не разглядела. На мой вкус, «совершенство» если есть, то оно должно быть во всем. Любовь. Но не забывайте, дама-то замужняя! Другие времена, другие нравы. Особенно нравы».

И еще смайлик перевернутый после «замужняя» поставила.

Бедная Анна Петровна, бедный Пушкин, бедные-бедные мы все.

Дмитрий ВОДЕННИКОВ, поэт, эссеист