Сочиненное мною иногда сбывается. Дина РУБИНА

Многие считают ее одним из самых лиричных и по-акварельному тонких авторов в современной российской литературе. Другие обожают ее вдохновенное остроумие и легкий слог. Третьи ценят в ней эпическое звучание прозы последних лет. И те, и другие, и третьи любят в ней писательский талант, который не поддается национальному определению, хотя его обладательница и уехала в 90-е годы в Израиль. Впрочем, это не мешает ей регулярно ездить в Россию представлять свои новые книги и встречаться с читателями. Мне же повезло открыть для себя Дину РУБИНУ еще и с человеческой стороны. В свой последний приезд в Москву она остановилась у своей подруги и, будучи застигнута в домашней обстановке, оказалась такой же теплой и сердечной, как ее проза. Настояв, чтобы я непременно съела грибного супчика и выпила чаю с морозу, наша героиня задала атмосферу на редкость искреннего разговора о жизни и литературе.

«Артистизм во мне от мамы»

– Дина Ильинична, вы выросли в семье учительницы и, кроме того, сами преподавали. Этот опыт как-то отразился на вашем воспитании и жизни?

– Мой преподавательский опыт никак не повлиял на мою дальнейшую жизнь, потому что был очень смешным: я преподавала в институте культуры всего год и, кроме каких-то забавных сценок, ничего оттуда не вынесла. А вот мамин преподавательский опыт – совсем другое дело. Она педагог с 33-летним стажем, и даже сейчас, в Израиле, в Иерусалиме, ее ученики приходят к ней или звонят из разных концов земного шара. Они ее обожают, и это понятно: мама – очень артистичный человек. До сих пор ее ученики вспоминают, как мама, учитель истории, объясняла материал. Например, тему «Убийство Павла Первого», когда она приподнималась, рассказывая, как император укрылся от своих убийц в камине, и из-за каминного экрана торчали его босые ноги. При этом и весь класс поднимался и смотрел туда же, в угол, как будто там находился камин, в котором спрятался Павел. Ее артистизм передался мне по наследству, как и мамина принципиальность.

Казалось бы, история – это был такой предмет, который в советское время нужно было учить согласно установкам партии. Но мама при этом объясняла ученикам, что Борис Годунов не убивал царевича Димитрия, что тот болел падучей и погиб случайно, играя в «ножички», а царь был прозорливым государственным деятелем, умницей, просто ему не повезло – за годы его правления случились засуха, недород, волнения… И ее ученики воспринимали историю государства Российского как нечто живое, увлекательное, интересное.

И еще я с раннего возраста поняла, как на самом деле могут строиться отношения ученика и учителя. Мама всегда относилась к тем учителям, которые любят учеников не за успеваемость, а за натуру, душевный нрав. Я помню, как она говорит, например: «Ко мне сегодня Коля Савельев должен прийти». Я спрашивала: «Что за Коля? Отличник?» Она отвечала: «Нет, Коля – троечник, но он чудесный мальчик». И даже сейчас, где-нибудь в Сан-Франциско, ко мне может подойти какой-нибудь уже немолодой человек и спросить, замирая: «Скажите, а Рита Александровна жи…?». Я говорю: «Жива, жива! В Иерусалиме живет», – а он восклицает: «Боже мой! Подождите, я напишу ей записку». Сколько таких записок я привожу с самых разных концов земли! При этом и сейчас, в свои 82 года, мама обладает подвижным умом, много читает и хорошо ориентируется в событиях и реалиях современного мира.

В России появилась свобода жестов

– Вы никогда не испытывали соблазн подобно Гоголю описывать Россию издалека? Интересно узнать у вас, что здесь изменилось?

– Ну, во-первых, Гоголь сидел в Италии в связи со своими личными пристрастиями и проблемами. Все писатели до известной степени сумасшедшие, а Гоголь был очень сумасшедшим. Я не стремлюсь описывать реалии и события в стране, от которой я уже много лет удалена временем и расстоянием. Когда я пишу, я привыкла абсолютно владеть «материалом», на котором работаю, иначе никто мне не поверит.

Но налетом я, конечно, что-то все-таки замечаю. Например, сегодня стала свидетелем совершенно дивной сцены: зайдя в магазин белья у московского метро – а витрины у него стеклянные, чтобы народ видел все бельевые новости, – первое, на что я наткнулась, была голая по пояс дама. Ее с тыла свитером прикрывала продавщица, а другая протягивала из-за прилавка ей симпатичный бюстгальтер, и дама, ничуть не стесняясь, стала его примерять. Не обращая внимания на входящих покупательниц. А чего стесняться? Эта сценка свидетельствует о том, что в российском обществе появляется уже некоторая свобода жестов, может быть, даже излишняя. Я с трудом представляю себе такую сцену даже в Иерусалиме.

– А как вы относитесь к изменениям, происходящим сейчас в русском языке?

– Я довольно часто езжу в Россию, даже прожила здесь три года – с 2000 по 2003 год, что потом отразилось в романе «Синдикат», и могу сказать, что язык, конечно, меняется фантастически. В общем-то, я терпимо отношусь к изменениям в языке – он должен развиваться, но меня ужасает увлечение страшными, гремящими, как состав на железнодорожном полотне, иностранными словами. Вот недавно мы разговаривали с менеджером российского издательства, которое выпускает мою прозу, и я пожаловалась ей, что не все мои новые книжки можно найти на полках магазинов. И знаете, что она мне ответила? «Мы свяжемся с мерчендайзерами». Я спросила: «С кем, с кем?..» А потом подумала: вдруг это слово через 10-15 лет будет восприниматься как самое что ни на есть славянское?..

– У вас есть очень смешная повесть «Камера наезжает..!» про свой непростой киношный опыт. Сейчас у вас взаимоотношения с десятой музой менее напряженные, учитывая, что недавно закончились съемки фильма по вашему роману – «На Верхней Масловке»?

– Как всякое художественное произведение, «Камера наезжает..!» – это преувеличение, гротеск. Кроме того, прошли годы, и сейчас я более спокойно отношусь ко всяким экранизациям. Я посмотрела «На Верхней Масловке». Фильм получился очень серьезным, его снял прекрасный режиссер – Константин Худяков, сыграли в нем блистательные актеры – Алиса Фрейндлих, Евгений Миронов. Кроме того, сейчас режиссер Станислав Митин снимает еще один фильм по моей повести «Двойная фамилия». В процессе съемок я не участвовала – режиссер сам написал сценарий.

А вообще я антикинематографический человек: у меня нет дома телевизора, редкие фильмы я смотрю и люблю. Кстати, и газет я почти не читаю, и радио не слушаю. Дело в том, что реальность долетает до писателя совсем другими ветрами… Впрочем, когда мне нужно сделать передачу для французского международного радио, на котором я уже лет пятнадцать работаю «издалека», то я вздыхаю, лезу в интернет, открываю новости и погружаюсь в «клоаку деяний человеческих». Но вообще средства массовой информации – не мое любимое чтение.

Зачем японец хлопает в ладоши?

– В ваших книгах, как и в жизни, судя по интервью, много мистических прозрений. Вы чувствуете, что Кто-то ведет вас в жизни?

– Я, безусловно, человек, верующий в ту Высшую силу, Которая нас создала, и мне совсем бы не хотелось считать себя случайным набором атомов или химических элементов. А вдаваться в подробности, мне кажется, даже и не нужно, потому что каждый человек соотносится с этой Высшей силой по-своему. Приятельница, побывавшая в Японии, мне рассказывала, что когда японец входит в храм, он для начала дважды хлопает в ладоши. Зачем? А чтобы Бог обратил на него внимание. Забавно, да? Верить в то, что Высшая сила тебя сотворила и держит Землю под присмотром, и в то же время окликать Ее: «Эй там, посмотри на меня!.. Вот он я, пришел пообщаться…»

– Любой пишущий человек знает, что написанное слово имеет способность сбываться. У вас были случаи, когда что-то придуманное вами воплотилось в жизни?

– Это вполне реальная и страшноватая возможность. Я даже боюсь об этом говорить, чтобы не выпускать джинна из бутылки…

Знаете, когда я написала повесть «Высокая вода венецианцев», моя мама очень испугалась: в книге моя героиня заболевает раком и едет в Венецию подумать о прошедшей и оставшейся жизни. И мама испугалась за меня, боясь, что я могу притянуть к себе болезнь. Есть ведь много подобных мистических примеров. Я в это не очень верю, хотя какие-то более приземленные, бытовые вещи иногда сбываются. Например, в романе «Синдикат» я писала о том, что некая международная организация, созданная для переправки евреев на Святую землю, находит представителей этого народа где угодно – в Индии, Непале, в любой российской глубинке. Да, это вымысел, гротеск, фарс, но недавно я услышала в израильских новостях, что раввины совершили обряд посвящения в иудаизм над неким племенем с труднопроизносимым названием, и те-таки собираются сейчас репатриироваться в Израиль. Я услышала эту новость в автобусе, ахнула и пропустила свою остановку…

– Ужасно банальный вопрос из тех, что всегда и всех волнует, – что такое счастье для вас?

– Я человек очень простой в этом отношении: для меня счастье – это когда близкие здоровы, когда впереди есть что-то интересное по делу, когда я вижу, что мои дети чем-то увлечены и чему-то радуются, когда работа у меня идет. Последнее – самое главное, наверное, потому что, когда она не идет, ничто не мило на свете, даже какая-нибудь замечательная поездка. Люблю тряпочку новую купить. Для меня это, конечно, не то, чтоб события одного порядка, но все это – составляющие моего душевного расположения к миру. Я счастлива и тогда, когда вижу что-то смешное. В некоторые моменты я испытываю острое счастье. Особенно если вдруг поймала какой-нибудь такой «кадр», стала свидетелем забавной сценки и уже предвкушаю, как это будет выглядеть в книге!

– А счастье вы ощущаете как что-то мимолетное или как постоянно присутствующее во Вселенной, к чему можно подключиться?

– Это очень сложный вопрос, если о нем всерьез задуматься, – о существовании мирового такого океана «энергетического счастья» и чувствительности к нему конкретного человека. Бывает, что на улице какого-нибудь заштатного городка вдруг ощущаешь и легкость, и значительность некой минуты, и вдохновение – это может быть вызвано солнцем, и ярким днем, и еще Бог знает чем другим… А можно, наоборот, в самом прекрасном уголке мира так же внезапно почувствовать напряжение. Ведь то, что мы называем «энергетикой» проникает и в пространство, и в предметы, она поит собой разные местности. В Иерусалиме, например – и это все говорят, – очень сильная энергетика. Особенно над определенным холмом, над горой Мория, где возникли три великие религии. Я эту силу, этот, как говорил Остап Бендер, «атмосферный столб» тоже ощущаю. Я вообще очень привязана к этим холмам.