И вообще «не ищите его учебников, его программ – и не думайте. Методических пособий тоже не пишет». Г.И.Беленький говорил нам: «…вообще в методике ничего он не сделал». Уже после смерти Г.И.Беленького я на его сайте обнаружил слова обо мне: «У нас есть великолепные методисты (например, Айзерман)».
Это не отступление. Хотя когда-то ведь надо было сказать и об этом. Но сейчас мне важно сказать о том, что мои статьи, книги, выступления о сочинениях ни разу никем не были оспорены, хотя в принципе это было бы нормально. Они просто были замолчены. И понятно почему. Потому что то, что я доказательно опровергал, вновь и вновь «впаривалось» учителю нашим педагогическим бизнесом. Ну так что же это за такие страшные идеи? А ничего страшного в них нет. Трудность в том, что учитель в школе писал другие, в вуз поступали по другим, а сейчас вообще по ЕГЭ. А как говорят в Сингапуре, то, что мы слышим, мы забываем, то, что мы видим, мы запоминаем, то, что мы делаем, мы понимаем. А если никогда не делали сами? Мы хорошо знаем, что школьный химический кабинет не научная химическая лаборатория. Но ученик, который проводит опыты в школьном химическом кабинете, ученый, проводящий исследования в химической лаборатории, при всем различии делаемого ими (а школьник убеждается в том, что давным-давно открыто, но это давно открытое предстает перед ним как им лично сделанное, а ученый прибавляет к старым знаниям новые) занимаются в принципе одним и тем же: химическим экспериментом. Пятиклассник, который пишет по своим наблюдениям сочинение об осени, пусть это не покажется парадоксальным, делает то же самое, что Пришвин и Паустовский: всматривается в природу, постигает ее, осмысливает и выражает увиденное в художественных образах. Совершенно иное происходит при написании школьного сочинения по литературе. В жизни о литературе пишут не так, как в школе, а в школе не так, как в жизни. Это касается и специалистов по литературе, и обычных читателей. Между тем то, что пишут о литературе в школе, должно быть, по сути, тем же, что пишут о литературе в жизни, то есть постижением и истолкованием художественного произведения, выражением своих впечатлений о прочитанном. Работая над сочинением, школьник глубже проникает в роман или поэму, исследует еще не исследованное, понимает то, что еще не было им понято на уроке, то есть вчитывается в написанное писателем, а не отчитывается о выученном, чем всегда были контрольные сочинения и экзамены по литературе. И сочинения свидетельствуют не о том, что он выучил, а о том, чему он научился. Оно активизирует не только и не столько работу памяти, сколько работу ума и сердца. И сочинение проводится не обязательно только после того, как произведение пройдено, но прежде всего в самом процессе постижения его. Тут нужно учесть важнейшую особенность изучения литературы в школе. Литература в школе – единственный предмет, в котором ученик работает прежде всего с первоисточниками. Да, и на уроках истории учитель предлагает своим ученикам подумать над выдержками из какого-нибудь исторического документа. Но все-таки основной, решающий массив знания на уроках истории и химии, физики и биологии идет от сообщаемых учителем знаний. Кстати, это сегодня стремятся преодолеть в школах Востока и Запада и мыслящие учителя нашей страны. Но пока именно так. Другое – на литературе. В принципе ученик школы и Белинский делают одно и то же – читают художественное произведение, стараясь его понять. Вы можете сказать, что на самом деле часто этого не происходит. Но тогда это не урок литературы. Ведь прежде всего урок литературы – это урок размышления над прочитанными страницами. Именно в этом суть школьного сочинения о литературе. Но мы будем сейчас говорить о старших классах, хотя тот же принцип и во всех остальных. Это может быть осмысление одного небольшого произведения. Скажем, на уроках 20 стихотворений Блока. А затем самостоятельная работа: за один урок написать о двадцать первом. На уроке 25 стихотворений Есенина, а затем на один урок – осмыслить двадцать шестое. Рыбникова особо выделяла самостоятельную работу над каким-нибудь эпизодом, важнейшим моментом в художественном произведении. Такая работа учит «вычитывать внутреннее содержание, которое лежит в событиях, действиях, поступках героев». «Хорошо читать – это значит рассуждать, это значит мыслить вместе с автором». «Работая над сочинением, ученик растет, работая с пером в руках». Он «думает с пером в руках». Читая на уроках «Евгения Онегина», я всегда самим ученикам предлагал в сочинении подумать над тем, как раскрывается Онегин в тех строфах, в которых рассказывается, как он принимает вызов на дуэль. Размышляя над «Грозой» Островского, я пропускаю сцены признания Катерины во время грозы. Это будет тема сочинения. Никогда сам ничего не говорю о картинах болезни и смерти Базарова в «Отцах и детях»: это для сочинения. Правда, темы таких сочинений я объявляю за неделю до самого сочинения. За два урока сделать это просто невозможно. О своей любимой теме «Лучшие минуты жизни Андрея Болконского» я уже рассказывал. Это сопоставление двух произведений одного и того же писателя. Например, «Бородино» и «Валерик» Лермонтова. «Скрипка и немножко нервно» и «Хорошее отношение к лошадям» Маяковского. Это сопоставление произведений разных писателей и поэтов. «Дама с собачкой» Чехова и «Солнечный удар» Бунина. «Сорокоуст» Есенина и «Бруклинский мост» Маяковского. «Незнакомка» Блока и «Нате!» Маяковского. Об этих сочинениях подробно рассказано в моей книге «Зачем я сегодня иду на урок литературы». Это может быть размышление над неожиданной, непривычной трактовкой произведения, которое, казалось бы, абсолютно незнакомо. Много раз предлагал на два урока ксерокопию статьи Дмитрия Быкова о «Крыжовнике» Чехова. Не раз – точку зрения Г.Гачева на суть пьесы Горького «На дне». Другое дело, что за эти сочинения я не ставлю двоек. Не получилось – другой вариант. И даже тройки – редко. Можно переписать. Но зато как важно увидеть художественный текст не как материал для усвоения определенной информации, а как задачу, как проблему, как вопрос! К тому же именно такие сочинения дают возможность ученику раскрыть себя, свой жизненный и художественный опыт, свою способность слышать слово писателя. И при этом такая работа, если хотите, как мозговой штурм. Ведь, анализируя сочинения, я рассказываю о найденном всеми другими, когда в одном классе, когда в двух, а когда и во всех трех. Есть тут и еще одно очень важное обстоятельство. Когда я сам указываю классу на неувиденное, то к этому относятся спокойно: но он ведь учитель, профессионал, не можем же мы так. Но когда открывает неведомое в том тексте, что лежит у всех перед глазами, их одноклассник, такой же, как и они сами, это производит сильное впечатление. У меня есть знакомая, которая учит играть на скрипке в ЦМШ (Центральной музыкальной школе при Московской консерватории). Отец оставил ей скрипку одного из старых итальянских мастеров. Она ходила с ней в школу на занятия и, прослушав очередное исполнение своего ученика, показывала на ней, как нужно играть. Но потом поняла, что она делала неправильно. У нее преимущество скрипки, им недоступное. И тогда она приходила в школу без своей скрипки, а когда надо было показать, брала скрипку у того ребенка, который только что играл. А уже ученики часто учат друг друга лучше, чем учитель. Потому что показывают, что невозможное, казалось бы, достижимо. Да что говорить, когда они порой учат и меня самого. Предлагаю за один урок перечитать последние две страницы третьего действия «Вишневого сада» (возвращение Лопахина после торгов) и ответить вот на какой вопрос: «Почему успешный и преуспевающий Лопахин, купив «имение, прекрасней которого ничего нет на свете», имение, где дед и отец его были рабами, скажет «со слезами»: «О, скорее бы все это прошло, скорее бы изменилась как-нибудь наша нескладная, несчастливая жизнь»?» Не буду говорить уже о том, что были высказаны пять разных точек зрения. Но вот в одной из работ читаю цитату, которую сам я повторял на уроках сотни раз, не видя в ней самого главного: «Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь…» И здесь десятиклассница комментирует эти слова: «не мы, не дети наши, а только внуки и правнуки». И вдруг я увидел в Лопахине нечто такое, чего раньше не замечал, не видел. Хотя перечитал множество статей и книг о «Вишневом саде», видел в роли Лопахина Андрея Миронова и Владимира Высоцкого, написал большую работу о Лопахине, которую ни разу никому не предлагал для печати, потому что чувствовал какую-то неудовлетворенность от этой работы. А сейчас взял эту статью и довольно быстро переделал ее в то, что мне самому понравилось. В Лопахине я увидел человека, который дальше всех видит жизнь вовсе не потому, что он предлагал вырубить сад, разбить землю на дачные участки и получать доход. Он знает цену и самой этой жизни, и самому себе. Невозможно преподавать литературу, не зная, «как слово наше отзовется». А нас слишком часто интересует одно: как выучил, как ответил, как написал все, что нужно было написать. Система сочинений, о которой я сейчас рассказывал, противостоит системе сочинений прошедшего столетия. Но прежде всего – традиционной системе преподавания. И посадить ее в почву вчерашней методики невозможно.
Комментарии