Соблазняющее и покоряющееся

Московский академический музыкальный театр открыл сезон необычной премьерой – реконструкцией спектакля Саймона Макберни по опере Игоря Стравинского «Похождения повесы». Что такое реконструкция спектакля? Как новая-старая (на самом деле всего лишь 2017 года) опера заиграла на русской сцене? Попробуем разобраться.

Главная партия досталась Богдану Волкову, восходящей звезде оперы, который пять лет проработал в Большом театре. Перевести режиссера и остальных вокалистов не удалось: на сцене лишь один актер «оригинала» – Эндрю Уоттс, который играет Бабу-турчанку. Зато МАМТ анонсировал появление актера из труппы Саймона Макберни в середине года – состав с Волковым будет играть в сентябре и в конце сезона (в целом премьера будет играться один сезон).
Опера была поставлена на фестивале в Экс-ан-Провансе в 2017 году, перевезена в Голландскую национальную оперу в 2018 году, и в 2019 году наконец-то добралась до России. Либретто и музыка 1951 года, которые, надо признать (что не скрывает ни Стравинский, ни либреттисты Уистен Хью Оден и Честер Каллман), состоят из множества отсылок и переложений других произведений, во втором десятке ХХI века звучат очень и очень своевременно.
Если постановка современная, и это надо подчеркнуть, на сцене всегда появляются новые технологии. Поэтому на сцене мы видим странную смесь фаустианской сказки, гениальной музыки, написанной в традициях оперы ХVIII века, прямые трансляции в социальные сети, кинематографичные проекции оперных певцов, исполняющих партии в одном нижнем белье.
Дабы не показаться старомодными, стоит отметить, что все, что происходит на сцене, выглядит красиво, хорошо справляется с задачей воспитания зрителя (российский зритель, как известно, не всегда может позволить себе быть настолько смелым), а главное – дает свободу интерпретаций, что, конечно же, является чертой качественного спектакля.
Сцена – белая коробка в перспективе. На стены, пол и потолок подается проекция. Это и виды лондонских небоскребов, и леса в забытой богом деревушке, и богатый дом главного героя. Играем в современную интерпретацию? Тогда играем по всем правилам. Вот тут-то и происходит заминка. Историю Тома (главный герой, получивший наследство, уехал от любимой девушки в Лондон покорять и покоряться) довольно легко перенести в минималистические декорации, в современный бордель, на красную дорожку, на кладбище и даже в сумасшедший дом. Но вот если мы рассказываем эту историю «про нас», про современность, то девушка из деревни, которая боится Лондона, которая не может узнать, что происходит с ее возлюбленным (Интернет, который становится частью игры, не срабатывает), кажется очень неказистой в этой среде. И, с одной стороны, режиссер очень часто играет с этим приемом – делает что-то «слишком»: слишком надоедающим, слишком чуждым в этой среде, и это тоже принимается как очередное правило игры. Но с другой стороны, это каждый раз заставляет зрителя выныривать из мира спектакля и забывать о самой истории.
В целом постановка позволяет заострить внимание на том, что тебе близко, и на том, что тебе нравится. Не нравится много людей на сцене? (В опере задействованы более 30 актеров.) Всегда есть на что переключить взгляд. Не нравятся эффекты? В ближайшие двадцать минут появится что-то кардинально отличающееся (пусть и тоже старое), что точно станет по душе. Не хочешь воспринимать серьезно? Пожалуйста, иронизируй и смейся надо всем! Такая множественность интерпретаций во многом заслуга режиссеров. Конечно, из-за такого многообразия чувствуется некий китч, и стиль спектакля распадается, он становится набором приемов и метафор. Как будто режиссеры сшили лоскутное одеяло и начали смотреть на него в калейдоскоп. Иногда появляется такое, чего лучше бы (может быть) и не видеть.
Сам Стравинский писал: «Повесу» легко исполнять в музыкальном смысле, но сложно реализовать сценически. <…> Главное – чтобы театральный режиссер не терял из виду моральный смысл оперы, чрезмерно преувеличивая реалистический слой истории Тома Рэйкуэлла».
Классическая мораль, конечно, выдерживается только формально, этим подчеркивается ироничность всего показанного. Зато эту мораль видно поверх всех метафор, которыми полна постановка. Белые бумажные стены по мере развития действия разрываются, через эти разрывы выходят все актеры, туда уносится часть декораций, через дыры и сверху, и сбоку, и снизу появляются разные предметы. Но в какой-то момент это надоедает и кажется уже совсем не к месту. Особенно когда стиль повествования уже изменился, а сюжетная тропа повернула и убежала очень далеко. Метафоры, которые сыплются на нас отовсюду, к середине оперы становятся просто пошлыми: нас держат за дураков или считают повторение одного приема нормой? Чтобы перенести такой материал, нужно много терпения и тонкое чувство юмора. Хорошо, что у русской команды они есть.
На сцене мы видим явную сатиру на происходящее, и получается эдакий «Пигмалион» с деревенской девушкой на Бродвее: в постановке задействовано очень много современных, красивых, даже слишком кинематографичных для театра декораций и приемов (хотя что такое «слишком» для театра – вопрос сложный), таких, что несколько трансформируют оперу и дают послевкусие мюзикла. Но послевкусие, надо признаться, очень качественное – в душу западают некоторые приемы, ты как ребенок радуешься, когда узнаешь, откуда взяты музыкальное предложение или сюжетный поворот, а еще приходишь и пересматриваешь видео «оригинала» – постановки 2017 года.
Нарочитые жесты актеров (иногда они напоминают немое кино в стиле Гриффита), бьющие в глаза метафоры, подающиеся с разных ракурсов, даже придают шарма этой истории. И финал, очень грустный и жизненный, – вся стена истерзана черными дырами, а Том как будто подводит черту: «Любое усталое тело рано или поздно превращается в прах». Но до того как стать прахом, может произойти очень и очень многое, красивое и не очень, соблазняющее и покоряющееся, глупое и мудрое.