Снегурочка на все времена

“В зоне было лучше”, – говорят ее воспитанники

Пошла. Тихонечко, грациозно, переставляя ноги в белых сапожках, пошла, тряхнув кудряшками, в темное пятно зала, выхваченное елочным многоцветьем. Пошла… Праздник! Новый год! Светлое томление. И вот уже вдохнула устоявшийся запах гуталина, и вот уже бритые затылки обступили частоколом крошечную потешную девочку, маленькую красавицу из забытой детской книжки.

С тех пор многое подзабыла она в том новогоднем сценарии. Но густой запах гуталина, впечатанный в ее осязание, стал символом Нового года, ее праздника. И праздника тех, для кого вступала она в этот искрящийся прогуталиненный круг. Уголовников, малолетних правонарушителей. Зеков.

Здесь, в продуваемых ветром степях, где небольшая, но на “безрыбье” значительная гора милостиво разрешила окружить себя маленькому поселку, обосновалась колония. Колючая проволока, вышки, серые однообразные корпуса – зона. А за зоной – свобода. Клочок земли, по которому мелкой рябью дома сотрудников. Этот кусочек “свободы” густо населен. Колония большая, а поселок на отшибе, поэтому все здесь родившиеся и выросшие приобретают эту свободу себе в наследство. И Лариса Ивановна Соколова ее приобрела. И хоть грезила сказками, принцами да хрустальными башмачками, жизнь спокойно и бесстрастно подвела ее к единственному решению – остаться здесь, чтобы жить: выучиться, выйти замуж, родить дочку, и каждое утро – скрип глухих засовов, пропуск в окошечко. В зону – из зоны. С работы – на работу. Будни, будни, праздник, как спичкой чиркнули, опять будни…

Давно ее знаю. Конечно, не со снегурочкиной поры, но все равно давно. Для меня работающие в зоне люди – пятижильные страдальцы, обреченные на ранний цинизм, толстокожесть. Иначе как выстоять в эпицентре с колючей проволокой ограждения? Больше у меня таких знакомых нет. Лариса – единственный психолог колонии для несовершеннолетних, с которой свела судьба. И я до сих пор не знаю, что входит в обязанности такого психолога… Наверное, тестировать ребят, распространять среди них анонимные анкеты типа: раскаялся, встал на путь исправления – не встал, а затем проводить с ними индивидуальные беседы. Но Лариса по-другому живет здесь. По-другому мыслит и чувствует. Она в самой гуще “зековской” жизни, вписана в нее не случайной, а очень твердой, ясно прописанной строкой. Как-то, находясь в зоне, я провела эксперимент. Спросила одного, другого, третьего, кем работает Лариса Ивановна Соколова в колонии. Один плечами пожал – да я сюда попал, она уже тут была. Другой замахнулся: заместителем начальника колонии… Третий пробубнил – не знаю и дал совет заглянуть в личное дело. А четвертый не промах: “Психолог”, – возвестил мне радостно: “У нее и на двери кабинета написано это же”. А на мой вопрос, чем занимается психолог в колонии, выдал: “Спектакли ставит”.

О спектакле особый должен быть разговор. Спектакль действительно был. На прошлый Новый год. Лариса сама написала сценарий: судьба подростка после зоны. Она не стала закруглять в нем острые углы, как есть, так и есть, пожил немного по-человечески, и замотало парня – неразделенная любовь, нехватка денег, соблазны свободного мира… Пусть, пусть узнают себя, пусть размышляют, пусть пугаются, пусть знают, что такая желанная для них здесь свобода это и борьба, и разочарования, а еще труд, напряженнейший труд над собой. Пусть готовятся.

Сценарий ребята утвердили. Утвердительно кивали головами на Ларисины вопросы, все ли здесь по правде, а роли стали распределять, чуть не передрались. Репетировали! Торопились к новогоднему празднику, прогоняли сцены десятки раз, декорации сами из “сподручных средств” изобретали. Только какие у малолетнего зека сподручные средства? Парадный берет, валенки да фирменная курточка с биркой. А вот Лариса, та, конечно, обеспечила декорации всех трех действий спектакля. Ситцевый, почти не ношенный халат, цигейковая дочкина шубка, мужнина кроличья шапка, скатерть в крупную зеленую клетку, а косметика! От тайваньских румян до французской туши – гримировались пацаны на совесть.

– Сижу в первом ряду и вдруг вижу, как один герой чем-то бросает в другого. Разглядела! Моя любимая, моя старенькая плюшевая собака! А вечернее платье жены главаря банды из наших кухонных занавесок. Мама, мама… – делится “наболевшим” дочка Ларисы Наташа.

Не написав ни одной рецензии на театральную постановку, не шибко разбираясь в премудростях режиссуры, говорю все же с уверенностью: в том спектакле жила правда. И уж тогда-то, расхаживая по сцене в Ларисиных шарфах, бессовестно перевирая текст, мальчишки верили, что они вырвутся. Верили, что и свободу они так же одолеют, как одолеют свой срок, как одолеют страшный прокол в только начавшейся биографии.

Правда, потом, позже, спектакли перестали работать. Интерес к ним пропал, заряд оптимизма поугас, ребята больше отшучивались, а то и избегали разговоров на эту тему. Лариса считает, что в последнее время сюда приходят особенно душевно надломленные парни. Жизнь так прошлась по ним своим тяжелым катком, что они, не успев побыть детьми, стали стариками – циничными, изуверившимися, слабыми. Таких спектаклем не разбудишь.

Все привыкли – и сотрудники, и ребята, что она – Снегурочка-завсегдатай. И хоть теперь дочка ее, Наташа, много старше той девчушки в бантах и белых сапожках, а Снегурочка так и осталась ее безоговорочным общественным поручением. А кого еще отправить с Дедом Морозом к новогодней елке с подарками. Повариха несколько “нестройна”, учительница литературы – бабушка двоих внуков и одной внучки, секретарша в канцелярии могла бы, но у нее нет допуска в зону, да и боится, зеки, кто знает, что у них на уме…

И она в очередной раз пишет сценарий, вплетает в свои белокурые кудряшки синтетическую косу и – вокруг елки водить хороводы в пропахшем гуталином и обвешанном серпантином клубе.

А еще конкурс снежных фигур на зоновской территории. Вот уж где есть разгуляться неуемной фантазии “нагулявшихся на свободе” любителей приключений! Со всех сторон таращат глаза удивительные создания: лопоухий щенок, очень ласковый и очень добрый, заяц в легкомысленном малиновом макинтоше, лошадь, очень смахивающая на медведя. Долго, до самой весны держались снежные фигурки. Лариса особенно полюбила зайца с улыбкой до ушей. Всякий раз, входя в зону, она искала его глазами. Но пригрело солнышко, стал ее любимец “со товарищи” подтаивать.

– А мы на следующую зиму давайте ледяной дворец, давайте? – Игорь Ромашкин вместе с ней смотрит на подтаявшего зайца.

– Игорь… да тебе же осталось…- говорит она растерянно. Он и сам уже вспомнил:

– Полгода. К августу домой. Жалко… – произносит он тихо и очень неожиданно для Ларисы и для себя самого. Ей пишут. Сначала очень много, длинно, откровенно. Она высчитала эту закономерность. Освободившийся паренек где-то полгода живет еще воспоминаниями о колонии. Ее проблемы, ее радости и печали, ее праздники и будни пока его. Но вот постепенно он увязает в сегодняшней жизни, прирастает к ней, письма приходят реже, к праздникам в основном, к Новому году. А на первых порах очень часто врывается в ее дом крик мальчишеского письма: “Лариса Ивановна, в зоне было лучше, я там жил, нужен был, интересен был, а здесь я – никто. А здесь я никому на свете не нужен…”

Она знает цену этому страшному, этому свободному миру. Она знает, как сильны его жернова, походя перемалывающие человеческие судьбы. С ужасом думает, что, “отмотав” срок, отжив под ружьем положенное, новичок-волчонок опять вернется в тот мир, который отторг его. И, помыкавшись, поискав справедливости, он опять загремит в привычный зоновский режим, но уже не в детскую колонию, а в настоящую зону, где нет утренников, новогодних елок и психологов, совмещающих в себе Снегурочек, нет, а есть страшная, по страшным законам жизнь.

Так напрасен ли ее труд? Иногда кажется – нет. Когда письмо с воли, “…женился, жена добрая, красивая, как вы, на вас очень похожа”. Или такое вот: “…не волнуйтесь, больше не задурю, вы мне глаза открыли”. Или когда уткнется в ее колени мальчишка и разрыдается, устав врать, изворачиваться, бояться… Слезы всегда считала она обнадеживающим началом. Их дождаться непросто, ее воспитанники изо всех сил стараются не плакать.

А иногда, иногда бывает совсем черно на душе. Лариса Ивановна Соколова – общественный обвинитель на суде. Слушается дело об убийстве. Молодую женщину, мастера производственного обучения, два воспитанника, закрыв на чердаке, изнасиловали и убили. Жутким холодом дохнула на нее зона. Никогда не возникало страха за себя, ребята приходили к ней в ее маленький кабинетик в подвале (!) запросто. Сколько вечеров провела она с ними, пока готовили спектакль, резали, клеили, пилили. А поздние репетиции? Что это, наивность? Маленькая Снегурочка приходила в зону с новогодними подарками и открытым сердцем. Теперь она общественный обвинитель и бросает в зал такие гневные слова, что судьи переглядываются… Ухмыляющиеся подонки на скамье подсудимых изо всех сил стараются сохранить на лицах выражение беспечности. Но психолог Лариса Соколова – хороший психолог. Она видит их плохую игру. И она их не боится. На следующий после похорон день к ней в ее маленький кабинет в подвале пришла делегация почерневших мальчишек.

– Простите нас. За них простите.

После той страшной истории решила никаких елок больше не устраивать. Но за месяц до Нового года нет-нет и проскальзывало в разговоре: скоро праздник, самый красивый, самый-самый. А муж Ларисы, тоже работающий в зоне мастером в ПТУ, тот прямо спросил:

– Ты что ж это, Снегурочка, сценарий не пишешь? Ждешь до последнего? А потом ночами сидеть…

– А я уже написала, – неожиданно для самой себя сказала Лариса, – а костюм Снегурочки с того года лежит, что ему сделалось?

– Да, – сказал муж, – зеков исправляешь, а самой, как видно, уже не исправиться.

И вот опять засверкали на елке шары да сосульки, опять забурлила зона заботами о предстоящем новогоднем торжестве. Подарки – несколько мандаринок, пачка печенья, шоколадная медаль – разложили в красивые пакеты. Гора пакетов, большая зона, много мальчишек. И опять вступила она в украшенный серпантином зал и, как в далеком-далеком детстве, пошла грациозно в белых валенках (не раздобыла сапожки) в частокол бритых затылков с сердечными, незамысловатыми словами ночью написанного сценария.

Наталия СУХИНИНА

Башкирия

Тюрьма – это гуманно?..

– Где, на ваш взгляд, у подростка больше шансов исправиться: когда он дома или, наоборот, когда он находится в местах лишения свободы?

– Смотря какая семья. Не секрет, что у нас есть такие семьи, из которых лучше ребенка забрать. Но надо, конечно же, делать все возможное, чтобы ребенок не попал в колонию. И наше гуманное уголовное право позволяет это сделать. Но, взрослый это или ребенок, коли он совершил уголовное преступление, он должен понести наказание.

– Неужели это – гуманно: после первого же проступка отправить ребенка за решетку?

– Кто вам сказал, что после первого? До 80 процентов осужденных ребят имеют отсрочку либо условный срок. Но вся беда лишь в том, что они рассматривают эту отсрочку как безнаказанность. И через три-четыре месяца, максимум – через полгода, они совершают новое преступление. Что характерно, аналогичное тому, за которое их осудили ранее. Сами ребята в колонии к этой отсрочке относятся негативно. Ведь по существу они отбывают двойной срок. Некоторые даже говорят: “Если бы меня посадили сразу, я сейчас уже давным-давно был бы на свободе”.

– И вам не жалко их? Ведь, если верить социологическим опросам, больше половины отбывающих наказание подростков на преступление толкнули обстоятельства.

– Я частично с вами согласна. Но это может касаться лишь таких правонарушений, как воровство. В крайнем случае грабеж. Однако мне приходилось встречаться и с “деятелями” другого рода. Теми, кто не только не раскаивается, но и считает совершенное “мужским” поступком. Помню, рассматривала дело об изнасиловании. Потерпевшей оказалась десятилетняя девочка. А “их” было пятеро. Так один из мальчиков мне заявил: “И чего было шум поднимать? Она же жива осталась”. В моей практике это был первый случай подобного рода. Мне не только не хотелось как-то помочь этим людям, у меня не было даже желания с ними общаться. Я сразу представила на месте жертвы (не приведи Бог, конечно) свою дочь…

– Но, согласитесь, не все так циничны, как эти молодые люди. Наверняка есть те, кто раскаивается.

– Увы, таких немного. Но если подросток хочет исправиться, мы обязательно пойдем ему навстречу. В ВТК очень много случаев освобождения досрочно. В зависимости от статьи ребята выходят на свободу, отсидев половину или даже треть срока. В нашем Уголовном кодексе вообще нет статей, которые не позволили бы подростка освободить условно. Что бы он ни совершил – мелкое хулиганство или попытку грабежа.

– Выходит, что у нас идеальный Уголовный кодекс?

– Конечно, нет. Я, как и многие, являюсь сторонником ювенальных судов. Когда рядом с детьми с момента предьявления им обвинения находятся адвокат, психолог, классный руководитель. Наше законодательство, увы, не учитывает специфики несовершеннолетних, их психологии. Не всегда добиваются того, чтобы узнать, были ли в деле замешаны взрослые, кто был инициатором преступления (если в правонарушении участвовала группа подростков). Ювенальный суд при участии психологов и педагогов добился бы выяснения истинной причины проступка и адекватного осуждения.

Елена Ходырева