Слово поэта. «Видели ли вы…»

​Да и вся символика советского государства: «Интернационал» как государственный гимн до 1943 года, герб на фоне земного шара, пятиконечная звезда, символизирующая пять континентов земли в единстве, – провозглашала октябрь 1917 года как начало мировой революции.

Показываю фотографию номера газеты «Гудок» за 27 января 1924 года. Рабочий и крестьянин держат гербовый из пшеничных колосьев венок, в центре которого портрет Ленина, под которым текст: «Мы создадим мировую коммуну – это будет лучший венок на могилу Ленина». Колосья обвиты лентой с надписью «Мировой Союз социалистических советских республик». Над всем этим – земной шар, где на всех континентах – Америке, Африке, Европе, Азии – серпы и молоты.И так думали не только вожди и руководители. «Мировой пожар» мечтают раздуть герои поэмы Блока «Двенадцать». «Хату покинул, ушел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», светловский мечтатель. Собирается буржуя кончить в Америке Павел Корчагин. Не сомневается, что ему придется в Англии с тамошними буржуями разбираться, Макар Нагульнов. «Уж не село, а вся земля им мать», – скажет о «других юношах» своего родного села Есенин.Особое впечатление произвели на моих учеников сочинения школьников 20-х годов о школе будущего. «Это было в 1998 году, – читаем мы в одной из таких работ, – когда Советский Союз Социалистических Республик разбогател, и оборудовано многое, в том числе и школы. Одна из них, находящаяся в Лондоне, красовалась могучим зданием в 55 этажей». «На весь мир, – пишет другой школьник, – только 18 педагогов, живущих в Москве (столице мировой советской республики), по радио дающие свои уроки школьникам всего мира. Для Америки и Западного полушария передача ведется ночью».Совершенно очевидно, что при таком взгляде на завтра, на будущее теряется смысл таких понятий, как нация, родина, патриотизм. Девиз – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Это хорошо почувствовал такой точный свидетель, как В.Г.Короленко. «Интересно, – записывает он в свой дневник, – мне сообщили, что в совете можно говорить все что угодно. Не советовали только употреблять слово «родина». Большевики уже так накалили эту темную массу на «интернационалистический лад», что слово «родина» действует на них, как красное сукно на быков».Зиновий Пешков, старший брат Я.М.Свердлова, крестник и приемный сын Горького, участник Первой мировой войны, на которой он потерял руку, впоследствии друг генерала де Голля, в 1922 году сделал запись о своей беседе с Горьким: «Ленин провел всю свою жизнь за границей; своей страны он не знает. И Горький неоднократно ему это говорил. Но Россия сама по себе совершенно безразлична вождю коммунизма. Он горит, что она в его руках головня, чтобы поджечь буржуазный мир. Горький ему ответил: «Эта головня из сырого дерева, способная лишь начадить и удушить тех, кто ее зажжет». Напрасно думать, что большевики могут измениться: они все сделают, чтобы получить поддержку, но это будет всего лишь маскировка: намерение их останется тем же – зажечь мировую революцию».В 1922 году, незадолго до того как он вместе с десятками русских ученых и общественных деятелей был выслан за границу, социолог Питирим Сорокин в речи, произнесенной в Петербургском университете, говорил о необходимости сохранения «нашего НАЦИОНАЛЬНОГО ЛИЦА. Этот термин и эта задача были так запачканы в прошлом, что мешали нам рассмотреть то ЗДОРОВОЕ, что было в желании иметь среди других народов свое НАЦИОНАЛЬНОЕ ЛИЦО, СВОИ ОИРИГИНАЛЬНЫЕ ЧЕРТЫ И СВОЕ ПРАВО НА МЕСТО В ВЕЛИКОЙ ДРАМЕ ИСТОРИИ. Теперь, когда история грозит нас обезличить, когда другие народы готовы исключить нас из числа главных действующих лиц и перевести на роль простых статистов, мы начинаем понимать великую ценность лица».Дело было не только, да и не столько, в отношении к России и к русскому, которое вытеснил универсальный классовый критерий.Вот что за два года до выступления Питирима Сорокина, в 1920 году, занес в свой дневник писатель и общественный деятель украинец Владимир Винниченко: «Никакая искренность, никакая аскетическая готовность отдать себя на алтарь революции и работать до изнурения не могут убедить людей, которые боятся этой готовности. С ними ничего не поделаешь. Обойдемся. Так писали они обо всем украинском. Они хотят обойтись без него на Украине. Смешные, маленькие люди. Где вы будете через год-два? И вспомнит ли вас кто-нибудь действительно теплым, искренним словом на Украине, особенно на освобожденной, подлинно социалистической Украине».И сколько потом было таких отчаянных раздумий в дневнике Александра Довженко. Не год, не два, на десятилетия любовь к Украине будет считаться украинским национализмом, любовь к Грузии – грузинским национализмом, а любовь к России – великодержавным шовинизмом.Такая система координат была чужда Есенину. Есенин здесь не рифмовался со временем.«Эта идеальная родина – отчизна, – пишет Алла Марченко, – была не только самой, может быть, единственной, сильной любовью Есенина («моя лирика жива одной большой любовью, любовью к родине. Чувство родины – основное в моем творчестве»). Она была философией, миропониманием, самой главной жизненной ставкой, средоточием честолюбивых упований, тем цементирующим раствором, на котором Есенин «замесил» свою эстетику. Вне отчизны не было бы ничего: ни стихов, ни любви, ни славы. В ней – все, без нее – ничего – ни жизни, ни любви, ни славы. Женщины, дети, друзья – все это можно было «отдать другому». Всеми обычными человеческими радостями поступиться, от всего отказаться. Только не от нее – тогда начнется хаос».Предлагаю сравнить строки из стихотворения Маяковского «Товарищу Нетте – пароходу и человеку» (1926) «это чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем» и последние строки Есенина «Русь советская» (1924):Но и тогда,Кода во всей планетеПройдет вражда племен,Исчезнут ложь и грусть, -Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиС названьем кратким «Русь».И там и там – мировой масштаб, планетарный масштаб. И там и там в будущем «пройдет вражда племен» и люди будут жить «единым человечьим общежитьем». Тем весомее принципиальное различие. «Без Россий, без Латвий» у Маяковского и «буду воспевать // Всем существом в поэте // Шестую часть земли // С названьем кратким «Русь». Маяковский возможен без Россий (кстати, она хотя и пишется здесь с прописной буквы, употреблена во множественном числе, не как имя собственное, а нарицательное). Есенина без Руси (кавычки в поэтической строке еще раз подчеркивают, что это имя собственное и абсолютно единственное) просто нет.Потом при изучении поэзии Маяковского мы сопоставим два стихотворения – «Русь советская» Есенина и «Стихи о советском паспорте» Маяковского. В названиях обоих стихотворений есть слово «советское». У Маяковского оно прозвучит и в последней строке: «Читайте, завидуйте, я – гражданин Советского Союза». Тем выразительнее различие в употреблении этих ключевых слов.Отметим, что во времена Маяковского не было паспортной системы в стране, и речь идет в стихотворении о зарубежном, «выездном» паспорте. Так вот в словосочетаниях «советский паспорт», «Советский Союз», «Советская армия», «советский человек» слово «советский» не выступает как определение. Разбирая предложение «В Советский Союз приехал известный певец» мы ведь не скажем: «Приехал куда – в Союз, какой – Советский». Так же как и словосочетание «железная дорога» хотя и состоит из двух слов, но это грамматическое целое. Но вот когда Блок в стихотворении «На железной дороге» скажет «тоска дорожная, железная», то в этой метафоре «железная» будет определением. В заглавии стихотворения Есенина «Русь советская» «советская» – один из ликов Руси. Она была Древняя, дореволюционная, советская, а вот теперь и постсоветская. В «Стихах о советском паспорте» главное – в слове «советском». В заглавии «Русь советская» главное все-таки Русь.В 1921 году Корней Чуковский в статье «Ахматова и Маяковский» писал: «Для нее высшая святыня – Россия, родина, «наша земля». Он, как и подобает революционному барду, интернационалист, гражданин всей Вселенной, равнодушен к «снеговой уродине», а любит всю созданную нами планету, весь мир». Можно не согласиться с тем, что «чувства родины у него никакого». У Маяковского другое чувство родины, точнее, чувство другой родины – советской, социалистической. «И я, // как весну человечества, // рожденную в трудах и бою, // пою мое отечество, республику мою!»Родина Есенина – шестая часть земли с названьем кратким «Русь».А я помню, как уже после войны расчехвостили одного известного украинского поэта за стихотворение «Люби Украину».Но дело не только в этом. В стихотворении Маяковского о Нетте есть и другой ключевой образ той эпохи (курсив далее везде мой. – Л.А.): «Мы живем, зажатые ЖЕЛЕЗНОЙ клятвой». В этом определении – ЖЕЛЕЗНОЙ – один из главных мотивов времени. Продолжу приведенную в начале этой главы цитату из исключенного при издании отрывка из романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Корчагин говорит о Есенине: «Мало ли есть талантливых людей, что льют воду на нашу мельницу? Факт, от которого не уйдешь. Вот у нас пришлось исключить кучку разложившихся, они называли себя «есенинский кружок». Враг заползает в самую сердцевину, а мы им предоставляем станки и печати. А «есенинщина» среди молодежи имеет место, это нам нельзя не видеть. Я никак не пойму, в наше ЖЕЛЕЗНОЕ время, смотришь, вылезет в литературе этакая нездоровая цветочная крапива…»Время было действительно железное. О мертвой поступи ЖЕЛЕЗНЫХ батальонов пролетариата» говорил Ленин. А о самом Ленине Бухарин писал: «Владимир Ильич – ЖЕЛЕЗНЫЙ вождь пролетарских масс, как вылитый из СТАЛИ!» Из его же, Бухарина, выступления: «Язык ЖЕЛЕЗА и СТЛАИ, которым говорила рабочая диктатура»; «ЖЕЛЕЗНЫЕ законы истории».В стихотворении «Красная площадь», написанном в первой годовщине революции, пролетарский поэт Николай Полетаев скажет: «Не торжество, не ликованье, // Не смехом брызжущий восторг, // Во всем холодное созданье, // ЖЕЛЕЗНЫЙ непреложный долг». «Это СТАЛЬ, ЖЕЛЕЗО это» – так охарактеризовал Маяковский в поэме о Ленине делегатов съезда советов:Торжествуй, греми победно, возрожденная природа,Славь ЖЕЛЕЗНОГО Мессию, новых дней богатыря!В этих сумрачных ладонях – безграничная свобода,В этих мускулах ЖЕЛЕЗНЫХ – человечества заря.Обратим внимание на дату этого стихотворения одного из поэтов послереволюционных лет: 1920 год. Это год есенинского «Сорокоуста». Отметим, что стихи эти характерны для умонастроений первых послеоктябрьских лет. А поскольку Мессия – спаситель, приносящий с собой новое состояние всего мирового бытия (в христианстве Мессия – это Иисус Христос), то образ ЖЕЛЕЗНОГО Мессии приобретает особый смысл.Вспомним «Балладу о гвоздях» Николая Тихонова («ГВОЗДИ бы делать из этих людей: / Крепче бы не было в мире гвоздей» и выразительные названия известных книг: «ЖЕЛЕЗНЫЙ поток», «Как закалялась СТАЛЬ».Слова С.Третьякова «Это в ЖЕЛЕЗНЫХ когтях Землю несет Октябрь» сегодня звучат пародийно. Но сказаны они были восторженно «ЖЕЛЕЗНОЙ рукой загоним человечество к счастью» – этот лозунг был создан энтузиастами и романтиками.Напомним, что Дзержинского называли ЖЕЛЕЗНЫМ Феликсом. Выразительны и псевдонимы вождей: Сталин, Молотов, Каменев. Характерно сочетание железа и камня у Маяковского – «железом и камнем формясь» и даже у Есенина «через каменное и стальное». Подбираем на уроке синонимы к слову ЖЕЛЕЗНЫЙ в том смысле, как оно употреблено в приведенных примерах. ЖЕЛЕЗНЫЙ – твердый, несгибаемый, сильный, непреклонный, бескомпромиссный, жесткий, безжалостный.Рассказываю о наблюдении, сделанном Романом Якобсоном (тем самым Ромкой Якобсоном, с которым «напролет болтал» товарищ Теодор Нетте). В статье «Статуя в поэтической мифологии Пушкина» Якобсон обратил внимание на поэтику пушкинских заглавий: «ЗОЛОТОЙ петушок», «МЕДНЫЙ всадник», «КАМЕННЫЙ гость». И в драме, и в эпической поэме, и в сказке образ ожившей статуи вызывает в сознании противоположный образ ОМЕРТВЕВШИХ людей. «Во всех этих произведениях Пушкин обращается к мифу о «ГУБИТЕЛЬНОЙ СТАТУЕ». Думаю, что сюда же можно прибавить и бумажную «Пиковую даму». А во всех приведенных нами примерах железное и стальное выступает как подлинно живое.По-иному воспринимается стальное, железное в стихах Есенина, в чем мы убедились во время самостоятельной работы и во время анализа ее.Читаю в классе размышления писателя Федора Абрамова, которые были опубликованы только после его смерти:«Об одном его (С.Есенина) стихотворении, о «Сорокоусте», в котором вся философия и вся трагедия его поэзии.Немыслимо. В начале 20-х годов, сразу же после Гражданской войны, когда гвоздя с огнем поискать, – проклятие железной машине.Да, да! Страна кричит, криком исходит: железа, железа! Машин! Тракторов! В этом наше спасение.А поэт-молокосос шлет проклятие железу. Поэт-молокосос видит главную угрозу жизни в этом железе…Бред! Пророчество человека, отравленного алкоголизмом, химеры, порожденной белой горячкой.Нет. Поэт, истинный поэт – это тончайший из тончайших сейсмографов, которому одному дано услышать гул надвигающейся катастрофы. И эта катастрофа – приближающееся наступление, безжалостное наступление на живую жизнь бездушного железа, несметного количества всевозможных машин…И не есть ли вся поэзия Есенина – схватка, обреченное единоборство златокудрого юноши, любителя всего живого, с бездушным веком железа, с веком-роботом?Та опасность, которая во времена Есенина существовала лишь в зародыше, сегодня стала самой главной опасностью для человечества, может быть, опасностью номер один».Подбираем синонимы к слову ЖЕЛЕЗНЫЙ в есенинском восприятии: бездушный, холодный, неживой, бесчеловечный, как бы мы сейчас сказали, бездуховный, хищный…Считая себя певцом «золотой бревенчатой избы», Есенин, естественно, не был врагом железа в самом непосредственном смысле этого слова. И когда Пришвин в 1931 году записывал в дневнике: «Сталь и чугун задавили жизнь», это вовсе не будет означать, что в деревне не нужны тракторы и косы.В письме к Е.И.Лившиц, написанном в августе 1920 года, где Есенин рассказывает о встрече с маленьким жеребенком, который скакал за паровозом, поэт еще до создания стихотворения написал: «Конь стальной победил коня живого» – и далее: «Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую драму умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают мост в мир невидимый из-под ног грядущих поколений».УМЕРЩВЛЕНИЕ ЛИЧНОСТИ – вот что самое страшное для Есенина. И вот в чем причина неприятия им умерщвляющего личность железа. В том же двадцатом году, когда Есенин написал «Сорокоуст», Замятин закончил роман «Мы» – книгу, о которой у нас уже шел разговор. Сейчас обратим внимание на одну лишь деталь романа: «Мы построили Зеленую Стену… Мы этой стеной изолировали свой машинный, современный мир – от неразумного, безобразного мира деревьев, птиц, животных». В рецензии на этот роман Замятина, рецензии, написанной в середине сороковых, когда еще не был создан его собственный знаменитый «1984», Д.Джордж Оруэлл отметил, что роман «Мы» рассказывает «о бунте природного человеческого духа против рационального, механизированного, бесчувственного мира». Думается, что в полной мере эти слова можно отнести и к «Сорокоусту» Есенина и вообще ко всей его поэзии.Естественно, сегодня сталь и железо не являются символами современного прогресса. Сегодня он проявляется прежде всего в электронике, цифровых технологиях, атоме, ракетах, компьютерах, Интернете, пластмассах. Все это обогащает человеческую жизнь, и все это вместе с тем несет смертельную опасность жизни человека. Атомная энергетика и атомная бомба. Чернобыль. Хиросима. Блага телевидения и пошлость, грязь и мусор телевидения. Так можно продолжать и далее. «Умерщвление личности», «бесчувственный мир» – это не просто метафоры. Это реальная угроза.Но суть не только в том, как звучит в поэзии Есенина темы железа,стали, когда он прямо говорит об этом. Главное в том, что вся поэзия Есенина была утверждением живого, человеческого, утверждением любви. Это хорошо почувствовал Горький: «Сергей Есенин не столько человек, сколько орган, созданный природой исключительно для поэзии, для выражения неисчерпаемой «печали полей», любви ко всему в мире и милосердия, которое – более всего иного – залужено человеком».Напомню одну сцену из романа Николая Островского «Как закалялась сталь». Рита Устинович и Сергей Брузжак.«Он придвинулся к ней.- Видишь небо? Оно голубое. А ведь у тебя такие же глаза. Это нехорошо. У тебя глаза должны быть серые, стальные. Голубые – это что-то чересчур нежное.И, внезапно обхватив его белокурую голову, властно поцеловала в губы».Поразительная сцена! Она объясняет, почему молодежь тянулась к Есенину, почему, по свидетельству Бухарина, «у комсомольцев частенько под «Спутником коммуниста» лежит книжечка стихов Есенина» и почему поэт голубой Руси воспринимался как «чуждый элемент», противостоящий времени железа и стали. Есть в этой сцене и мотив того долженствования, что призвано было обуздать естественное проявления чувств: «должно быть серым, стальным». И не об этом ли сказано было Маяковским: «Но я, себя смиряя, становясь на горло собственной песне»?Кстати, Маяковский не сомневался, что Есенин придет в будущее: «Я к вам приду в коммунистическое далеко не так, как песенно-есенинский провитязь». Разве это «не так» не свидетельствует о том, что в будущее придут и «лирические томики» Есенина?Оказываю изданный в 1943 году «Сборник стихов», одну из самых первых книг, которую купил я сам еще в школьные годы. В книге 21 стихотворение Маяковского и 21 – Есенина. Такого не было. Остальные поэты представлены небольшими подборками.И русский патриотизм Есенина, и его пронзительный лиризм оказались востребованными в эти трагические годы истории. Ведь Есенин был одним из немногих в XX веке чистых лириков. В его стихах оживает слово «песня», восстанавливая исконное единство музыки и слова» (Олег ???ов).Существует такой способ, образ – измерять расстояние от нас до тех людей, которые жили до нас, – количество рукопожатий. Так вот, от меня до Есенина всего лишь одно рукопожатие. Отец моего школьного друга, известный американист М.В.Мендельсон, помогал Есенину в Америке, о чем он и рассказал в напечатанных в «Вопросах литературы» воспоминаниях. Сам я в студенческие годы был в Центральном доме литераторов на вечере в двадцать пятую годовщину смерти Есенина. И никогда не забуду то жуткое чувство, когда В.Аксенов подошел к матери Есенина и начал читать: «Ты жива еще, моя старушка? // Жив и я, привет тебе, привет!» А потом мне поручили вести вечер, посвященный 75-летию со дня рождения поэта, в Московском доме учителя, и передо мной в первом ряду сидел сын Есенина. Так что от моих учеников до Есенина только два рукопожатия.