Слава идет на пользу единицам. Людмила ЧИРКОВА

Людмила Чиркова – преподаватель ВГИКа им. С.А.Герасимова, доцент кафедры актерского мастерства. У нее, педагога с 20-летним стажем, учились, например, такие узнаваемые сегодня актрисы, как Анна Снаткина, Нелли Уварова. По футбольной терминологии она «играющий тренер»: совмещает теорию с практикой, продолжая играть в Театре им. Гоголя. Зрители также знают ее по ряду киноролей, включая заглавную роль в фильме «Машенька», сразу по выходе имевшем громкий общественный резонанс. Сказались, видимо, гены отца – знаменитого актера Бориса Чиркова, которого даже сегодняшняя мало чем интересующаяся молодежь наверняка знает хотя бы по его выдающимся работам в культовых для того времени картинах «Верные друзья», «Юность Максима». В какие-то периоды он преподавал в ГИТИСе, во ВГИКе, а его супруга и мама Чирковой-младшей Людмила Юрьевна и сейчас является преподавателем этого кинематографического института.

– Людмила Борисовна, вы педагог в третьем поколении. Что определило ваш выбор? Как вы пришли в педагогику?

– Пришла далеко не сразу. Во-первых, мне кажется, педагогика – профессия, стоящая несколько особняком, трудная, сложная, в которой нужно все время отдавать, не думая о вознаграждении, отдаче, и главное – не навредить, как, наверное, в работе врача. Вообще это две основные профессии человечества – доктор и педагог. Здесь на первом месте душа, дух. В силу этого педагогом может и должен быть не каждый человек. Даже в нашей актерской профессии люди, достигшие больших высот, обладающие громадным опытом, не всегда становились хорошими педагогами. Что-то не получалось у них. Педагогу нужно к каждому найти отдельный подход, чтобы выявить и развить индивидуальность именно этого человека, как бы познакомить его с самим собой. Ну и, разумеется, дать основы ремесла, работая, повторюсь, с индивидуальностью, а не с массами.

Во-вторых, мне кажется, к преподаванию можно подойти только спустя определенное время, поскольку актер – это не только теория, но и практика. Я приблизилась к педагогике, отработав в театре пятнадцать лет.

Папа дважды начинал преподавать во ВГИКе, в ГИТИСе и оба раза отступал, отказывался. И вдруг в последние годы своей жизни он снова набрал курс. Студенты стали появляться у нас дома. Мне было интересно присутствовать на занятиях, тогда же заметила, что некоторые вещи могу объяснить ребятам доступно. Не то чтобы я больше папы умею, боже упаси! Просто я намного его моложе и ближе по возрасту к студентам. Я могу сказанное им перевести на более понятный для них язык. И, следовательно, мне легче помочь им определиться, направить их.

Потом прошло какое-то время, и в 1988 году я пришла на 1-й курс ВГИКа (мастерская Михаила Андреевича Глузского). Первое время мне казалось, что я ничего не знаю, не умею. Было трудно, страшно. Помогло то, что мне сразу доверили работать самостоятельно: ответственность обязывала. И все равно первая седина у меня появилась, наверное, тогда – от того кошмара, что я не справлюсь, подведу. Как ни странно, отрывки моих студентов на кафедре были приняты с одобрением. Потом работалось с еще большим интересом (надеюсь, и ребятам со мной тоже), хотя страх до конца и не проходил. Впрочем, я и сейчас большая паникерша. Мои мужчины – муж и сын – шутят на этот счет, что они спокойно живут лишь с сентября по декабрь и с февраля по март: в остальное время, перед экзаменами, мама сходит с ума. Это они подтрунивают над моим волнением: все ли ребята поняли, сумеют ли, сделают? А когда во ВГИКе появились подготовительные курсы, я стала преподавать и на них.

– В этом году у вас юбилей – 20 лет как преподаете актерское мастерство во ВГИКе. Как-нибудь изменился контингент абитуриентов за два десятилетия?

– Вы знаете, сильно. Они другие. Если раньше, в конце 1980-х годов, в библиотеку невозможно было пройти, то теперь никакой очереди. Молодежь перестала читать, не желает образовываться, повышать свой интеллектуальный уровень. Или сегодняшние студенты считают достаточным то, что им дает учебная программа? С другой стороны, они не виноваты, что родились не в Серебряный век, что сейчас во главе всего стоят деньги. Тем дороже их желание зарабатывать тяжелый, иногда горький хлеб, тратить себя ради других, а не для себя.

– Вы как-то боретесь с нечитающими студентами? У вас есть какой-нибудь метод?

– Чего только ни приходится делать. Каждому своему ученику дарю в день рождения книгу. Иногда, я не раз замечала, удается угадать, что именно ему сейчас нужно прочитать. И что самое удивительное, на многих действует. Это, конечно же, не панацея, но…

– Что вы испытываете сегодня, видя своих учеников на сцене, на экране? Как-то оцениваете их, критикуете?

– Это всегда очень волнительно, ведь педагог прежде всего спрашивает с себя. Был момент, когда наши кино и театр сильно опустили планку, а значит, и актеры тоже. Сейчас отчетливо виден некоторый подъем, и это радует. Но все равно на своих смотришь с критикой: тут не дожала, тут не дотянула. Зрителю, может быть, и не заметно, но профессионал сразу увидит. Совсем хорошо, когда недоработок, упущений нет. Но это уже идеал. А впрочем, предела совершенствованию не существует.

– А как же «звезды»? В современном российском кинематографе чуть не сплошь одни «звездные» имена…

– Может, я ретроград, но, на мой взгляд, у нас слишком легко и быстро становятся звездами. Кто-то, не исключаю, получает славу заслуженно. Но столько звезд не может быть по определению. Это только вспышки, которые в чем-то ярко проявились. Слава мешает им. С ней трудно справиться. На пользу она идет лишь единицам.

– Как переносил свою известность ваш отец? Вы гордились им в детстве?

– У нас с папой большая разница в возрасте. Я была поздний и единственный ребенок. И вот я припоминаю такой случай. Я была с тетей в Ленинграде. Нам стало известно, что на «Ленфильм» на несколько дней приезжает папа. Мы поехали на Московский вокзал встречать его. Стоим в зале ожидания, дожидаемся поезда. Я была маленькая и не поняла, что объявили прибытие. Дверь распахивается – входит папа. Весь зал встал. Он стоит, и зал стоит – такая вот немая сцена. Он оборачивается, стараясь понять, к кому обращено такое внимание. Тут кто-то из зала говорит ему: «Борис Петрович! Это мы вас приветствуем». Папа смутился, пробормотал слова благодарности, схватил меня куда-то под мышку – и на выход. Тетя едва поспевала за нами. Подходим к микроавтобусу – здесь тоже собрались люди. Узнают, что-то говорят, выражая уважение. И тут я решила заявить о себе (что с ребенка возьмешь). Повернулась ко всем – и громко, чтобы все слышали, выдала: «Это мой папа». Папа стал белый. Он ни разу в жизни не поднял на меня руку, а тут тряхнул за плечи так, что с меня, кажется, слетело все, что на мне было. И даже не прокричал, а прошипел в лицо: «Не смей! Никогда!» Неделю потом со мной не разговаривал. С той далекой поры я свою фамилию вслух стараюсь нигде не называть. И после того случая поступила, окончив школу, не на актерский, а на театроведческий факультет ГИТИСа.

– Отец знал об этом?

– Какое-то время папа считал, что я неплохо пишу. Поступив, я скоро увидела, что не горю этой профессией, как другие, и попыталась, пока родители были на гастролях, перейти на актерское отделение. Какую-то роль, конечно, сыграла фамилия. И хороший декан у нас был: пообещала, если что, взять документы обратно. Помогло еще то, что в тот год набирались сразу два актерских курса. И почему-то оба мастера – Григорий Григорьевич Конский и Андрей Александрович Гончаров – решили меня взять, хотя ректор поначалу был против. Я училась у Конского.

– Как отнесся к перемене ваш отец?

– Папа пришел ко мне в первый раз, когда мы играли в ЦДРИ какой-то отрывок к празднику. Он где-то в самых дальних рядах сидел с нитроглицерином и валидолом в кармане. Миша Филиппов и Стас Садальский нервничали в его присутствии, не могли в себя прийти от волнения. Ну а я тем более. Папа сказал после просмотра: «Мне за тебя не стыдно». Это было для меня как пропуск в профессию, путевка в жизнь. Окончив ГИТИС, я вместе с папой и мамой работала в Театре им. Гоголя, и, как он говорил, ему не было за меня стыдно и здесь.

– «Талант на детях отдыхает». Вам не мешало это мнение?

– Не мне судить о своих способностях, но есть много примеров, опровергающих данное высказывание. Например, Андрей Миронов и его родители – Мария Миронова и Александр Менакер. Или Толубеевы, отец и сын. Что до меня, то я скромно отношусь к себе как актрисе, хотя были работы, которые были признаны зрителем. Например, телефильм «Машенька». После его показа в конце 1970-х годов ко мне приходило много писем. Одно было такое: «Благодаря вам не распалась семья моих родителей, хотя они уже собирались разводиться». Потом мы встретились с этим человеком, и он опять меня благодарил, что моя героиня помогла его отцу и матери сохранить их семью, в результате чего дети не были обделены теплотой и любовью. Я играла внучку, приехавшую к своему деду, который не хотел никого видеть. И вот она живет в его доме, и к этому загородившемуся было от мира человеку вновь возвращается интерес к жизни и к людям. Более того, когда мать решает забрать девочку назад, для деда случается катастрофа: он уже не представляет себя без нее. О воскрешении человеческого в человеке эта картина.

– Ваш муж тоже имеет отношение к кино или театру?

– Нет, он физик-лазерщик по образованию. Человек, влюбленный в свою профессию. К сожалению, так сложились семейные обстоятельства, что он, кандидат физико-математических наук, вынужден был уйти в другую сферу деятельности. Однако и там отличное базовое образование позволило ему достичь больших успехов.

– Союз физиков и лириков – выходит, это и про вас с супругом?

– Да, мы принадлежим к тому времени. С Колей мы встретились, когда были уже не самыми молодыми людьми, но вот уже 25 лет вместе. Когда в прошлом году праздновали серебряную свадьбу, то мне показалось, что все у нас происходило так, как было, когда мы еще только женились. Даже друзья, гости собрались те же. Муж у меня вообще мастер удивлять, радовать. Когда у нас совсем не было денег, то он преподнес мне в день рождения огромный букет сирени. Обломал все кусты во дворе ночью, но засыпал цветами. А когда я лежала в роддоме и должна была рожать, то он тоже умудрился сделать подарок: оборвал все одуванчики на больничном газоне и выложил этими желтыми цветками на асфальте у меня под окном: «Я тебя люблю». Конечно же, это придало мне сил в такой трудный для любой женщины день.