Скважины души Любовь сосредоточена в детях

У Антонины Филипповны Цветковой есть своя точка мироздания. Она остается ярко освещенной даже тогда, когда кренится на бок корабль цивилизации и гаснут один за другим временные маяки. В точку мироздания лежит ее семидесятитрехлетний путь. Он очень непрост, как, наверное, и должна быть непроста жизнь. В нем много горечи и потерь, но больше половины принадлежит все же отрицанию беды. Потому что дети и беда – несоединимы в жизненном круговороте. Так хотелось бы ей. Так будет, думает она, спасая точку мироздания своей неистощимой преданностью. И вряд ли найдется человек, способный убедить Антонину Филипповну в том, что время сближает несовместимое с невозможным, вытекая из скважин души. Она уверена: детей надо просто любить. Забывая о себе. Это дети – ее центр Вселенной.

Детство ей видится сейчас как ежедневная игра в “школу”. Когда в огромной коммуналке собирались “учителя” и “ученики”, заводились маленькие тетрадки, велись журналы, ставились отметки. “Ученики” проходили собеседование и допускались до “урока”. Это было “серьезной”, “рабочей” частью детства. “Развлечением” становился бойкий концерт на лестничной площадке. И все бы могло так славно продолжаться, и дети выросли и воплотили бы игры в реальность, если бы не война. Тронула гарью, воем, грохотом. Побила стекла и разметала деревья. В двадцать четыре часа загнала Тонину семью в недра Петроградской стороны. И затянула блокадой.
Мне в уютном, светлом классе гимназии N526, где сидим с Антониной Филипповной, трудно представить, что переживала двенадцатилетняя девочка, глядя из замерзших окон на изможденный лик города. Но она это помнит и вряд ли когда-нибудь забудет. И не скрывает слез.
Блокада забрала с собой отца и старшую сестру. Два брата ушли на фронт. Заболела мама. Вполне возможно, что и Тоню не пожалела бы война, но ее с дистрофией последней степени определили в детский дом, а маму увезли в больницу. И до победного 1945 года девочка находилась в Выборгской стороне, в детдоме N9, постигая там уже не “игровые”, а настоящие педагогические университеты. Как старшим им было поручено шефство над малышами: причесывали их, заплетали косички, помогали готовить уроки, ходили вместе в школу.
– Мне было хорошо в детдоме, – признается Антонина Филипповна. – Там все заботились друг о друге, жили единой надеждой и верой. Может, именно там и стало понятно, что педагогика – мое призвание, а не случайное увлечение.
После того как возвратился с фронта один из братьев, Тоня ушла из детдома и в 1947 году поступила в Ленинградское педагогическое училище N2. Окончила она его с отличием. И уже тогда мудрая и добрая директор училища Антонина Михайловна Быстрова заметила тщедушной девочке, что в ней – сокрушительная сила призвания.
Антонина Филипповна и не сомневается в предопределенности своего пути. Из многодетного семейного братства, из теплых закоулков коммуналки начал он свою историю и, пройдя страшную, голодную, ленинградскую боль, привел свою вечную “попутчицу” в первый раз в первый класс.
– А мне не страшно было! – качает головой Антонина Филипповна. – Работать я стала в базовой школе при педучилище, мы в ней проходили практику, так что родные стены и парты помогли. Если бы отправили на периферию (а тогда назначение туда получали почти все: блокадных детей было мало, школы пустовали), наверное, ощущала бы другое, но я, как отличница, блокадница и кормилица семьи, попала в 5% выпускников, оставленных в городе.
Она вспоминает, как девчонками-студентками умудрялись бегать в Мариинский театр на балет, забирались на галерку и, затаив дыхание, глядели на сцену. Часто ходили в консерваторию: уж больно хорошо там играли студенты! Билеты стоили копейки, что при их стипендии в 14 рублей было определяющим.
Потом базовую школу перевели в другое место, и Антонина Филипповна, теперь уже опытная учительница начальных классов, стала работать в своем родном Московском районе. Поднималась до зари и дежурила на остановке в ожидании трамвая, чтобы вовремя добраться с Петроградки в другой конец города.
– И долго приходилось ждать?
– Не то слово! – машет рукой. – Да дело не в этом. Нам после войны одеть было нечего: ни пальто, ни сапог. Пока дождешься трамвая – окоченеешь.
– А купить себе выходной костюм не могли?
– Зарплата учителя и тогда не отличалась большими размерами. 52 рубля на все про все. Я жила с мамой. Она как не работающая по болезни пенсии не получала, вот и тянули: 26 рублей в аванс, 26 рублей в получку. Но никогда, ни одного мгновения у меня не возникало мысли поменять свою учительскую деятельность на более оплачиваемую.
Мало того, она и подарки от родителей запрещала маме брать. Но те, благодарные за заботу о своих чадах, узнавали адрес и тайно вручали чашечки, ложечки, тарелочки Тониной маме.
Фамилия Цветковой стала популярной. Она давала изумительные открытые уроки, на которые собиралось до 70 человек. Многие говорили, что ни один из них не похож на другой. Что Антонина Цветкова поднимается в них до уровня искусства. В ее первые классы набиралось по 46 человек! Директор стонала: Цветкова – не резиновая! Но на родителей имя Антонины Филипповны действовало магически, и, несмотря на плотную цифру, в коридоре всегда можно было встретить сорок седьмого папу или маму.
Комплект тетрадей ее учеников неизменно лидировал по грамотности, почерку, работе учителя. В том ее классе, где было 46 человек, к выпускным экзаменам определилось девять медалистов.
Ее класс – своеобразный учколлектор. Здесь есть пособия, которых нигде нельзя найти. Они все рукотворны. Худенькие, сильные пальцы их делали перед каждой новой темой, каждым новым витком ученического открытия. За 52 года педагогического стажа это целая коллекция рукодельного чуда.
– А откуда было брать наглядные подтверждения? – смотрит доверчиво Антонина Филипповна. – Множительной и копировальной техники не было. Только я и мама. Да бессонные ночи. Когда занималась с ребятами хореографией, собирала у них костюмы, увозила и дома стирала. Высушу, выглажу и каждому то бантик, то бабочку пришью. А потом с Петроградки в Московский район везу. – Замолкает ненадолго. – Потому и без семьи осталась. Сначала знала, что мама больна и без меня пропадет, а потом школа заняла всю жизнь. Я приходила к 9 утра, а уходила последняя. Мне даже ключи оставляли, чтобы запирала дверь.
– Антонина Филипповна, вы бесконечно тепло относитесь ко всем детям, но неужели не встречалось озорников?
– Конечно, встречались. Но я думаю, хорошо, когда в классе разные дети. Моя задача была – сориентировать на сильного ученика, чтобы остальные подтягивались. И потом, я никогда не вела войны с резвыми ребятами, никогда не давала понять слабым, что они хуже. Не афишировала отметки. Даже если писали общую контрольную, никто не знал, что получил сосед. Детям раздавались тетрадки, а они мне несли дневники. Гуськом. И каждому я говорила что-либо ободряющее. Детей необходимо поощрять. Приходилось запасать для этого целые арсеналы самодельных значков, медалей, эмблем, которые вручались за те или иные достижения.
Каждое лето Антонина Филипповна занималась “заготовками”. Клеила огромные конверты “В первый раз в первый класс!”, куда вкладывала малышам поздравления и добрые напутствия. Эти конверты все три года должны были выполнять роль “копилки”. У некоторых ребят они разбухали от “наград” и пожеланий настолько, что требовался второй экземпляр. И Антонина Филипповна в который раз бралась за бумагу и клей.
Сколько она себя помнит в роли учительницы, столько раз и плакала на выпускных вечерах. Не на тех, когда повзрослевшие девушки и возмужавшие юноши кружатся в школьном вальсе, а тогда, когда вроде бы вчерашние крошки, звонко читая стихи, беззаботно ступают на ступеньку гимназического пятого класса. Остаются в прошлом их смешные печатные буквы и вечное, первонаписанное “мама”, и кто-то из них еще оглянется с тревогой на сухонькую руку, машущую вслед, но тянет, тянет вперед лошадка любопытства.
Она может и не узнать сегодня тех, кому когда-то направляла руку. Ее окликают их мамы и папы и показывают внучат. К ней приводят вторые, третьи поколения Машеньки, Илюши, Димочки. Степенные, серьезные. Она абсолютно убеждена в их человеческой состоятельности, потому что иного, кроме справедливости, и не закладывала. Ей все так же важно отправляться из Петроградки в далекий Московский район. Приходить в светлый класс. Садиться за парту и рассказывать маленькому человеку, что все начинается с буквы.
Ее часто спрашивали, как удается не делать разницы между любовью к третьеклашкам и вновь пришедшим малышам. Она пожимала плечами. Любовь не бывает разной. Во всяком случае для нее. Любовь всегда одна. Ее – сосредоточена в детях.
Мир, конечно, изменится сильно. И не раз. Но Антонина Филипповна, заслуженный учитель РФ, отличник народного образования, обладатель знака “За гуманизацию школы Санкт-Петербурга”, знает, ее точка мироздания будет освещенной до тех пор, пока сохраняется память. Ее память – об учениках, учеников – о ней. Многие из них сами стали педагогами и, наверное, смогут понять торжественную улыбку, с которой она садится в вагон метро, чтобы проделать такой быстрый и долгий путь с Петроградской стороны. В свой смысл существования. В свою школу.
Наталья АЛЕКСЮТИНА

Санкт-Петербург