Сказка ложь, да в ней намек. или Что сказала бы Крупская о Гарри Поттере?

В детстве она прочла какой-то рассказ о медведе, который ходил и заглядывал в окна. С тех пор она боялась темных окон. «Я знала, конечно, что медведи в окна не смотрят, да еще в питерскую квартиру на третьем этаже, а все же на темные окна старалась не смотреть». Не потому ли детство для нее было и оставалось самым важным периодом человеческой жизни? Она с особенной остротой осознавала, как глубоко проникают в сознание первые детские впечатления, и от того, какими они будут, радостными или горькими, веселыми или грустными, зависит вся последующая человеческая жизнь.

Рассказ об одном из членов первой редколлегии «УГ» Надежде Константиновне Крупской хотелось бы повести в особом ракурсе. О том, каким была она педагогом, в свое время написано было много. Вклад Крупской в становление профессионального образования, организацию просветительской работы, библиотечного дела – тема нескольких диссертаций. Безусловно, здесь нужно помнить, в какое время она писала и работала, не забывать идеологическую сторону ее трудов, в которых, очевидно, можно найти немало актуального и полезного для нашего дня. Но мы о другом. О Крупской как литературном критике.

Книгу она расценивала как важнейшее средство воспитания. Мысль эта, в общем-то, очевидна, если говорить о детской литературе и попытках повысить интерес детей к чтению, о чем сегодня говорится достаточно много и на довольно высоком уровне. В 1920-е годы книга была еще инструментом самообразования (да и сейчас тоже). Во второй половине 1920-х годов в школы шло новое поколение детей, родившихся сразу после революции. Старая «буржуазная» детская литература воспринималась как идеологически вредная, а новая только формировалась. Поэтому вопрос о содержании детских книг стоял особенно остро. Каким же им быть? Крупская была среди тех, кто пытался найти ответ.

Во-первых, «надо через детскую книгу закладывать основы материалистического мировоззрения», пишет она в статье «Детская книга – могущественное орудие социалистического воспитания» (1931 год). Во-вторых, «надо, чтобы коммунистическая детская книга вооружала ребят для борьбы и строительства, будила в них соответствующий интерес, организовывала их в этом направлении». Если идеология детской литературы – неотъемлемое ее свойство, то, значит, необходима борьба с детской книгой, «чуждой идеологической направленности». «Это не значит, что нужно бросать в печь все, написанное некоммунистами. Нужен умелый отбор, нужны предисловия ко многим книжкам, нужны приложения, дающие добавочный современный материал». Если печатный станок – самое разрушительное изобретение человечества, то ножницы, пожалуй, можно поставить на второе место после него. Все, что идеологически чуждо, вырезать, не огладываясь ни на что. А чувствуете, какой стиль у Крупской? Безапелляционный, прямой, ровный – как будто ножницы прошлись по бумажному листу. «Вжик» – и все ненужное падает на пол, в мусорную корзину. Сколько вырезано из детских книг «вредного» – не счесть. Всем известный Карлсон, к примеру, в оригинале курит трубку и пьет пиво, а у фрекен Бок есть любовник. Русскоязычному читателю эти детали незнакомы. Кстати, выражение «дело житейское» со шведского можно перевести как «дело мирское», а это уже, сами понимаете, нежелательные религиозные аллюзии.

Но то, что вне идеологии, переживет свое время. Мысль Крупской об издании детских энциклопедий, о создании и поддержке кадров детских писателей актуальна и сейчас. Впрочем, Крупская не мыслила, конечно, литературную деятельность и создание энциклопедий вне коммунистической идеологии. Но своя детская энциклопедия все же намного лучше, чем иностранная переводная, в наши дни давно захватившая книжный рынок.

Как же быть со сказками? В них нет места «материалистическому мировоззрению», но именно с их помощью ребенок открывает окружающий мир. Сказка сказке рознь. У Крупской свои вкусы. В статье «Книжки для дошколят» (1932 год) она пишет о «Трех медведях» (сюжет сказки, кажется, общеизвестен). «Для ребят, еще не овладевших окружающей действительностью, интересна проблема о большом и маленьком – отсюда все эти великаны, мальчики-с-пальчики и т. д. и т. п. «Три медведя» – медведь, медведица и медвежонок – три живых существа разной величины – и девчурка примеривает себя к бытовым условиям жизни существ разной величины. Большой стол, высокий стул, большая миска, большая ложка. Стол средней величины, стул средней величины, средней величины миска, ложка. И это еще не подходит маленькой девчурке. Ей подходит маленький столик, стульчик, маленькая мисочка и ложка, маленькая кроватка. Взрослому человеку эта сказка не нужна… Но ребенку она близка. Медведи – это аксессуар – и если их нарисовать не очень страшными, а характер сказки как раз этого не требует… то от такой сказки ничего кроме пользы нет».

Здесь в прошлом детский страх перед медведем. А вот пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке» досталось: «Тут уж с идеологией куда хуже: «будь скромен в своих желаниях, не гонись за многим, иначе останешься у разбитого корыта», – такова ее скрытая мораль, весьма мало имеющая общего с моралью коммунистической. Правда, ребята интересуются больше рыбкой, чем моралью, но сказка запоминается на всю жизнь и позднее входит в состав факторов, влияющих на поведение складывающегося человека».

Ай да антисоветчик Пушкин, ай да сукин сын!

В статье «О детской книге» (1926) Крупская предлагает адаптировать старую и иностранную детскую литературу познавательного характера, «выбросив буржуазное освещение». Принцип ножниц. Дети любят книжки об индейцах. Да, действительно, они увлекательны и полезны. Но в них ведь сквозит колонизаторская мораль! Вырезать! Если вы подумали о романах Фенимора Купера, вы правы. В статье «О детской книге и детской библиотеке» (1927) Надежда Константиновна упоминает его «Зверобоя»: «В ребенка впитывается психология американца, покорителя индейцев, и ему потом нужно будет очень сильно перевоспитывать себя, чтобы осознать все безобразие, всю гнусность расправы владельцев колоний с туземцами. Сладкое воспоминание об увлекательной детской книжке будет мешать ему встать в ряды борцов против колониальной политики империалистических стран». Словом, Купер, как и Пушкин, вреден. Киплинг тоже. Жюль Верн молодец, увлекал романтикой познаний, наукой, техникой, но и его не мешало «причесать» кое-где. «Старую книжку надо переделать, надо ее «осветить». Как – на этот вопрос нет прямых рекомендаций. В самом деле, нельзя же всю жизнь читать искромсанного ножницами Купера, оскопленного Жюля Верна. Пушкина вообще жаль – при царской власти застрелили, при советской – режут…

Это – классики, проверенные временем, а что делать рядовым детским писателям? «Я прочитала, например, книжку Ковалевского «Лось и мальчик». Шел мальчик по лесу, заблудился, встретился ему лось, посмотрел на него понимающими глазами, вывел мальчика на опушку леса и на прощанье махнул ему рогами. Ведь это мистика, ведь лучше дать ребенку книжку про волшебницу, о которой никто из ребят не подумает, что она действительно существует, а говорить о таинственном, все понимающем лосе – это чистая мистика».

Что написала бы Надежда Константиновна, если бы прочитала «Гарри Поттера»?

В той же статье «О детской книге…» досталось писателю Льву Зилову за книжку «Африканский гость» – о слоненке, сбежавшем из вагона по дороге в Москву. «Когда говорят о слоненке, то надо бы говорить о его жизни, о тех условиях, в которых слоненок живет». Приключенческого сюжета Крупская не принимает и предлагает обратить его в познавательный рассказ. Но это уже другой жанр. И старая литература плоха, и новая. «Из упомянутой уже статьи «Детская книга – могущественное орудие…»: «Книжки, по виду архисоветские, при внимательном чтении очень часто содержат в себе недопустимые вещи. Взять хотя бы книжку Ив. Горюнова «Товарищ Ленин», где хулиганистый парнишка видит во сне Ленина, который ему внушает аккуратно ходить в школу и не обижать мальчонку-бедняка». Да уж, если бы приснился святой Николай Чудотворец – это было бы правдоподобнее, но и в рассказе появление Ленина вполне объяснимо: его фотография – единственное украшение избы, где живет непослушный Васька Тришин, мечтающий быть, как Ленин. Вот и померещилось ребенку. Однако и Крупскую можно понять. Васька завидует городским ребятам, для которых в школе отменили занятия из-за смерти Ленина. Тут Иван Горюнов действительно перегнул.

Несмотря на резкую критику, и Вячеслав Александрович Ковалевский, и Лев Николаевич Зилов (писатель с дворянским происхождением, в советские годы зав. детским домом в Иваново-Вознесенске, инструктор по дошкольной работе), и Иван Григорьевич Горюнов продолжали плодотворно работать и издаваться.

К сказке у Крупской всегда было настороженное отношение. То ли из-за прочитанной в детстве истории о медведе, то ли из-за неприятия всего того, что связано с мистикой и религией. Все таинственное, непонятное, необъяснимое казалось ей вредным. Ничего страшного, если в сказке говорит собака или кошка, но ведь в ней и не такое бывает. Читая статьи Крупской, невольно ловишь себя на мысли, понимала ли она вообще, что такое художественная условность, метафора, ратуя за яркость и образность книг как средства трансляции социальных идей? «Каждый московский ребенок в настоящее время обязательно интересуется тем, что такое профсоюз, что такое борьба английских рабочих. Можно, объясняя, что такое профсоюз, изложить все сухо, скучно, но можно дать и яркую картину того, что такое профсоюз, и из этой яркой картины ребенок скоро поймет, что собой представляет профсоюз».

Вообще-то она права: яркий, запоминающийся образ – это действительно важно. И должна быть в книгах современность, ее осмысление вместе с писателем. И права Крупская в том, что ныне называется «буржуазным» термином «мониторинг», когда она пишет, что важно «нащупать, какая книжка наиболее захватывает современных ребят» в зависимости от их возраста, места жительства. Однако изучение интереса вовсе не исключает отказа от идеологии. Может, это месть мистическому медведю, заглядывающему в окна, может, это просто потому, что в сказку сложнее всего втащить новую идеологию, но именно этот жанр Крупская не приемлет. «Волшебные сказки мы считаем вредными. Они мешают ребенку разобраться в окружающем, развивают суеверия, действуют на его нервы, вызывают чувство страха, питая нездоровую фантастику, притупляя чувство реальности» («Об оценке детской книжки»). Крупская ставит важный вопрос о критериях качества детской литературы, но ее критерии особые, идеологические. Неприемлема книга, проповедующая веру в Бога, шовинизм, пассивность, долготерпение, примирение со злом, рабскую или господскую мораль, преклонение перед богатством («Сказка о рыбаке и рыбке» как раз против этого преклонения). Книга должна «развивать общественный инстинкт, коллективизм, помогать осмыслить окружающую жизнь», взаимоотношения между людьми, служить источником радости. Крупская права, когда говорит о языке детских книг: образном, ярком, без вычурных оборотов. Что касается содержания, мы помним слова о профсоюзе. Для детей 10-12 лет Крупской видится обязательным социальное содержание и показ борьбы: из-за чего и против чего она ведется. Обязательной поддержки требует познавательная детская литература.

Заслуга Крупской в том, что она оценила и показала важность детской и школьной библиотеки. Ни та, ни другая не должны играть узкослужебную роль. Если школьная библиотека только учебники выдает – это не библиотека. Пусть это порой диктуется финансовым положением, «но это не та линия, которой нужно держаться». Именно у Крупской появляется словосочетание «библиотекарь-педагог», в которое она вкладывает необходимость и важность его воспитательной работы. Что же касается ее собственных книг для детей, а это главным образом рассказы и воспоминания о своей жизни и революционной борьбе, о Ленине, то в них Крупская в точности воплотила те требования, что предъявляла к другим писателям. Только созданный ею образ пролетарского вождя при более глубоком изучении истории сам становился сказочным, лакированным, упрощенным. Безжалостная историческая правда развеяла миф о плохих помещиках и добром Ильиче, созданный по всем канонам детской реалистической прозы.