Сильные духом

Об одной истории фашистской оккупации

Рукопись документальной повести, принадлежащей перу Федора Тимофеевича Макеева, в школьный музей села Знаменская Пестровка Иссинского района Пензенской области принесла его внучка Оля уже после кончины деда. И только теперь, в преддверии 75‑летия Победы, местные жители узнали, какая нелегкая судьба выпала на долю их односельчанина.

Испытания начались с самого раннего детства. Смерть отца в 1931‑м, когда мальцу едва исполнилось два года, потом тиф с осложнением в виде костного туберкулеза. В 1939 году Федора удалось устроить в один из специализированных ялтинских санаториев. В лечебном заведении он провел пять лет. Но самые страшные из них полгода пришлись на немецкую оккупацию. Именно об этом трагическом периоде повесть сельского учителя. А посвятил он ее тем, кто в суровые годы Великой Отечественной войны отдал свои жизни за детей, и тем, кто пережил жестокую фашистскую оккупацию в детских санаториях курорта Теберды.

В далекое довоенное время детей с таким диагнозом лечили полноценным разнообразным питанием и неподвижным лежанием. Одних загипсовывали с ног до груди, другие лежали в специальных гипсовых ложах. Тем, у кого болели суставы ног, выдавались небольшие подушки, а у кого был поврежден позвоночник, не разрешалось даже поднимать голову.

Когда осенью 1941 года нависла реальная угроза захвата Крыма противником, санаторий эвакуировали. На «большую землю» был только один путь – морем. Но едва судно с обитателями санатория вышло из Ялты, налетела вражеская авиация и начала сбрасывать бомбы, хотя на мачте развевался флаг Красного Креста. Авиаудары продолжились в Туапсе и почти на каждой железнодорожной станции. И только в Теберде люди почувствовали себя в относительной безопасности. Но ненадолго.
То, что война вновь настигла обитателей санатория, Федя (в повести он представлен как Коля Майков) понял по взрыву авиационной бомбы. А потом пролетел и самолет с жирным черным крестом на фюзеляже.

Накануне в жизни мальчика произошло важное событие: лечение дало результаты, и впервые за долгое время с него сняли гипс, он встал на ноги. Пока с помощью костылей. Для полного восстановления необходима была длительная реабилитация – каждодневные сеансы массажа, выправление стопы в горячей воде и другие процедуры. Но больше всего его, как и других детей и персонал, волновал один вопрос: будет ли новая эвакуация?

Обстановку обрисовала лечащий врач Анна Васильевна.

– Ребята, ситуация за последние дни стала угрожающей. Наши войска отступают. Приказа об эвакуации мы так и не получили. Вчера наши войска оставили город Черкесск. Остался Микоян-Шахар, а это всего сорок километров от нас. Возможно, немцы придут сюда. Наверное, кто-то из обслуживающего персонала уйдет за Клухорский перевал, и вам самим придется обслуживать себя и помогать тем, кто малоподвижен. Не думайте, что я хочу вас запугать, но будьте готовы ко всему.

Затем в палату вошла главврач Сарра Абрамовна Блюм:

– Ребята, кто может ходить, вставайте и уходите через перевал, – взволнованно сказала она. – Завтра сюда войдут фашисты. Вы читали об их зверствах, поэтому напоминать вам об этом нет смысла и времени. Через час группа ребят уходит. Кто хочет, идите, завтра будет поздно.

– Сарра Абрамовна, – спросил кто-то из ребят, – а вы тоже уходите за перевал?

– Нет, я остаюсь с теми, кто нуждается в помощи и заботе.

К вечеру в кабинете главврача собрали весь оставшийся персонал санатория и раздали по пачке историй болезни. В каждой из медицинских карт предстояло переписать и вклеить первый раздел, в котором содержались общие сведения о больном, включая возраст, адрес, национальность, принадлежность к пионерской организации или комсомолу. Иными словами все, что могло спровоцировать фашистов на крайнюю жестокость по отношению к детям.

За переписыванием историй болезней стали обсуждать перспективы. Выяснилось, что оставшихся продуктов может хватить месяца на три при строгой экономии. И то, если немцы не отберут. Решили рано утром попросить красноармейцев перевезти продукты на квартиры работников санатория.

Федя и еще несколько ребят непрерывно смотрели на дорогу. Из-за угла вышли трое обвешанных оружием мужчин. Солдаты настороженно оглядывались по сторонам, держа пальцы на спусковых крючках автоматов. И вдруг мальчишки заметили на плечах пришельцев погоны – в Красной армии такие знаки различия еще не ввели. На календаре было 15 августа 1942 года.
Ночью по приказу гестапо немецкие солдаты забрали все продукты, а утром пришли местные мародеры и растащили остатки, что попадались под руку. Даже стоявшие на плите горячие сковородки с жареным луком из кухни унесли.

За передовыми отрядами горнострелковой дивизии «Эдельвейс» в Теберду вошли пехотные и медицинские части, эсэсовцы. В здравнице предполагалось развернуть военные госпитали и инфраструктуру для отдыха солдат. Пациенты советских санаториев, тем более лежачие, только мешали. В палатах прошли обыски.

В полдень детям принесли по мелкой тарелке размоченного в воде печенья и по кружке несладкого чая. На ужин был только чай из шиповника без сахара. Ходячим посоветовали меньше двигаться, вставать с кроватей только в случае крайней необходимости. От недоедания болезнь может обостриться, а это гибельно.

Голод напоминал о себе непрерывно. Вот уже неделю пациентов кормили щами из жесткой августовской крапивы. Две пол-литровых банки без соли и хлеба. Утром и в обед. Порой, чтобы не упасть, Федя хватался за спинку кровати.

«Молодая гвардия» к тому моменту Александром Фадеевым еще не была написана, но то поколение школьников взахлеб читало и «Как закалялась сталь», и «Поднятую целину», и «Тимура и его команду». Неудивительно, что даже в условиях оккупации в санатории продолжала действовать комсомольская организация. Старшеклассники собрали простенький детекторный радио­приемник и, пока не разрядились батареи, слушали сводки с фронтов и пересказывали их товарищам.

Небольшие команды по 2-3 человека почти на весь день уходили на поиски еды и, если ничего не находили, молча ложились и отворачивались к стене. Лежачим ничего иного не оставалось, как ждать. Утром ждали завтрака, а если и его не приносили, терпеливо дожидались обеда. Если и его не приносили, ждали ужина. Когда становилось понятным, что спать придется на голодный желудок, молча засыпали.

Некоторые пациенты, не долечившись, самовольно вставали на ноги и стремились любым путем добыть пропитание. Более смелые искали пищу около столовой, где питались полицейские. Во время бомбежек, когда рабочие столовой и обедающие прятались в укрытиях, дети, пренебрегая опасностью, быстро проникали на кухню и наполняли свои банки из котла. Повара прогоняли мальчишек и даже били, но дети, притаившись где-нибудь в кустах, терпеливо ждали очередной бомбардировки, когда повара спрячутся в убежище. В один из таких налетов от осколка погибла девочка, которая должна была подать сигнал тревоги в случае появления немцев или полицаев. Погиб от полицейской пули парень, рискнувший ночью совершить набег на огород.

Воровали фуражную сою, заготовленную для лошадей, варили из нее кашу и подкармливали малышей. Если кто-то находил пищу, то по неписаному закону товарищества добытое делилось на всех.

На второй или третий день оккупации полицай привел главврача в гестапо.

– Вам надлежит составить список всего персонала, в котором указать все данные: национальность, партийность. К тому же каждую неделю вы должны приносить мне список погибших от болезней, бомбардировок и прочего детей, – сказал гестаповец. – А пока приказ: все сотрудники еврейской национальности должны нашить на одежду белые шестиконечные звезды.

Ежедневно обитатели санатория становились свидетелями грабежей и бесчинств немецких, итальянских и румынских солдат из частей, отведенных с передовой в тыл на отдых. За малейшие нарушения детей переводили на убийственный рацион – кружка кипятка и 50 граммов гречишного хлеба в сутки. Устраивали моральную пытку – выставляли на тумбочку блюдо с горячими мясными щами и ели на глазах у истощенных детей, а остатки демонстративно выплескивали в окно.

Утром в 20‑х числах августа на стенах домов появились листки с очередным приказом гестапо. Всем евреям предписывалось собраться в «Вагончике» – небольшом деревянном бараке на окраине поселка. Якобы для последующей отправки в Пятигорск, где создавалось гетто.

В дежурной комнате собрались врачи, медсестры, санитарки. Сарра Абрамовна обратилась к коллегам:

– Надо ожидать самого худшего. Советую всем, кого касается приказ гестапо, раздать свои вещи нашим детям. Ясно одно: сюда мы можем не вернуться. Последний раз поможем им. Они должны выжить. Руководителем санатория назначаю Анну Васильевну.

Больше их живыми никто не видел. Зато видели дьявольское изобретение нацистов – «душегубку», которая регулярно колесила по улочкам Теберды.

Между тем осень вступала в свои права. Ночами становилось холодно, и детей помладше укладывали в кровати по двое, чтобы согревали друг друга. Многие опухли от голода, самые слабые умирали. Из десяти ходячих остались только четверо. Но даже в таких условиях решили не нарушать традицию и тайно отпраздновать 7 ноября – годовщину Октябрьской революции. Для этого скатерть и швейную машинку обменяли на пшеничную муку и испекли настоящие белые булки. Ближе к вечеру дети достали из тайников и повязали пионерские галстуки. Так и легли в них. А утром сняли и вновь спрятали.

Наступила зима. Железной бочки, которую приспособили под печку, на большое помещение было мало. Дети кутались в одеяла и молча дожидались своей участи. Они уже мало разговаривали. Все чаще уносили трупы из помещений.

Полночь. Федя неожиданно проснулся от чувства голода. Вдруг в тишине он услышал рев множества автомобильных моторов. Чувствовалось, что машины с трудом преодолевают заснеженный путь. Иногда раздавались резкие команды. Шум постепенно ослабевал.

Федя разбудил соседа по койке и поделился своими наблюдениями. Они боялись поверить: неужели немцы покидают перевал?
Утром в палату вошла взволнованная Анна Васильевна:

– Ребята, я сегодня шла мимо здания гестапо. Оно оказалось пустым! Милые вы мои! Пожалуйста, не умирайте! Потерпите еще немного. Скоро придут наши.

И наши пришли. На следующий день директор санатория ввела в палату улыбающегося советского солдата. Он медленно шел между кроватями. На него смотрели глубоко запавшие от голода суровые детские глаза. Истощенные ручонки трогали жесткое сукно солдатской шинели.

Боец резко повернулся и выбежал из помещения. Вскоре он вернулся с группой товарищей. В руках у них были свертки. Они стали раздавать каждому по несколько кусочков сахара из своего пайка. Дети брали его и прятали, как драгоценность, у себя на груди.

Утром, после завтрака, на который принесли по небольшой кукурузной лепешке, по четыре крупных картофелины с солью и по кружке настоящего сладкого чая, в палату зашла Анна Васильевна. В руке она держала лист бумаги.

– Ребята! Вот приказ гестапо.

Все внимательно посмотрели на нее.

– В нем сказано, что все вы подлежите уничтожению двадцатого января тысяча девятьсот сорок третьего года.

– А сегодня двадцать первое, – негромко сказал Федор. – Значит, вчера.

– Да, вчера. Но вчера к нам пришла Красная армия. Так что считайте этот день вторым днем своего рождения. С днем рождения вас, дети!

Наш герой покидал Теберду одним из последних. Невольно подросток стал свидетелем эксгумации тел расстрелянных и умерщвленных в «душегубке» фашистами сотрудников санатория. Когда он подошел к братской могиле, бойцы слой за слоем осторожно снимали землю. Большинство тел еще не разложилось, и многих можно было опознать. Сто двадцать трупов взрослых и детей насчитали в могиле. У края ямы толпились те, кто остался в живых, кого в последний момент спрятали местные жители. Их было совсем немного.

В конце концов Федор вылечился, но всю жизнь ходил с тростью. После войны вернулся в родное село, работал на местном радиоузле, лаборантом в школе и учителем труда. Последнюю точку в повествовании он поставил в 1972 году. Самого Федора Тимофеевича не стало в начале 90‑х.

Леонид ТИМОФЕЕВ, с. Знаменка, Пензенская область, Иссинский район