Сила искусства. Я так думаю

​«Обратите внимание, что сталинские послевоенные репрессии – а это были и дело врачей, и дело инженеров-вредителей – начинались с, казалось бы, безобидных театроведов. Театроведами-космополитами окрестили группу гитисовских профессоров, лишили их должностей и выкинули их работы из библиотек.

А заодно с ними и наши дипломы, написанные под их руководством. Я помню до сих пор этот день, когда открыли шкаф в библиотеке ГИТИСа, где стояла моя, еще месяц назад с блеском защищенная, работа по Белинскому, и вышвырнули ее оттуда: «Как какая-то еврейка может писать о нашем Белинском, что у него что-то не так?» Я помню, как стояла у стенда с вывешенной газетой «Правда» и читала, что мои великие учителя – а среди них такие имена, как Бояджиев, Аникст, Мокульский, – оказывается, враги народа, люди, которые намеренно вредят Советскому государству. Стояла и не могла поверить в это. Как, те самые беззаветно влюбленные в театр и меня навсегда покорившие этим профессора – «безродные космополиты»?..А потом и меня отправили в Ташкент, подальше от столицы. Там, надо сказать, вообще собралась тогда очень интеллигентная публика – из «неблагонадежных». И в местном театральном училище дали читать курс по истории зарубежного театра: историю русского театра мне доверить было нельзя. И я зашла в аудиторию, где сидели студенты (а среди них был учившийся тогда в Ташкенте Леня Броневой), и с перепугу всю историю мирового театра – от античности до наших дней – выпалила за сорок минут. И сказала растерянно: «А больше я ничего не знаю…» Но понимающие студенты мне посоветовали: «А вы выйдите, погуляйте в коридоре – может, еще что вспомните. А мы вас здесь подождем». И я, благодарная им, вышла…И вот прошли сталинские времена, я вернулась в Москву, началась «оттепель». И многие мои коллеги стали писать честно, открыто и прямо, критиковать, спорить, ставить  неудобные вопросы. А я так уже не могла. Во мне, где-то очень глубоко, засело чувство страха. И я уже никогда не смогла стать смелой, хотя прожила еще очень долгую жизнь. У меня были мои любимые Островский и Гоголь, а возможность быть актуальными я оставила другим.И вот до сих пор я думаю: почему же первой мишенью стал для Сталина именно театр? Значит, он обладает особенно сильным свойством выражать острые вопросы времени. Значит, он, казалось бы, интересный только маленькой горстке людей, на самом деле обладает большой силой воздействия, властью над умами и сердцами. Вот каким непростым делом вам предстоит заниматься…»Эту историю рассказывала нам, юным студентам семинара драматургии, наш мастер в Литературном институте Инна Люциановна Вишневская. Сейчас, в дни, когда разворачивается стыдная история с «Тангейзером» и с каждым днем мы откатываемся дальше и дальше в атмосферу неприятия, агрессии и репрессивно-запретительных мер, я вспоминаю ее слова все чаще и чаще, благодарный своему мастеру за предупреждение, смысл которого стал понимать только сейчас.