Шпак

Так меня прозвали. Шпак – это скворец. Но я же не похож на скворца: у него перья черные, а у меня кожа белая. Он маленький, живет в скворечнике на тополе, летает по двору, таскает к себе зернышки, пушинки тополиные, гусениц – детей кормит. А я, честно сказать, не очень занят по дому: только что раз в неделю мама попросит подмести или сходить за хлебом… В общем, я не понимаю связи между собой и этой птицей.
Шпаками называют людей гражданских – в отличие от военных. В этом смысле все вокруг нас были шпаки, потому что военные появлялись редко, только по праздникам, а если молодые солдаты из армии домой приходили – они щеголяли в своей форме перед девчатами пару недель, а потом опять одомашнивались, в шпаков превращались.
В нашем доме жил здоровый оболтус Петька. Он все время болтался во дворе и обзывал меня разными прозвищами. По числу таких временных кличек я был рекордсменом – помню, Петька насчитал как-то двадцать кличек!
Плешь водяная – это когда мне проломили голову новогодней елкой. То есть не самой елкой, а стволом от нее: острой новогодней палкой. Долго не заживала рана, и было место на макушке, где волосы не росли: там смазывали зеленкой. Странное, конечно, зрелище – зеленая проплешина среди волос, – видно, поэтому и прозвал меня Петька Плешью водяной.
Бледная поганка – это из-за того, наверное, что я просиживал целые дни над радиосхемами, которые безуспешно паял, от этого конечно, портился цвет лица.
Я обижался на новые прозвища. Это и нравилось Петьке больше всего: неожиданно оглушить меня новым словцом – и пронаблюдать развитие обиды. Сначала до меня доходил смысл – и я решал, насколько мне обидно, а потом уже обижался – более или менее сильно. Если обижался несильно – дулся. А если обида была кровной, если кличка брала за живое, то навертывались слезы на глаза: я кричал, что он – изверг и супостат, топал ногами, обзывал его сам – и убегал. Так было с Бледной поганкой. Поганка имеет ядовитый оттенок. И почему он выбрал не доброе прозвище – Опенок, или хотя бы яркое – Мухомор, а самое противное – Бледная поганка!
Петька, конечно, был вредным, но так как кроме него у нас во дворе в то время не было мальчишек, то приходилось волей-неволей с ним ладить. Раньше он не был таким противным – мы играли вместе в казаков-разбойников и жмурки – но потом прямо ополчился на меня! Наверное, его самого где-то прижимали – дома или в школе – вот он и отыгрывался на мне!
Но все эти прозвища мерзкие не приживались, сами собой отпадали – и не шли ни в какое сравнение по популярности с самой старой и непонятной кличкой – Шпак. В нашем классе все мальчишки меня называли только так. Во дворе – опять Шпак. И только дома эта кличка не прижилась. Папа удивился, когда услышал, и этого было достаточно, чтобы сестры больше так меня не дразнили. Получалось, что, выходя из дому, где жил с именем человека, я превращался в заурядного шпака какого-то. Словно снимал мундир важной и загадочной армии…
Со временем я как-то обвыкся, притерпелся к этому прозвищу – и перестал обижаться. Начал даже задумываться: может, не случайно у меня такая судьба, может и правда, в чем-то мы родственники со скворцом, что свистел у нас со скворечника на тополе. Я переживал за него, присматривался к этому бедному отцу семейства, который кормил свою орущую ораву. Птенцы высовывали жалкие клювы, разевали их, как прищепки, и пищали истошными скрипами, если он подлетал к ним и притаскивал червяков.
Песни скворца меня радовали – когда он щебетал по весне своим скрипучим голосом, было очень приятно. Я до сих пор не могу понять, почему это считается, что соловей как-то необыкновенно красиво поет – и от него все млеют. По-моему, слава его раздута. Слышал его несколько раз: ну, знает он пару коленец – ничего особенного. Скворец поет не хуже. Скворец может по-разному петь. Он и щелкает, и свистит, и чуть не хрюкает – он и по-петушиному может кукарекать, и, как свинья, визжать. Я считаю его самым интересным певцом – с широким диапазоном.
Однажды я даже слышал, как он мяукал. Дело было так: рыжий кот Васька, бандит и хулиган, бежал по двору, подняв хвост трубой. Опять, наверное, набедокурил. Вдруг я слышу: Мяаа-у! Васька весь передернулся, к земле прилип, смотрит по сторонам сумасшедшими глазами: что это за нахал нарушил его территорию, вторгся в наш двор? Он по-пластунски пополз к сараю – и ушами водит, глазами рыскает по сторонам. Опять слышу явственно: Мяаа-у! Звук доносится сверху: то-то Васька не может понять, откуда его дразнят. Я внимательно осмотрелся по сторонам: нет никакого кота! На ветке сидит скворец – и спокойно мяукает! Точно! Потому что больше некому.
Тут и Васька догадался, в чем дело – задрал морду кверху, зашипел и как прыгнет на дерево! И давай карабкаться по стволу вверх. До середины долез. А скворечник на самой вершине прибит – еще столько же лезть надо. Тут Васька оглянулся, увидел, что земля далеко – и завопил от ужаса. Потому что тополь у нас высокий! Забыл Васька прo своего обидчика, про обиду, только о том думает, как спуститься. Так заорал, что сбежались соседи его выручать – притащили лестницу приставную, еле сняли…
А скворцу хоть бы что – сидит вверху и чирикает. Хотя он меньше Васьки в десять раз и слабее, но птица гордая, смелая – и с юмором. Так что я с тех пор и сам загордился – думаю, здорово, что меня Шпаком назвали! Это значит, что я могу летать и над дураками смеяться. У Чингачгука Большого Змея и у Последнего из Могикан тоже были свои тотемы: змея и черепаха. Так и у меня есть свой любимый зверь, с которым я породнился, – скворец.
С тех пор я перестал обижаться на это прозвище. Наоборот, даже почувствовал в себе добавочную силу, способности новые: как будто все люди – только люди, а я еще и скворец, словно у меня появилась еще одна родина – небо и еще один дом – скворечник.
И сны мне стали сниться новые: словно летаю я рядом со скворечником, парю над тополем, над крышей и проводами, сажусь на ветку, рот открываю и начинаю петь.
Не хуже соловья.

Юрий НЕЧИПОРЕНКО,
писатель