Сестренка

Кристина ГЕПТИНГ – лауреат главной литературной премии для молодых авторов «Лицей». Ее повесть «Плюс жизнь», рассказывающая о проблемах ВИЧ-положительных людей, по-настоящему потрясла членов жюри и читательскую аудиторию. Литературный критик Галина Юзефович тогда написала, что «то, из чего любой другой автор без труда собрал бы надрывную драму с элементами чернухи, у Гептинг становится основой для рассказа о первой любви, взрослении и радости вопреки всему». Кажется, именно этого нам не хватает в современной литературе? Одно из ведущих издательств готовит к выпуску новую книгу Гептинг «Сестренка». Мы публикуем отрывки из нее.

Черт. Сердце колотится о ребра, как птичка, готовая выломать своим хрупким тельцем прутья клетки. Так, стоп. Алиса ведь научила меня, как с таким справляться. Я начинаю гладить эту неспокойную птичку – свое сердце. От головки до хвоста. Нежно, но твердо, ощущая каждое непокорное перышко.
Постепенно становится легче. Минут через пять уже дышу почти спокойно. Со стороны и вовсе, пожалуй, выгляжу невозмутимой. Ругаю себя: зачем пришла на полчаса раньше? Теперь ждать и мучиться…
Сидя в модном крафтовом баре, я переживала хотя бы о том, как бывшая подруга отреагирует на это место.

В школьные годы она была забитой.
Возможно, и сейчас не ходит по всяким сложным кафешкам. Что, если она почувствует себя неуютно и разговора не получится?.. Впрочем, это ерунда. Волнение съедало меня потому, и только потому, что я не знала, чего теперь ждать от человека, которому когда-то принесла настоящее зло.
Наконец она пришла. Уселась, несмело улыбнулась. Устремила на меня вопросительный взгляд. Хотя нет, не так. Я понимаю: прошло десять лет – а это ведь будто парочка жизней, – а она и по сей день смотрит на меня, как тогда.
Я перешла сразу к главному:
– Аня, я позвала тебя, чтобы попросить прощения.
– Неужели? – ей словно стало больно.
– Да. За тот случай с сапогами…
Прошина отреагировала мгновенной злобой, будто все это произошло прямо сегодня.
– А за случай с прокладками?
– И за него тоже, – соглашаюсь я, хотя не сразу понимаю, о чем идет речь.
Но через пару секунд горошинами по темени застучали воспоминания: мы договариваемся с Лизой и Викой («А что, ведь так классно можно подшутить!»), у Лизы как раз месячные, она, пока никто не видит, подкидывает использованную прокладку под стул Прошиной, которую мы с Викой предусмотрительно отвлекаем в коридоре.
Звонок уже прозвенел, все на своих местах, но учительницы еще нет, и вот я громко го­ворю:
– Ой, Прошина! У тебя месячные? Не знаю, порадоваться или посочувствовать… Только зачем нам всем об этом знать?!
Она лепечет что-то в ответ, но ее слова тонут в волнах смеха и скабрезных шуток. Наверное, она говорила что-то вроде: «Да нет у меня месячных! Эту гадость мне подбросили!», а я делано возмущалась:
– Подбросили?! Да кому это надо? Просто признайся, что ты грязнуля!
Вероятно, тогда я торжествовала. А теперь для Прошиной пришло время возмездия.
– Зачем ты это делала? – спрашивает она.
– Много чего я могла бы сказать, – отвечаю я. – Но вряд ли получится объяснить. А даже если бы и начала, ты бы не поняла. Да и не обязана понимать.
– Я еще пару лет после выпуска мечтала как-нибудь тебе отомстить.
– Это понятно. Меня только одно интересует. Почему ты не дала мне отпор? Ведь я этого заслуживала. Ну подумай: если бы меня проучили после того случая с прокладками, то не было бы и всего остального. Когда начинаешь кого-то травить, а этот кто-то еще и реагирует так, как ты себе и представляла, остановиться очень сложно. Но если бы я почувствовала твою силу, то струсила бы. Я это точно знаю.
Прошина вспыхнула.
На ее лунообразном лице затанцевали красные пятна: оказывается, она не сильно изменилась со школы, хотя в соцсетях, как мне показалось, изображала удовлетворенность жизнью.
Успешный успех, вот это все.
– То есть ты считаешь, что я сама виновата в том, что меня унижали? В том, что ты и твои подружки меня избили и чуть не утопили? Типа жертва – та, кто хочет ею быть? Так? Может, я и в том виновата, что моя мама взяла деньги у твоего отца, чтобы от ментовки тебя отмазать?!
Глупо начинать оправдываться, но то, что я говорю в следующий момент, иначе не назовешь:
– Нет, ну что ты… Виновата я, и только я. И наши с тобой родители, конечно. Просто я имею в виду, что если бы ты вела себя по-другому…
Короче, понимаешь, я уверена, что насилие прекращается, если у кого-то находятся силы его остановить.
– Ты была самой популярной в классе, хоть и училась у нас первый год, – объяснила Прошина (а будто я не знала!..). – Я не верила, что у меня получится тебе противостоять. И даже сейчас… Умом понимаю, что мне не тринадцать и ничего уже не грозит, но до сих пор, когда слышу за спиной смех подростков, первая мысль, что это ржут надо мной.
– В общем, к делу, – продолжила я. – Я виновата перед тобой. Может быть, твоя жизнь сложилась бы как-то по-другому, если б не я. Вряд ли я имею представление, как могу действительно загладить свою вину. Но, может быть, ты не откажешься поехать вместо меня в Турцию? Я работаю в фитнес-центре, и, видимо, очень хорошо работаю, потому что начальство решило наградить меня поездкой на Средиземное море. Ну, знаешь, все как обычно: еда, напитки, развлечения… Я ехать не хочу. Я уже закинула удочку директору: он не против, чтобы вместо меня ехал другой человек. Ну как?
Прошина смотрела на меня с недоверием.
– Даже не знаю. Что-то сильно шикарный подарок, сколько это стоит? Тысяч пятьдесят?
– Да соглашайся ты! – смеюсь я. – Я пересматриваю свою жизнь. Хочу исправить ошибки там, где это возможно.
– Может, я туда приеду, а меня в рабство отправят? – ехидно парирует Прошина.
– Я, конечно, была самой популярной девочкой в классе, но я не настолько крута для таких преступлений, – качаю я головой.
Она обещает подумать, и мы расстаемся.

*   *   *

Главная моя проблема – память.
Я предпочитаю ничего не помнить, потому что
память – синоним боли.
Но Алиса сказала, что советует вспоминать все и прорабатывать. Проработать для меня – это значит разделаться. Я думаю, самое важное, когда копаешься в прошлом, разделаться с собой. Определить, в чем ты был не прав, и постараться исправиться. И вот тут-то память меня и подводит.
Первой мне на ум пришла Прошина, кстати, ее-то я в Турцию отправила и даже провожала в аэропорту, а она меня трогательно обняла на прощание.
А вот с остальными было сложнее. С подсказкой школьных подруг Лизы и Вики я все же вспомнила фамилию девчонки, которую поставила на счетчик, неоригинально обвинив в краже сигарет из моей сумки. Решетникова, Света Решетникова. Вскоре после нашего с ней конфликта она перешла в другую школу, а в институте училась и вовсе на юге страны. С одноклассниками не общалась. Найти ее в соцсетях мне не удалось. Может быть, вышла замуж и сменила фамилию.
Алиса говорит, достаточно осознать и что, мол, я не обязана как-то возмещать причиненный вред. Ведь я была глубоко травмированным ребенком. Но я в ответ только мотала головой, хоть и чувствовала, что, если бы не Решетникова, Прошина и кто там еще был, я бы, возможно, убила саму себя. Тем сильнее сейчас было желание хоть как-то переписать прошлое.
Наконец через одну из своих клиенток, которая работала в крупной страховой компании, я раздобыла номер телефона Решетниковой.
– Света, привет. Я так долго тебя искала. Есть минутка поговорить?
– Это не Света. Вы ошиблись.
– Как не Света? Мне нужна Решетникова Светлана Анатольевна… – растерялась я.
– Девушка, я ничем не могу помочь.
Я не нашла ничего лучше, чем позвонить в службу поддержки мобильного оператора.
– Дело в том, что этот номер был не востребован полтора года, – объяснили мне там. – В таких случаях мы имеем право продать его другому человеку.
Всхлипывает чат WhatsApp. Сообщение от той самой Иры из страховой: «Я навела кое-какие справки. Нам, как всегда, вовремя информацию не передают. Так вот, твоя Решетникова полтора года назад умерла».
– Я хочу знать, от чего она умерла, – говорю я своим старым подружкам, зачем-то собрав их в кафе.
– У нас типа поминки по Решетниковой? – грубовато смеется Вика.
– Викусь, ну нехорошо, – хмурится ставшая супермамочкой Лиза, которая притащила дочек, Милану и Эмилию, на «поминки».
– На самом деле можно у ее брата спросить, – выдает Вика. – У нее брат есть. По отцу, правда, сводный. Но он всяко знает, от чего она копыта отбросила.
– А я не понимаю, Юлечка, зачем тебе это знать? – пожимает плечами Лиза.
– Разное в детстве бывает. Зачем это через столько лет вспоминать?
– Не, ну а тебе было бы приятно, если б Миланку или Мильку за волосы по школьному двору протаскивали? Головой об раковину били?.. – резонно вопрошает подвыпившая Вика. – Вот мне стыдно за это. Мы ужасные дела творили. Я Юльку понимаю. Не, ну я не дура, я б им путевки в Турцию не дарила, но извиниться, может, и надо. Нам всем надо.
– Что же ты не бежишь извиняться? – саркастически поджимает губы Лиза.
– Ну я, значит, не такой хороший человек, как Юлечка, – отвечает Вика.
– Все, хватит, – прерываю их я. – Вика, как зовут брата Решетниковой?..
«Я вас не знаю. И не понимаю, почему должен рассказывать об этом. Но если вам интересно, Света покончила с собой. О причинах не спрашивайте, мы жили в разных городах и мало общались. Вроде бы у нее были проблемы с молодым человеком. Всего доброго», – сухо ответил мне в Фейсбуке Толик Решетников.
Я написала, что готова помочь. Нет, я понимаю, что моя помощь Свете уже не нужна. Но, может, памятник на могиле поставить?
На это предложение Толик ничего не ответил. Наверное, счел меня сумасшедшей.
Мама любит говорить, что ничего непоправимого нет, потому что Иисус простил раскаявшегося разбойника.
Мой собственный опыт в очередной раз подсказал: непоправимого в жизни сколько ­угодно.