Сергей Захаров:

“Публика идет со мной в ногу”

– 1 мая вам исполнилось 50 лет. 9 мая – 55 лет со дня Победы. Как затронула война вашу семью?

– Моему отцу было семнадцать лет, когда закончилась война. Он захватил ее в Германии. Естественно, сохранил самые живые воспоминания. Сейчас он полковник в отставке, ракетчик. Что касается деда по отцовской линии, он был генералом от артиллерии и погиб во время репрессий. Дед по материнской линии пропал без вести на четвертый день войны, недалеко от Бреста. Наверное, его накрыло снарядом… Я родился в Николаеве на Украине. Город, как известно, был оккупирован. После войны осталось много амуниции, немецкой и нашей. Вместе с друзьями я лазил по чердакам в поисках трофеев. Как память о детстве у меня до сих пор хранится немецкая каска, кинжал со свастикой. От деда по матери осталось извещение, что он пропал без вести. От деда по отцу – бумага о полной реабилитации генерала Захарова…

– Вы уникальный творческий человек: всю жизнь прожили с одной женой. Поделитесь, как это удалось?

– Никакой особой трудности в этом я не нахожу. Тридцать лет пролетели как один год. Может быть, причина в том, что жена никогда не пыталась сделать свою карьеру и все ее усилия были направлены на поддержание очага. Моя часть обязанностей заключалась в том, чтобы обеспечить семью: работать, петь. Поскольку это связано с постоянными гастролями, мы на самом деле не тридцать лет вместе, а, может быть, пятнадцать. Так что мы еще молодые супруги. Чувства у нас горячие и пылкие.

– Я слышал, вы собираете цветы…

– На Карельском перешейке у меня дача. Климат там суровый. До войны с финнами это были их курорты, их юг. До конца апреля еще снег местами лежит. Очень много было неудачных опытов, когда я привозил из южных стран всевозможные семена и клубни, надеясь, что у меня будет так же красиво, как в Испании, например. Однолетки еще выживали, а многолетние растения гибли в первую же зиму. В конце концов мы перешли на адаптированные цветы. В основном у меня канадские поселенцы. Они зацветают где-то в середине апреля. К первому мая у нас очень красиво. Цветы будут цвести волнами, сменяя друг друга, до поздней осени.

– Как началось такое необычное увлечение?

– В детстве я любил бывать в полях. Полевые цветы растут вперемешку, ковром. Это мне нравится. Я меньше люблю нахальнокрасивые садовые цветы, а больше полевые, скромные, с необычайным богатством оттенков, полутонов. Из садовых цветов близки мне огромные, размером с блюдце, ромашки. В этом году хочу, чтобы была небольшая делянка львиного зева.

– Вы пели на многих иностранных языках. Можно ли с помощью песни почувствовать дух другого народа?

– Я стараюсь петь на языках тех стран, где бываю. Это совсем не значит, что я говорю на этих языках. Я знаю немного по-английски и неплохо итальянский. Увидев, как общаются между собой представители той или иной народности, можно воспроизвести их темперамент, национальные особенности пения. Но это все актерство. Когда придерживаешься своих русских представлений о том или ином народе, это дает песне свежесть. Ведь даже в итальянской песне очень много штампов. Итальянцы их сами не замечают. Когда хорошо известную “Санта-Лючию” или “Скажите, девушки” поет русский певец и вкладывает туда свое мироощущение, более широкое, кстати, нежели у итальянца, эти песни приобретают окраску более глобальную. Но здесь очень важно не иметь акцента! Когда-то у нас выступали югославы, чехи, прибалты, коверкая русский язык. Это почему-то очень нравилось нашему слушателю. Я до сих пор не могу понять, почему. Уж если ты начал петь на чужом языке, будь любезен делать это в совершенстве. Мне удается петь без акцента. В Греции после выступлений ко мне подходили люди, заговаривали по-гречески, а я – стыдно! – ничего не мог отвечать. Они долго цокали языками и удивлялись: как так, пел чисто и осмысленно, а не разговаривает, не понимает. Это даже обижало их немного.

– А случалось ли, наоборот, нечто неожиданное, что публику веселило?

– Лет десять назад, когда с продуктами было туговато, многие старались развивать собственные огороды. Увлекся этим и я. Стал кур разводить. Как-то раз, прослышав, что я начинающий фермер, на концерте во Владимире мне подарили курицу. Так и вынесли в лукошке на сцену, как букет цветов. Расхваливали: она самой лучшей породы, будет нестись долго, у вас всегда будут свежие яички. Я взял курицу в руки и она тут же мне снесла… на костюм. Не яичко, конечно. Представьте, сколько веселья было в зале!

– Как-то на глаза мне попалось стихотворение одного поэта. Он жил в ХIХ веке и умер в девятнадцать лет. Имя его, Владимир Тиханович, прочно забыто и никому ни о чем не говорит. Печатался он в “Искре”, был тогда такой сатирический журнал. Одно стихотворение мне запомнилось:

Вы не пойте веселых мне песен,

А романсов пустых и подавно.

Для души в них не вижу я пищи,

Хоть, быть может, они и забавны.

А что вы, в отличие от него, нашли в романсе?

– Девятнадцать лет не тот возраст, который позволяет даже способному человеку проникнуться русским романсом. Романс – это опыт переживаний. Настоящий исполнитель романса должен прожить большую жизнь, полную всевозможных перипетий и любви – не только к женщине, но и, с большой буквы, к Родине. Романс может понять человек, вполне сформировавшийся граждански. В нем есть все: от гордости за эту шестую часть суши, за русскую природу, глубина чувств, которые испытывает человек русский или живущий в России. Наши романсы наполнены общечеловеческим смыслом, за исключением декадентских, которые вокруг личности крутятся. Они лишены эгоцентризма, они целиком отданы тому, чем покорен исполнитель.

– Легко ли совмещать оперный репертуар, романс и русскую песню?

– Да. Они поются сердцем. А что касается современной эстрадной песни, это невозможно. Это другой способ подачи материала. Эстрада – это акварель, опера – жирный масляный мазок. Если человек владеет масляной техникой, он не всегда владеет акварелью. Одной техники мало. Голос нужно использовать как изобразительный материал.

– Что вы считаете самым большим своим успехом?

– То, что я уже тридцать лет на сцене. Я не уйду с нее до тех пор, пока будет позволять здоровье. Все остальное – премии на фестивалях, программы, компакт-диски, участие в художественных фильмах, книга, которую начинаю писать, – просто работа. Все это служит одной цели – сохранить молодое восприятие мира. Всегда должны быть горизонты, до которых, как известно, не дойти.

– О чем будет ваша книга?

– Меньше всего обо мне. О том, что было вокруг меня начиная с 1970 года. Вокруг меня были замечательные люди. Я расскажу о тех, кто повлиял на мою творческую судьбу, от Георга Отса до Юрия Гуляева.

– Отличается ли современная публика от той, что была тридцать лет назад?

– Моя – нет. Потому что это не возраст, а способ восприятия жизни посредством сердца. Моя публика совершенно не прагматична, высокообразованна и развита духовно. Образование не заключается в количестве знаний и высших учебных заведений. Мои слушатели умеют восторгаться прекрасным, понимают красоту молодого побега, лепестка, весны, дружбы. Эти простые человеческие ценности отходят сегодня, как мне кажется, на второй план: время становится жесткое и прагматичное. Но моя публика идет в ногу со мной. И я не испытываю давления обстоятельств.

Виктор БОЧЕНКОВ