Сергей ШОЛОХОВ: У меня свой маленький и тихий домик

Пригласив сегодня в гости популярного телеведущего Сергея ШОЛОХОВА, мы держали в уме, что только что впервые прошло вручение национальных российских кинематографических премий “Золотой орел”, и вообще в новом году все опять начинается сначала – ежегодные фестивали, ежегодные церемонии.

– Сергей, обычно народ у телевизора, наблюдающий вас в интерьере какого-то крупного фестиваля, Каннского или Берлинского, предполагает, что о кино вы знаете все. А ведь у вас еще есть и научная степень кандидата искусствоведения, из чего следует, что в кино вас интересовало и нечто специальное.
– Все началось с литературы, я закончил университет, филологический факультет, занимался творчеством Пушкина. А потом поступил в аспирантуру Ленинградского института театра, музыки и кино, как он тогда назывался, и решил обратиться к “Моцарту и Сальери”, чтобы проследить судьбу этой пьесы в XIX-XX веках. А поскольку в XX веке у нее было уже достаточно не только сценических, но и киноинтерпретаций, телевизионных версий, то логично получилось, что все это стало темой моей диссертации.

– Шедевру Пушкина с интерпретациями везло?
– Думаю, что если иметь в виду таких актеров, как Николай Симонов или Смоктуновский, не говорю уже о начале века, когда в “Маленьких трагедиях” на сцене МХАТа участвовали люди масштаба Станиславского, то получается, что не каждому произведению может так повезти с трактовкой, с такими исполнителями.

– Тем не менее сегодня, на телеэкране во всяком случае, вы больше говорите о зарубежном кино и его звездах. Как относитесь при этом к кино российскому?
– Это не совсем точно, на всех зарубежных фестивалях я отслеживаю и участие отечественного кинематографа, в конкурсе любого фестиваля в первую очередь ищу имя российского режиссера, а если прописка этого режиссера где-нибудь в дружественной Украине, то это тоже не имеет для меня особого значения.
Меня интересует язык, на котором говорят герои картины. Если он русский, то в первую очередь рассказываю зрителям про это кино. В “Тихом доме” всегда обязательно присутствовал кинозал, рассказывающий об отечественном кино, ориентирующий на те его достижения, которые, как мне кажется, раз это авторская программа, просматриваются в толщах нашей киножизни.

– Как вы для себя определяете жанр того, что делаете на телеэкране?
– На Западе это называется “информационным развлечением”: я рассказываю о том, что происходит, но стараюсь не забыть о том, что слова, которые произношу, и то, как их произношу, не должно быть для зрителя причиной эмоционального отторжения, но должно привлекать к тому, что делаю.

– Но вы же живой человек, что-то вам может нравиться, что-то не нравиться. Вы переступаете через собственные впечатления или просто не подходите к человеку, к которому подходить неинтересно?
– Разумеется, если мне неинтересно, не пойду. Это сразу передается зрителям, зачем же?

– Нередко зрители смотрят кино глазами критиков, под впечатлением их оценок. Наверное, это и ответственность тоже – быть посредником между зрителем и фильмом?
– Я не склонен говорить об ответственности. По-моему, зритель достаточно самостоятелен, выбирая то или иное кино, он может сам о нем судить. Во-вторых, моему мнению в спектре оценок принадлежит только какое-то место, не более того, я же не занимаю ниши в пространстве всех телеканалов, всех программ, у меня свой маленький и тихий домик. На своем мнении я, разумеется, настаиваю, но совершенно никому его не навязываю.

– Вы представляете не только фильмы, но и фестивали. Что отличает один от другого?
– Я думаю, что все фестивали так или иначе прикармливают или должны прикармливать своих звезд, своих режиссеров. Ожиданием увидеть на данном фестивале какого-то режиссера, ту или иную звезду и продиктовано, как он анонсируется. Ожидание подогревается тем, что на на таком-то фестивале был когда-то показан первый фильм Джека Николсона, а здесь может появиться Вуди Аллен, ни на каком другом не появится, а здесь появится. На самом деле фестиваль – это бренд, и может быть лицом Николь Кидман, Джонни Деппа или Леонардо Ди Каприо. Появление этих лиц может быть событием большим, нежели соревнование кино новозеландского с марокканским. А так они становятся тем, чего ждешь, потому что за звездами всегда следишь, происходящее с ними зрителя волнует, за них переживаешь. И если таких ожидаемых звезд нет, то все автоматически превращается в фестиваль класса “А”, “В” и так далее.

– С чем, по-вашему, бывает связан порой внезапный феномен какого-то национального кинематографа, когда все начинают восклицать хором: ах иранское кино, ах Гонконг…
– Это скорее дела политические, а вовсе не кинематографические. У фестивалей есть свои интересы, связанные с фестивальной же экспансией, с желанием открыть какой-то экзотический кинематограф. Через два года это кино успевает всем надоесть, и открывают другое. Потом и оно надоедает… Такое должно быть на каждом фестивале, но экзотика не может все время повторяться, в конце концов два-три режиссера, на которых все держится, переселяются в Голливуд, а если там не окажутся, то так и останутся маргиналами на всю оставшуюся жизнь, экзотика не может быть постоянной.
Сегодня одна мода, завтра другая, а если режиссер хочет быть мейнстримовским, то он заключает договор с “Коламбией пикчерс” и вот, пожалуйста, получает десятки миллионов долларов и снимает “Крадущегося тигра…”, где бродит та же эстетика, но уже совсем другие деньги. Голливуд, как фабрика, перерабатывает экзотику и превращает ее в такой рыночный продукт, который будут смотреть во всех странах мира. А замечательный фильм “Прощай, моя наложница” как никто не смотрел, так и не будет смотреть, потому что в него не вложено достаточного количества денег. На фестивале его увидят сто человек, принадлежащих к кинематографической общественности, поставят свои галочки, что режиссер хороший и на этом все и закончится.

– В связи с Голливудом вы заговорили о фабрике, потоке. На ваш взгляд, русскому кино повезло или нет, что оно пока в фабрику не превратилось?
– Почему же? Советское кино было абсолютно фабричным. В Книге рекордов Гиннесса, по-моему, против фильма “Война и мир” стоит прочерк в графе бюджет.
До сих пор никто не знает, сколько стоила эта картина. Советское кино обладало возможностями фабричного производства. Сейчас, после гибели проката, эти возможности начинают опять осваиваться, и лет через десять оно снова выйдет по обороту на какой-то, послевоенный например, уровень. Фабрика неизбежна, если в год делать много картин, штучное производство возможно на одном-двух фильмах, а когда 100-200, то все приобретает фабричный характер.

– В связи с этим применительно к российскому кино говорят о проблеме потока крепкого среднего фильма. Есть Сокуров – с одной стороны, есть нечто, о чем и вспоминать не хочется, – с другой, а вот обыкновенное, в хорошем смысле нормальное кино в дефиците.
– Согласен, что крепких средних фильмов некоторое время не было, но они как бы начинают появляться. Мне кажется, тенденция сейчас для этого благоприятная. И мы уже видим неплохое жанровое кино, которое наши критики почему-то судят по критериям психологического реализма, системе Станиславского, а жанровое кино к этому никакого отношения не имеет. Как можно судить “Одиночество крови” по законам психологического реализма, бред… Тем не менее после Московского кинофестиваля ему не просто устроили обструкцию – заклеймили прямо, обвинили во всех смертных грехах, тут невменяемость какая-то. Как можно фильм ужасов судить по законам, не имеющим к нему никакого отношения? Так что в состоянии упадка находится не та индустрия, которая помаленечку возрождается, в состоянии упадка находятся мозги, общественность пребывает в состоянии упадка. Так что, по-моему, тут надо проводить разъяснительную работу.

– Минимум арт-хауса в русском кино можно связать с тем, что вы называете упадком мозгов?
– Сейчас молодежь поощряют снимать жанровое кино, а все остальное – это и есть плохой или хороший арт-хаус.

– Если о молодежи или тех, кто в ней ходил еще совсем недавно, как вы относитесь, скажем, к картине “Займемся любовью”?
– Я бы не стал так легкомысленно убивать героиню, ее гибель немножко меняет общую конфигурацию, потому что реакция на это дело никак не прописана, становится отвлекающим моментом, зритель переключается, начинает буксовать, возникает недоумение, которое не покидает до финала, и вместо сочувствия хорошим парням, что нормально, зритель начинает чего-то там задумываться, а над чем задумываться ему, так и не объяснили, и он так и остается дезориентированным.

– Вспомнил про это кино, мог вспомнить про другое, но вопрос в том, по какому, на ваш взгляд, пути может пойти молодое русское кино, что его может интересовать?
– Мне кажется, это должен быть путь освоения разнообразных жанров – мелодрамы, ужасов, комедии, я посмотрел сейчас пару – так вот они просто ужасны, плохо с юмором у наших сценаристов… К сожалению, у молодежи часто не хватает дыхания, они глотнут воздуха, и им часто кажется, что с этим глотком можно добраться до финала. А хватает воздуха только на эспозицию и завязку. А ведь надо прописывать еще какие-то перипетии, взаимоотношения героев, кульминацию – об этом забывается, начинаются повторы, размывание сюжета, топтание на месте. Главная беда молодых кинематографистов, что, придумав даже неплохой сюжет, они не могут насытить картину веществом действия, не хватает энтузиазма на роли второго плана, эпизоды, только, и то не всегда, на главных героев. А когда фабричный путь, то у кого-то идея, кто-то сценарий пишет, кто-то диалоги, необязательно тот, кто придумал идею, обязан уметь писать диалоги – совсем другая профессия. А третий – для гэггов, смешных эпизодов нужен. Но поскольку у нас сценаристом чаще всего бывает сам режиссер, думающий, что идея – это уже и есть сценарий, разве что в лучшем случае еще кого-то привлекает, то в результате все и выходит, как выходит.

– Приезжая на большой фестиваль, вы чувствуете себя представителем большой кинематографической державы или только гостем на чужом празднике?
– Чужого праздника не бывает. Но если фильм от России отобран в конкурс, то она может чувствовать себя на равных с другими, если не отобран, значит, есть ощущение, что оказались на обочине. Но как бы там ни было, Россия так или иначе везде присутствует всегда. У меня, может быть, всего пару раз было ощущение, что ее куда-то задвинули. У нас нет режиссеров, делающих мейнстрим, жанровое кино, такое, что делали раньше Гайдай или Рязанов, но у нас есть фестивальные любимцы: Сокуров, пожалуйста, та же Кира Муратова.
Если разобраться, все время появляются картины, которые так или иначе отбираются в конкурс какого-то фестиваля. В Венеции был Кончаловский с “Домом дураков”, не с пустыми руками вернулся, да и Михалков Никита Сергеевич для России последнего “Оскара” привез.
Так что причин для комплексов у российского кино быть не должно. А в неумении делать пока жанровое кино большой трагедии не вижу. Глядя на нашу шуструю молодежь, понимаешь, что это ненадолго.

Алексей АННУШКИН