Сергей МАЗАЕВ: Главный человек в цивилизации – это учитель

Сергей Мазаев настолько всеобъемлющ, что даже расхожее определение «человек-оркестр» для него кажется слишком блеклым. Сейчас в его ведении одновременно находятся группа «Моральный кодекс», Оркестр Сергея Мазаева и QUEENtet Сергея Мазаева. Стоит ли уточнять, что все эти коллективы регулярно дают концерты и исправно выпускают новые релизы? Помимо этого музыкант нередко принимает участие в записях коллег, о чем можно судить, например, по его относительно недавно выпущенному диску «Дуэты». В чем секрет такой всесторонности? Возможно, в крайне серьезном отношении Сергея Мазаева к учителям и системе образования в целом, идущем еще из глубокого детства.

– Сергей Владимирович, знаю, что дом вашего детства находился на «Первой Мещанской в конце» – во дворе, где прошло детство Владимира Высоцкого.

– Верно, там же, кстати, жил еще и актер Евгений Стеблов. Потом наш дом сломали, и мы поселились на улице Цандера. Учился я в физико-математическом классе школы №279 имени Александра Твардовского на Церковной горке рядом с Финансовым институтом. Она старинная, еще с тех, довоенных, лет, с большой доской с фотографиями погибших во время Великой Отечественной войны.

– Какие впечатления из детства вы можете вспомнить?

– Я не могу припомнить каких-то прямо ярких и подробных моментов. Просто могу сказать, что мне с детства нравились девчонки, к которым я не знал как подойти. Учился я, кстати, на одни пятерки. Мне очень повезло с моей первой учительницей Галиной Анатольевной Бадьяновой. Она мне во многом заменила маму, потому что своего родного отца я практически не знал, а видел в своей жизни лишь мельком. Плохо, конечно, не знать своих родителей, но ситуация так сложилась в нашей семье объективно. Конечно, чтобы меня поставить на ноги, мама работала с утра до вечера. Я больше проводил времени с бабушкой, а потом у меня появился отчим – внук персидского эмигранта. А брат моей бабушки был в СССР торгпредом. Эта ветка была из Тульской области и Коломны, но мой прадед уже жил в Москве.

– А когда вы начали заниматься музыкой?

– Очень рано, еще в первом-втором классах. Учительница Галина Анатольевна играла на фортепиано, и у нее был очень звонкий голос. Соответственно, все пионерские и детские песни я уже тогда знал наизусть. Галина Анатольевна быстро отметила мою способность интонировать и интуитивно воспринимать ноты на слух. Сын Галины Анатольевны стал скрипачом, мы до сих пор с ним дружим, причем с первого класса. Потом настал момент, когда старшая пионервожатая пришла к нам в четвертом классе и сказала: «У нас в этом году барабанщик и горнист оканчивают школу. Кто хочет?» Руки подняли человек шесть, я тоже. Я хотел быть барабанщиком, а мой друг Игорь – горнистом. Но вожатая рассудила наоборот. Игорь бросил, не стал заниматься, а я попросился в оркестр Дома пионеров. И меня туда взяли кларнетистом. Сейчас этот Дом пионеров стоит полузакрытый между Новомосковской и Аргуновской улицами. Его ликвидировали, но я успел оттуда что-то забрать. А ведь помимо оркестра там были еще авиамодельный, танцевальный и фотографический кружки. С оркестром мы периодически выступали, но круче всего было то, что каждое лето мы с ним выезжали в лучший лагерь Советского Союза. Причем ребята были из простых семей, а некоторые зачастую даже из более бедных, чем наша. Так мы попали в лагерь «Зорька» Министерства нефтяной промышленности во Внукове, ибо оркестры могли себе позволить только зажиточные лагеря.

– Яркие воспоминания об этом периоде у вас остались?

– Только самые светлые – и о школе, и об оркестре, и о лагере. Думаю, мне просто везло с хорошими людьми. Дрался я всего лишь дважды в своей жизни. Один раз с одноклас­сником Колькой Мироновым мы поцапались, но он остался моим близким другом, с которым мы до сих пор общаемся. Другой – уже в 90-е в клубе… А оркестр сыграл в моей жизни решающую роль. К сожалению, большинство моих друзей-музыкантов из той поры уже вымерли. Остался один Никита Чурочкин, ставший главным анестезиологом одной из больниц. Но музыкантом он, как вы понимаете, не стал, окончив медицинский.

– Насколько сложным оказался для вас процесс освоения инструмента?

– А у меня уже выбора никакого не было. (Смеется.) Один из моих «отцов» в оркестре Даниил Матвеевич Черток порекомендовал меня своему брату, который руководил профсоюзным оркестром и был солистом Театра оперетты, очень престижного места. Они мне дали деревянный кларнет, и за это я ходил играть в оркестр Дома культуры насосного завода имени Калинина на Озерковской набережной. С этим кларнетом они меня послали к своему товарищу – бывшему солисту Театра оперетты Натану Анатольевичу Веселому. Вот он и стал для меня моим главным педагогом по кларнету. Он меня влюбил в инструмент, научил на нем играть и отображать в музыке первые мои эмоции. Поэтому и по сей день они самые любимые для меня люди.

– Как же он вас мотивировал на это?

– Я и сам не могу этого понять! Ведь на тот момент я был юношей, который просто бегал по улице и мало что соображал. Я был хулиганистым ребенком, но при этом хорошо учился и участвовал в математических олимпиадах. На всех слетах дружины я неизменно стоял с горном рядом со знаменем и двумя красивыми девочками. Уже тогда я понимал, что это самое лучшее место в социальной системе. А «бандитских» движений у нас на Переяславке не получалось, потому что во дворе было мало народа.

– Вы уже упоминали о пионерских песнях. А как эволюционировали ваши музыкальные вкусы и что вы для себя выделяли?

– Эти песни были пионерскими только по содержанию, а по своей сути это была часть гигантского агитпропа. Такой единой идеологической машины у нас не было ни до, ни после СССР. Начиная с детского сада и заканчивая университетами, она очень прочно утрамбовывала в сознание людей ощущение светлого будущего. Хотя наше поколение уже в 17 лет понимало, что к чему. Уже тогда мне были известны такие фамилии диссидентов, как Новодворская и Марченко. В девятом классе мы уже выходили курить и травили политические анекдоты. У нас были даже дежурные по «Голосу Америки» и другим западным радиостанциям, которые записывали новости для последующего обмена ими друг с другом. Это имело свои последствия, и вскоре нас навестили люди из КГБ.

– Судя по вашим высказываниям, на вас очень повлияли точные школьные предметы, а также биология.

– Биологией я заинтересовался по-настоящему уже сейчас. А тогда, конечно, увлекала математика. Но на самом деле настоящее влияние на ребенка имеет не столько предмет, сколько учитель. От него зависит, насколько возможно или невозможно увлечь ученика. Например, свою дочь Анну я отдал в музыкальную школу Гнесинки, но нам не повезло с учителем, который не смог ее увлечь. Тем не менее она все равно стала музыкантом и выпустила недавно свою пластинку, близкую по настроению к нигилистическим и депрессивным песням группы Cure… А если говорить обо мне, я с большой охотой ходил в школу и даже болеть не любил. Рвался в школу – там тусовка, круг друзей, потом с таким же удовольствием бежал в духовой оркестр три раза в неделю.

– А как входил в вашу жизнь рок?

– В школе я пытался сделать гитару, но у меня не получилось – гриф у нее отваливался после того, как я натянул шестую струну. В шестом классе у меня был одноклассник Вовка Авдейко, у которого потом была группа «Солнечный ветер», его сосед сверху Сашка Караваев заинтересовал меня рок-н-роллом. У него были более-менее зажиточные родители – обладатели четырехкомнатной квартиры! Сашка же имел проигрыватель и магнитофон, который он мне дал домой послушать, после того как они купили еще один. Помню, послушал на кассете альбом Queen «A Night at the Opera» и выучил его наизусть от начала и до конца. До этого я слушал у своего дядьки пластинки «на костях» (самопальные записи на рентгеновских снимках. – Прим. ред.) «Twist and Shout», но что это была за песня, я понял лишь потом. Позже, когда мы переехали на Цандера, у меня появился первый обменный фонд. Каким-то образом у меня оказались пластинки Grand Funk Railroad «OnTime» и Led Zeppelin-3 без обложки. Я менялся со своим знакомым Костей Павловым. Разумеется, были и советские пластинки, в первую очередь Джеймс Ласт. Сейчас я понимаю, почему так люблю свой оркестр, – это максимальное ощущение праздника! Когда заходишь в помещение, где играет мой оркестр, это всегда праздник со знаком плюс. Я понимаю эти чувства, и мне самому это очень нравится. Даже репетиция оркестра для меня – это праздник и самое главное развлечение. Никакой работы для меня тут вообще нет. Поэтому, когда меня спрашивают, где я работаю, отвечаю: «Я не работаю! Музыкант в законе». (Смеется.)

– Ну а советская эстрада?

– В основном она лилась из радио. Я помню, моя мама пела «Ой ты, рожь». С этой песней связаны мои первые музыкальные впечатления, и теперь мы исполняем эту песню с моим оркестром. У нее был очень хороший голос. Маме я вообще многим обязан. Она поставила меня на ноги. Когда я женился, разменяла свое жилье, и мы с супругой и сыном Ильей переехали в свою отдельную квартиру на набережной Новикова-Прибоя. Там я жил в одном доме с хоккеистом Александром Рагулиным. В 1985 году я развелся с женой и оттуда переехал. Сначала я хотел отправиться жить в США, ушел из группы «Здравствуй, песня» и пришел играть в группу Алексея Белова, который позже стал одним из вокалистов и гитаристов «Парка Горького».

– Что было после школы?

– В 16 лет я среди учеников детских музыкальных школ выиграл конкурс кларнетистов. После школы я был единственным из своего класса, кто не поступил в вуз, поскольку пошел в музыкальное училище. Документы я подал в консерваторское музучилище, но меня не взяли, потому что мне надо было уходить в армию. Я пошел в Музыкальное училище Ипполитова-Иванова к Герману Михайловичу Гусеву, очень хорошему педагогу и веселому мужику. При поступлении туда я встретил Сережу Парамонова, и мы начали смотреть списки зачисленных. Там я с удивлением увидел, что С.В.Мазаев получил трояк. Это оказался некий Сергей Викторович Мазаев, который поступал вместе со мной, но не прошел, так как был неважным кларнетистом. В училище я познакомился с Игорем Матвиенко, у которого потом играл в ВИА «Здравствуй, песня», и Марком Пекарским, игравшим на барабанах. В армии я отслужил потрясающе – в оркестре Академии Жуковского, куда мне помогли устроиться друзья по училищу.

– Вижу, учителя сыграли в вашей жизни едва ли не решающую роль.

– Мое глубочайшее убеждение заключается в том, что главный человек в цивилизации – это учитель. Никого круче учителя нет. Да, я всю жизнь тянусь к людям, которые знают больше, чем я. Всю жизнь любил их и, если даже у них есть какие-то специфические особенности, стараюсь это принимать. Это не мешает мне постигать суть. А то, в какой у него цвет волосы покрашены и с кем он живет, меня совершенно не волнует. За это я не буду человека меньше любить.

– Сейчас вы увлечены новым проектом, готовя тур с итальянским певцом Андреа Костой, с которым ваш оркестр записал ранее альбом «18+». Есть ли отдача?

– У нас уже идет подготовка к гастролям по Италии. Мы приступили к записи второго альбома. В Италии работает группа из четырех человек, которая занимается пропагандой его музыки. Вся северная Италия крутит его песни, а это 300 радиостанций. Видеоклип на его песню «Mille Passi» тоже неплохо идет. Думаем, какую песню экранизировать со второго альбома, и начинаем подготовку российского тура Андреа Косты.

– Также недавно состоялась премьера новой песни «Морального кодекса» «Ты же знаешь», которую написала Наталья Ветлицкая. Как реализовался этот проект?

– Для нас это было полной неожиданностью. Сейчас мы с Наташей очень редко общаемся, но я ее очень люблю, она потрясающая, сумасшедшая женщина. И вдруг она присылает песню, которую сама сочинила, причем и музыку, и слова. Мы сделали «Ты же знаешь» в двух-трех вариантах, а Наташа просила сделать пожестче и побрутальнее. С помощью этой песни она обращается через меня к женщинам, чтобы они расслабились и получали удовольствие.