Сергей ЧУПРИНИН:

Всякая мелочь так или иначе вписана в историю

Вышедшая в издательстве «Новое литературное обозрение» 1192‑страничная книга «Оттепель: события. Март 1953 – август 1968 года», которую ждали долгие годы, за короткое время стала поистине интеллектуальным бестселлером. Перед читателем впервые предстала обширная хроника событий, произошедших в означенный период, а комментаторами событий выступили как их непосредственные участники, так и очевидцы и современники, чьи свидетельства представлены в дневниках, письмах, воспоминаниях и архивных публикациях. Книга стала неожиданностью и для поклонников Сергея Чупринина, ранее известного как дотошный энциклопедист современной литературы, полемичный блогер, к чьим заметкам о современном литературном процессе ежедневно стекаются сотни подписчиков, увлекательный рассказчик эпизодов советского прошлого, сочетающих литературное и личное, главный редактор журнала «Знамя», долгие годы удерживающего позицию одного из ведущих литературных изданий. А еще доктор филологических наук и профессор Литинститута, чьи увлекательные лекции завороженно слушают студенты разных поколений… В эксклюзивном интервью «Учительской газете» Чупринин рассказал о том, чем новая книга может быть полезна учителям истории и словесности, о противостоянии идеологическому оболваниванию и о расширении нашего представления об «оттепельной» эпохе.

– Сергей Иванович, после ваших предыдущих книг – из последних это «Критика – это критики. Версия 2.0» (2014), «Вот жизнь моя. Фейсбучный роман» (2015), «И так далее» (2017) – эссеистичных, написанных с принципиально личностной позиции, – многих читателей удивила книга об «оттепели», построенная в виде подробной хроники. Трудно ли было убирать личностное, и сознательный ли это шаг, ваш личный или все же продиктованный волей академического издательства? Остался ли в книге ваш взгляд на перечисляемые события?

– У критики и литературоведения предмет один, а задачи разные. Критику важно сформулировать личную оценку, по возможности убедительную, а историк, и историк литературы в том числе, стремится не к оценкам, а к новому знанию, по возможности несомнительному. И я сейчас – по крайней мере, в рамках этого проекта – своим мнением дорожу меньше, чем возможностью либо прибавить к общей картине что-то, никому не известное, либо напомнить о том, что исчезло из общей памяти. Тем не менее я надеюсь, что и в этой хроникальности внимательный читатель различит мою авторскую мету – в отборе материала, в акцентах и в стилистике моих кратких комментариев, свободной и далекой от обес­цве­чен­ного «академического письма».

– А как сами вы вспоминаете тот «оттепельный» период – с 1953 по 1968 год? Что с вами – школьником, а впоследствии студентом, выбравшим филологическую профессию, – происходило в то время и как в вашей судьбе отразились описываемые события?

– Поэты с возрастом впадают в «неслыханную простоту», а все мы – в воспоминания о детстве. В этом смысле изучение «оттепели» для меня еще и способ по-новому увидеть собственные начальные годы. Они прошли в деревенской глуши – сначала в Архангельской, потом в Ростовской области, то есть вдали от Театра на Таганке или Лужников, где люди собирались тысячами, чтобы послушать стихи. Но многое и я помню, как, например, репродукторы сменились радиолами, и можно было слушать уже не только передачи «В рабочий полдень», но и «Час джаза» по «Голосу Америки» или Анатолия Максимовича Гольдберга, который по «Би-би-си» рассказывал о новостях культурной жизни в столице. Или о рукописях, которые курсировали в самиздате. «Оттепель», кстати сказать, расковывала инициативу во всей стране, так что и в провинции танцевали мы уже под «рок на костях», как называли самопальные записи на рентгеновских снимках, милым девушкам читали не Ошанина или Щипачева, а запрещенных Гумилева, Цветаеву, Бродского. Или вот еще – уже студентами в 1967-1968 годах мы выпускали свой машинописный литературный журнал. Этот «Одуванчик», такое мы ему придумали имя, был, конечно, совершенно щенячьим, но оказался первым самиздатом не только в Ростове-на-Дону, где я учился в университете, но и вообще на юге России. В моей хронике о нем нет ни строки, но я понимаю, что все, всякая мелочь так либо иначе вписаны в историю.

– Как складывалась работа при написании вашей книги? Во многом ли вы опирались на упоминаемый вами в аннотации трехтомник «Оттепель: страницы русской советской литературы», составленный вами и вышедший в «Московском рабочем» в 1989-1990 гг., много ли было новой работы и чего она касалась?

– Между той антологией и этой хроникой прошло 30 лет. И прошли не зря – опубликовано почти все, что пребывало тогда в тайниках или в спецхранах, открылись архивы, в публичное пространство вышли сотни воспоминаний, тысячи дневников и писем. Наше представление о той эпохе стало гораздо более объемным, подтвердилось важными документами и свидетельствами. Вот я и попробовал их собрать, соотнести парадную летопись культурных событий с тем, что происходило в андеграунде – в «мансарде окнами на запад», где в 50‑е годы собирались молодые поэты-нонконформисты, или в лианозовском бараке, где устраивал свои первые выставки Оскар Рабин, а стихи читали Генрих Сапгир и Игорь Холин.

Здесь, кстати, еще бездна работы, так как «вторая культура», жившая зачастую в изустном бытовании, документирована плохо, одни свидетельства противоречат другим, и, я думаю, здесь многое нам еще откроется. Как многое откроется, когда исследователи наконец-то обратятся не только к наследию некогда травимых, а ныне признанных мастеров, но и к личным архивам, к дневниковым записям и переписке их злобных гонителей. Они – писательское, театральное, киношное начальство, равно как и провозвестники зарождавшегося тогда русского национализма, – тоже должны быть услышаны и оценены по достоинству.

– Чему может научить анализ «оттепельного» периода сегодняшнего человека? Какие его уроки могут быть актуальными для сегодняшнего исторического момента?

– Именно этому и может научить – пониманию, что общественная и культурная жизнь любой эпохи всегда многослойна или, как сейчас выражаются, гибридна. Что в одном и том же ноябре 1962 года на журнальных страницах дебютируют Солженицын и Бродский; первый в «Новом мире», второй на страницах «Костра», издания, конечно, скромного, для пионеров, но тоже ведь печатного. Что Хрущев, дав разрешение на публикацию «Одного дня Ивана Денисовича» и евтушенковских «Наследников Сталина», буквально через месяц идет на выставку в Манеж, начиная крестовый поход против художников-«абстрактистов» и «пидорасов». Что послабления в области искусства шли параллельно с чудовищными гонениями на Церковь. Ну и так далее, и тому подобное.

Чтобы вызвать у читателей ощущение этой многослойности культурного движения, я рядом с рассказами о жизни высокого искусства даю сведения и о том, что происходило, например, в цирке, или в том, что позднее назовут советским шоу-бизнесом, или в гуманитарных науках, или в церквях, синагогах, мечетях.

– Как бы вы посоветовали учителю использовать вашу книгу на уроках литературы и/или истории? Ориентирована ли она на школьника, и если да, как подойти к этой теме?

– 1192 страницы убористого текста не всем по силам даже в условиях самоизоляции. Составленная мной хроника – это и книга для чтения, конечно, но еще в большей мере она справочник. И я бы хотел видеть ее прежде всего в библиотеках, в том числе школьных. Пусть она поможет учителю истории рассказать о том, как независимые умы даже в то немилосердное время сопротивлялись идеологическому оболваниванию, а словеснику даст выразительные факты для понимания творчества Пастернака или Иосифа Бродского. И кто знает, возможно, и кого-то из старшеклассников эта книга подтолкнет к выбору профессии или, по крайней мере, расширит его интеллектуальный кругозор.

Так ведь и со мной в детстве случилось – уговорил родителей выписать для меня «Юность», дежурил в магазине, где завозы были раз в неделю, чтобы не пропустить новый сборник Евтушенко со стихами или книжку Аксенова с романом «Пора, мой друг, пора».

– В интервью Льву Оборину для проекта «Полка» вы упомянули, что хотели бы написать том «Оттепель: действующие лица», так как репутации многих героев этого периода вам кажутся нуждающимися в пересмотре. Расскажите, пожалуйста, какие герои могли бы войти в этот том и почему?

– Одним из эпиграфов к моей хронике стали слова старинной песни «А мы просо сеяли, сеяли… А мы просо вытопчем, вытопчем…». И мне действительно кажется важным вспомнить всех – как тех, кто сеял, так и тех, кто вытаптывал. Не скрывая в их биографиях ни печальных (и даже позорных!) строк, ни неожиданно добрых дел. Вот, например, в редакции «Знамени» почти полвека работала критик Людмила Скорино. Писала казенные соцреалистические статьи, а в журнале вела себя как бдительный цензор. Но Варлам Шаламов называл ее своей дважды крестной матерью. Потому что именно черствая Людмила Ивановна дважды пробила в печать его произведения: первые рассказы в 30‑е и стихи из колымских тетрадей уже в 50‑е. Может, это и есть та «луковка», которая, как писал Достоевский в «Братьях Карамазовых», может вытащить из забвения самого скверного человека?

– Вы упомянули, что 1192 страницы вашей книги не всем по силам, и это правда. Но на своей странице в Facebook написали, что в связи с карантином у людей появилось время читать вашу книгу и что это развеяло вашу первоначальную безнадежность. Какие отклики приходят? Довольны ли вы ими?

– Отвечая, вернусь к началу нашего разговора. И скажу, что оценки, даже и самые хвалебные, меня и тут давно уже занимают мало. Гораздо важнее отклики, авторы которых включаются в общую со мной работу, то есть делятся собственными мыслями и наблюдениями, поправляют мои неточности, указывают на пропущенные мной источники и новыми фактами дополняют картину «оттепели». Ну, например. Так вышло, что книга моя по преимуществу москвоцентрична. А ведь важные события происходили не только в столице или в Питере, но и на Урале, в Сибири, на юге и севере, западе и востоке страны, и я очень жду появления не столько рецензий, сколько статей, очерков, воспоминаний о том, что происходило тогда во глубине России. Пусть выскажутся и те, кого, по ахматовскому выражению, «там стояло», и молодые исследователи – историки, культурологи, краеведы. Культура «оттепели» заслуживает того, чтобы ее исследование было понято еще и как общий для всех нас проект.

– Сергей Иванович, как поживает сейчас возглавляемый вами журнал «Знамя»?

– Благодаренье Богу, он выходит. В типографии задерживается, правда, уже отпечатанный тираж апрельского номера, но в Интернете он уже представлен – и на нашем сайте, и на сайте Журнального зала, общего для всех «толстяков». Не выбьется из графика, я надеюсь, и майский, он появится под набоковским слоганом «Память, говори», и большую часть его составят письма, дневники, эссе, расширяющие наши знания о Великой Отечественной войне. А сотрудники редакции, как и все, сейчас на удаленке и перебрасывают друг другу материалы для 6‑го, июньского, номера. Вот его бы словесникам не пропустить, так как он приурочен к 60‑летию со дня смерти Пастернака и содержит в себе столько открытий, столько важных соображений, что читателю можно будет только позавидовать.

Борис КУТЕНКОВ