На чтение: ≈ 17 мин.16 сентября на торжественной церемонии в Большом театре были объявлены лауреаты 20‑го юбилейного сезона крупнейшей всероссийской премии «Ясная Поляна». Одним из финалистов стал Сергей Беляков – историк, литературный критик, заместитель главного редактора журнала «Урал». Его интеллектуальный бестселлер «Парижские мальчики в сталинской Москве» (М. : АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2021) повествует о Георгии Эфроне, сыне Марины Цветаевой, больше известном под домашним именем Мур, и его друге Мите Сеземане (сыне философа Василия Сеземана и Нины Насоновой, дочери академика). Роман скрупулезно описывает реалии этой исторической эпохи и трагические судьбы. Но, как верно сказано в аннотации, «главный персонаж этого документального романа – время». Мы побеседовали о времени сталинского террора и об идеализации советского прошлого, о критических претензиях к книге, а также о том, почему «Парижских мальчиков» не стоит изучать на уроках.
– Сергей, жанр своей книги вы определяете как документальный роман. Что вкладываете в это понятие?
– Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона определяет роман как «вид эпической литературы, имеющей своей задачей изобразить жизнь человека с ее волнующими страстями <…> борьбою, социальными противоречиями и стремлениями к идеалу». Все это есть в моей книге, только мои герои невымышленные. Все, что с ними происходило, я узнал из документов, из письменных и даже устных свидетельств. Я не сочиняю, не придумываю художественную реальность, а воссоздаю реальность историческую. Сюжет создает сама история, сама история придумывает героев.
– С какими ранее неизвестными материалами вы работали? Что в этой работе искренне удивило вас?
– Большая часть документов, связанных с жизнью Мура, опубликованы. Не опубликована пока переписка Ариадны Эфрон (Али) и Самуила Гуревича (Мули), очень интересные, полные нежности письма Мули к Але. Среди бумаг Мура сохранились вырезки из газет и журналов, которые сами по себе могут многое рассказать о вкусах, настроениях и мыслях человека, их собиравшего. Я использовал много источников опубликованных, но редко используемых. Скажем, подшивки газеты «Вечерняя Москва» за 1937-1945 годы. Всего четыре полосы этой газеты (точнее, три – со второй по четвертую, первая обычно была занята официозом) дают разностороннее представление о жизни предвоенной Москвы. А сколько опубликованных мемуаров, дневниковых писем! У моей книги множество источников.
– Мур, как известно, был широко образован. Какую роль в этом играло воспитание Марины Ивановны? Пригодились ли ему эти знания в трудных жизненных ситуациях?
– Оба, Георгий Эфрон и Дмитрий Сеземан, были чрезвычайно начитанными людьми. Дмитрий позднее признавал здесь превосходство Георгия-Мура, хотя тот был моложе на три года. В семье Эфрона – Цветаевой, конечно же, принято было много читать. Были и семейные чтения вслух. Это помогло развитию природных способностей Мура. Но уже в свои 15-16 лет он сам выбирал, что ему читать, а что нет (даже и раньше начал сам выбирать, еще до переезда из Парижа в Москву). Книжные знания Мура вряд ли пригодились ему на фронте или в запасном полку, когда он с трудом тащил тяжелую корягу и при этом думал почему-то о Флобере. Впрочем, благодаря начитанности и обширным знаниям Мур стал собеседником, желанным гостем Анны Ахматовой, а затем и Алексея Толстого и его жены, Людмилы Ильиничны.
– О чем они говорили с Ахматовой?
– С Ахматовой он обсуждал французскую поэзию, оба они ругали Гюго и хвалили Поля Валери. Дело было в Ташкенте. Мур тогда голодал, Ахматова некоторое время (до их загадочной ссоры) делилась с ним – отдавала Муру свой хлебный паек. У Толстых Мур столовался. Людмила Толстая помогла Муру вернуться в Москву (достала ем пропуск и деньги), Алексей Николаевич дал мальчику рекомендацию в Литинститут. Так что знания в какой-то степени ему все же помогали.
– Уходя на фронт, Мур взял с собой сборник стихов и прозы Стефана Малларме на французском языке. Чем вдохновлял его французский классик?
– Его вдохновлял не только Малларме. Среди его любимых писателей Эдгар По, Андре Жид, Чехов, Достоевский. А Стефану Малларме он еще в 1941-м предпочитал Поля Валери, но в последние месяцы жизни сделал выбор именно в пользу Малларме. Когда я готовился к работе над «Парижскими мальчиками», то постарался прочитать или перечитать те книги, которые читал Мур. Старался смотреть на мир его глазами, привить себе его вкус. До конца это невозможно, конечно. Скажем, Сартр мне не стал ближе, а Мур мечтал перечитать его «Тошноту», но так и не смог достать этот роман в Советском Союзе. Еще один из авторов, вдохновлявших Мура.
– Вам всегда был понятен его выбор?
– Выбор его не всегда очевиден. Он любил изящество – да, несомненно. Ценил мастерство, психологизм. Ему был близок чеховский взгляд на человека: жесткий и честный взгляд доктора, который не тешит себя иллюзиями. Мур любил тот самый «острый галльский смысл», что, вопреки словам Блока, нам далеко не всегда «внятен». Скажем, я не могу понять любовь Мура к «Богатым кварталам» Луи Арагона. Обычный реалистический роман, интересный разве что достоверными картинами французской жизни (провинциальной и парижской). Мур находил там что-то такое, что мне не открылось. Я понимаю, почему Муру понравился сборник эссе Поля Валери «Regards sur le monde actuel» («Взгляд на современный мир»). Блестящий текст, много оригинальных мыслей, которые не устарели и в наши дни. Но стихи Валери и Малларме – совсем другое дело. Они мне нравятся, но суть даже не в том, что французский язык был для Мура родным, а для меня нет. Дело в том, что Мур был настоящим французом (пусть и русского происхождения), а в литературе (особенно в поэзии) есть вещи, что открываются только своим.
– А как бы вы посоветовали открывать вашу книгу на уроках внеклассного чтения? Какие ее этические уроки могут быть полезны школьникам?
– Я буду рад, если школьники начиная с 16 лет (маркировка книги – «16+») будут читать моих «Парижских мальчиков». Но зачем же обсуждать на уроках? Пусть на уроках говорят лучше о Толстом, Чехове, Тургеневе, Бунине, Шолохове, Булгакове, Платонове. Ученикам подчас не хватает времени прочитать классиков, так зачем отнимать у них время? А если они почитают в свободное время мою книгу, то другое дело.
– Это очень тактично с вашей стороны. А получили ли вы ожидаемые отзывы о «Парижских мальчиках»? Какие рецензии были, в том числе и со стороны «народа», не только цветаеведов и прочих специалистов?
– Рецензий немало. Их авторы и профессиональные критики, и простые читатели. Среди них интеллектуал Сергей Сиротин (на сайте Noblit.ru), один из самых умных людей, которых я когда-либо встречал. Пишут и совершенно неизвестные мне прежде люди, которые только теперь стали моими читателями. И пишут они прекрасно! Читая рецензии критиков и в особенности отзывы читателей, понимаешь, что работал не зря. Наверное, именно ради этих читателей я и писал. Что до претензий, то обычно ругают не меня, а Мура. Он и при жизни многим не нравился.
– Вы старались найти в нем самое лучшее?
– Я старался показать Мура таким, каким он был на самом деле. Со всеми достоинствами и недостатками. Я недавно снова был в Третьяковской галерее и долго рассматривал там картины Иванова. Он удивительный мастер. Врачи говорят, что по его картинам можно изучать анатомию, так точно, так детально он воспроизводил на холсте человеческое тело. Такая манера сейчас не в моде, но я ценю его куда выше художников XX века, таких как, скажем, Модильяни или даже Пикассо. Вот и мой подход сходен с ивановским: писать честно, подробно, воспроизводить историческое прошлое в деталях. Иванов изображал человеческое тело в деталях, а я стараюсь показать, что ели, что пили люди, какую музыку слушали, как танцевали, о чем мечтали. За это некоторые критики тоже ругают, но большинство читателей хвалят.
– А по-человечески Мур вам симпатичен? Или вы как исследователь считаете, что не вправе даже задаваться подобными вопросами?
– Конечно, симпатичен. Вокруг Мура сложилась некая «черная легенда». Его обвиняли в гибели Цветаевой, считали бесчувственным эгоистом, самовлюбленным и высокомерным мизантропом. Фантазия его недоброжелателей была просто безграничной. Был слух, будто он сдался в плен и что его видели после войны живым в Париже. Но этот миф давно опровергнут. Мур не был патриотом советской России (скорее он был патриотом Франции), но он храбро воевал в Красной армии и погиб в борьбе с нацизмом. Мур был мизантропом, но не злодеем, не озлобленным человеком, не завистником. Он и в самом деле превосходил многих сверстников. Был фантастически начитан, смел и независим в суждениях, элегантен, знал толк не только в книгах, но и в одежде. Отсюда его высокомерие. Скажем, он считал, что большинство девочек недостойны его. Хотя и он со временем влюбится в одну девочку, а потом и в другую… Мур, как и многие подростки, молодые люди, тяготился опекой матери. Но он ее очень любил, что, я надеюсь, будет очевидно читателям моей книги. Мур не выносил, когда чужие, посторонние люди обсуждали гибель мамы, а потому резко пресекал такие разговоры. Это не нравилось его собеседницам и провоцировало новые слухи о жестоком и бесчувственном Муре, хотя он таким не был. А по-человечески он очень симпатичен, особенно в последних главах, на фронте.
– Один из рецензентов вашей книги, Сергей Николаевич, размышляет: «Был ли у него (Мура) шанс спастись в той самой сталинской Москве? Прожить другую, более благополучную и долгую жизнь? Снова увидеть любимый Париж?» А как бы вы сами ответили на этот вопрос?
– Конечно, был, ведь спасся же и прожил очень долгую жизнь друг Мура Митя (Дмитрий Сеземан). Он стал успешным переводчиком и со временем вернулся в любимый Париж. Если бы Муру повезло и он не погиб под деревней Друйка (Витебская область), то он мог бы прожить много лет и вернуться в Париж. Сам-то он был убежден, что благополучно вернется с фронта и проживет долгую счастливую жизнь.
– Вы говорите в интервью о ностальгии по советскому времени и связываете ее с недовольством нынешней социальной жизнью. «Люди смотрят на очередного арестованного чиновника или силовика, у которого чуть ли не золотые унитазы дома или коробки с долларами, и вспоминают, что Сталин носил скромную шинель, что оба его сына воевали на фронте, как и один из сыновей Хрущева (другой был военным инженером). Люди начинают идеализировать прошлое, они нуждаются в хорошем прошлом». Можно ли со временем прийти к объективному взгляду на прошлое? И если да, то действенны ли в этом смысле такие книги, как ваша?
– Полная объективность – идеал, которого трудно достичь, но историк обязан к нему стремиться. Очень трудно принять прошлое во всей полноте, ведь историческая правда часто страшна или просто неприятна. Я ее не боюсь и не стесняюсь. Я стараюсь рассказывать своим читателям о том, что было на самом деле. Писать об истории во всей полноте, не идеализируя прошлое, но и не очерняя его. Мои книги достаточно откровенны, я стараюсь ничего не утаивать от читателя. Может быть, со временем все больше читателей будут принимать историю такой, какой она была, не очерняя и не идеализируя наших предков. Маму ведь любят не потому, что она самая красивая и у нее нет недостатков. И нашу, и всемирную историю надо принимать такой, какая она есть. И, конечно, надо больше читать. А читают все меньше. Только что говорил со своей однокурсницей, которая в университете вечно ходила с огромной дамской «сумочкой», полной книг. Сейчас она почему-то мало читает, не слышала даже о книгах очень известных и популярных Леонида Юзефовича и Евгения Водолазкина.
– О чем будете писать дальше? Что в планах?
– Я сейчас работаю над книгой, посвященной Евгению Петрову (Катаеву), соавтору «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка». Как ни странно, о нем сохранилось очень мало сведений в отличие от его старшего брата Валентина. Меня интересуют и отношения двух братьев, и странная, загадочная и блистательная карьера Евгения Петрова.
Выбор читателей
Комментарии