Счастливый директор

Пять историй из жизни Марии Андреевны ко╝левой, директора 199-й московской школы, рассказанные ею самой

Вместо вступления

Комлева – моя любимая женщина. И это все знают. Правда, у меня есть еще две, но она с ними мирится. Еще бы: это ведь моя жена и “Учительская газета”.

Последние полгода все мои знакомые только и твердят: юбилей, юбилей. И в самом деле у Комлевой грядет юбилей – первого декабря. Но я вам честно скажу: я не знаю, сколько ей лет.

Вначале я хотел сочинить большую педагогическую статью о том, как в сто девяносто девятой школе “предвосхищают официальную науку, обкатывая в своих лабораториях различные проблемы”, но когда прочитал огромный том с отчетом о проделанной работе, то понял, что в одну статью все это мне не вместить – нужен целый цикл, а скороговоркой обойтись не хочется – юбилей же. И я позвал Марию Андреевну в гости в редакцию.

Мы сидели целый день. Нам никто не мешал. Она вспоминала. Людей. Поступки. Имена. Я завидовал ее памяти. Не только на факты, даты, встречи. Она рассказывала о событиях сорокалетней давности так, словно они случились вчера. Ее жизнь нельзя поделить на периоды, разложив по полочкам, что и когда случилось. Эта жизнь – цельная, как полотно художника. Ни отнять, ни добавить.

Простите меня все, чьи имена не упомянуты на этой странице, – ее друзья, коллеги, ученики, родители. Если бы я даже хотел всех упомянуть,то не смог бы – так много имен она называла. И обо всех говорила с нежностью и любовью.

Комлева не просто счастливый директор. Она великая актриса. Школа – ее театр. Но она в нем не играет. Живет в нем. Вся ее боль и слезы, все счастье и смех – настоящие.

Она великая женщина. Умеющая и неприятности повернуть для себя. Накануне конкурса “Учитель года” отправилась красить волосы. То ли раствор крепким был, то ли краска бракованная, но вдруг она почувствовала, что волосы просто растворяются. Удалось спасти полтора сантиметра. Появилась на заключительной церемонии в шикарной чалме. Почти как Вия Артмане в “Театре”.

Для нее нет чужих детей. Все дети – ее собственные.

История первая. О том, как подбивал к ней клинья сельский механизатор

– Мой отец был военным – служил в Уральском военном округе. Я хорошо помню артиллерийские орудия на конной тяге. Родилась я в старинном купеческом городке с деревянными тротуарами – Шадринске. Там и окончила девятую школу. Слыла школьным борцом за правду и мечтала все время: пойду в юридический. Но мама настояла: учись тут, в Шадринске. А в Шадринске всего-то и был один вуз – педагогический. Туда и пошла. Первый год после выпуска работала в вечерней школе, потому что других мест не было. Был такой заведующий Курганским облоно – Борис Васильевич Миронов, я однажды позвонила ему и говорю: пошлите меня куда угодно, но только в настоящую школу. Он мне сразу на выбор несколько предложил. И вот я попадаю в село Житниково Чашинского района. Сразу директором, правда, семилетней школы.

За мной прислали в райцентр из деревни лошадь. Багажа-то всего у меня было чемодан да наматрасник. Я думала: сеном-соломой набью его и у меня своя постель готова. Поселили меня в директорском доме, огромном – три комнаты и кухня. Я всю ночь просидела в углу, мне казалось, что все в окна заглядывают на молодую директоршу посмотреть. Утром иду к завучу и говорю: не хочу в этом доме жить, хочу на квартире. Пошли мы с ней в сельсовет. Председатель думал-думал и остановился на бухгалтере – Александре Васильевиче Асямолове. Потом, через несколько лет, я приезжала в командировку из Кургана в Шадринск, позвонила в свою школу и пообещала заглянуть. Они сидели возле дома на завалинке и ждали меня несколько часов. Как сейчас помню, на нем были новые сапоги, даже со стрелкой.

Село это было староверческое, и люди настороженно принимали пришлых. Но если уж принимали, то накрепко. Рядом с нами жил Гурьян Харитонович, он говорил своей жене: раз натопили баню, давай, чтобы в первый пар пошла Мария. А в первый потому, что поначалу банька чистенькая. Когда я засиживалась в школе допоздна, тетя Вера через всю деревню в стеганой фуфайке несла мне картошку или блины. А как я там подписывала на заем! До полчетвертого утра с мужиком проговорила, он вроде бы уже согласился и вдруг: “Я бы и рад, Андреевна, – мне шел тогда двадцать первый год, а они меня Андреевной звали, – да ни рубля нет”.

В Житникове был детский дом. Детдомовцы учились в нашей школе, а школа была в четырех деревянных зданиях, самое большое – бывшая поповская изба.

Если из меня в этой жизни что-то и получилось, то в этом виновата Житниковская школа. Какие удивительные педагоги работали вокруг меня, какие истинные интеллигенты. Агния Алексеевна Пантелеева, она была завучем. Агния Алексеевна поставила мне “крыжик” в чеке, где надо расписаться, чтобы получить деньги в банке, и я через километры, через озера добралась до банка, а мне там говорят: “А подпись ведь не та у вас”. Я чуть не расплакалась: подпись моя просто еще не сформировалась. Та женщина посоветовала мне: не надо писать крючки, напишите просто свою фамилию. Так я и сделала. Это было первое мое директорское крещение. Агния Алексеевна до сих пор живет в этой деревне. Я у нее училась всему – она от природы остроумна, тактична, корректна. Она любила каждого ученика, всех знала по имени. До сих пор я храню дневник директора сельской школы. Брала общую тетрадь, графила на дни недели и писала, что мне нужно сделать: в какой бригаде провести беседу о крупногрупповом свободно выгульном содержании скота, например. Как-то поехала в банк за зарплатой, и вдруг посреди дороги моя Рыжка встала – не может дальше идти, то ли с голоду, то ли приболела. Оказалось, ей жеребиться пришло время. Ничего мы тогда не боялись – часто возвращались ночью, в темень, лесными дорогами. Я всегда надевала две пары крепких чулок, чтобы теплее было. Иногда думала, что если меня грабить начнут, то снимут пимы, увидят эти чулки и смеяться начнут: надо же, а еще директор! Но вот еду я как-то из банка, и вдруг перед озером Иткуль в мою кошеву влетает человек: “Ты в Житниково?” – “Да”. – “И мне по пути”. Когда мне страшновато, я начинаю говорить без умолку, обо всем. Чтобы разжалобить человека. Чтобы ему было жалко меня убивать. Приезжаю домой, рассказываю тете Вере, хозяйке своей, она тут же побежала ворота закрывать: “Да ты что, он же из тюрьмы, только что освободился, порешить тебя мог”. “Да мне кажется, он домой спешил и вообще добрый человек. Все люди добрые”, – говорю я тете Вере. А она выставляет казанки на стол и ворчит: “Ой, не обжигалась ты еще”.

Эта сельская жизнь – мои университеты. Строили мастерские. Нужен был цемент. Иду в правление. К председателю Самойленко, с Украины. Он говорит: “Нет, подожди, вначале коровник сделаю, а тоди школу”. Я как взяла его за пиджак и говорю: “Вначале – школа, а тоди коровник”.

Рядом с нами было село Каргополье. Там директором средней школы работала Полина Илларионовна. Я часто слушала ее и думала: неужели и я буду когда-нибудь столько знать? Мир вообще тесен. Много лет позже мы ехали на Дни науки и культуры Москвы в Вильнюс. Стою я в тамбуре, ко мне подходит известный этнограф Губогло и говорит: “Когда приезжает моя учительница Полина Илларионовна и я разговариваю с ней до утра, моя дочь утром спрашивает: “Пап, о чем можно с учителем говорить всю ночь?” Теперь спрашиваю я у него: “Иван Михайлович, скажите, а ваша учительница – Полина Илларионовна – не директор Каргопольской школы?” – “Она”. Он ходил по вагону и кричал: “Мне подарили праздник”.

Был у нас в деревне только что вернувшийся из армии механизатор Соснин. Красавец – кудрявый чуб, глаза в пол-лица. Девчата по нему сохли. Я руководила еще и сельским хором – до сих пор не знаю ни “до”, ни “соль”, ни “ля”, но грамоты мы получали. Подхожу после репетиции к своему пальто – нет моей перчатки, зато оставлена чужая: большая-пребольшая. Говорю дома своей тете Вере: рядом одежда Соснина была и куда-то моя перчатка исчезла. Тетя Вера враз все поняла: “Ох же он окаянный! Не туда он смотрит – по себе надо сук рубить”. Вот так и не состоялся роман. Я жутко боялась дать хоть какой-то повод. Ведь в селе если чихнул в одном конце, то в другом уже все знают.

Я как-то была на курсах повышения квалификации в Кургане и жила в гостинице с очень интересной девочкой. Она приехала туда по распределению после консерватории. В соседнем номере появилась молодая компания, которая уезжала создавать целинные совхозы. И был среди них некто Бондаренко. “Вот у меня печать, я даже знаю, как будет называться наш совхоз, поехали с нами, такие школы построим”,- соблазнял он нас. Через какое-то время звонок в Житниково. На проводе – Бондаренко: “Я еду тебя забирать”. Я ему: “Ну что ты… Не надо, к нам нельзя проехать”. Но тут подключается к разговору председатель колхоза и говорит: “Приезжай, мы угольник протянем, тоди ты и подьедешь”. Я с ужасом думала: а если и в самом деле он приедет, по всему селу будут говорить, а к ней приезжали. Другое тогда было представление о морали. Учитель мне казался равным по сану священнику или попадье.

Однажды ко мне явились в гости все первоклассники из детдома – а я ведь сама на хлебах живу. Тетя Вера быстро нарезала брюкву, почему-то ее в Сибири калига называли, солью натерли – пир горой. Потом она им газет на обложки дала, они такие счастливые – в доме побывали, да еще у директора.

Я могла бы задержаться в том селе навсегда.

История вторая. О том, как депутаты становятся мужьями

– Александр Павлович стал моим мужем только потому, что был депутатом областного совета. Когда начались в школе все строительные дела, мне говорят: поезжай к депутату. И я в тамбуре товарняка, который вез каменный уголь, отправилась в областной центр. Представляете, в каком виде я туда явилась? Прихожу в облисполком – Комлев был председателем облплана. Секретарь говорит: неудачный день, бюро заседает, придется долго ждать. Я никуда не пошла, сидела, как вкопанная. Мне нужно было стекло, шифер, пакля. Кстати, я была доверенным лицом Александра Павловича. Когда он баллотировался, мне дали прочитать все эти листовки, где “хорошо воевал, всем помогает”, и я рассказывала людям, как хорошо иметь такого депутата. Живьем я его так никогда и не видела. Наконец дождалась. Без пятнадцати семь появился. “Александр Павлович, – говорю я ему сразу, – я один из ваших многочисленных избирателей и просителей. Мне нужно для строительства мастерских…” Он нажимает кнопку и говорит заведующей сектором материальных фондов Валентине Михайловне Пирожковой – тридцать лет прошло, а я все помню: “Займитесь товарищем”. Думаю, ничего себе, сейчас рабочий день закончится, и никто мной заниматься не станет. Я не могу вернуться без ничего. И я говорю: “Если вы, Александр Павлович, не в состоянии сами решить, я знаю, куда идти”. (А через дорогу от облисполкома, напротив, обком партии). И грохнула дверью. Слышу: “Верните эту психопатку”. Посадил меня напротив и говорит: “Вам что, уже отказал кто-то? Вы почему себя так ведете?” И тут со мной истерика. От голода, от холода, от обиды, от бессонной ночи – от всего. У меня текли черные слезы… от угля. Ему, видно, стало меня жалко, он и говорит: “Валентина Михайловна, берите машину, поезжайте к Докучаеву, – а это областное управление снабжения и сбыта, – все сделаете и вернетесь сюда”. Докучаев сразу написал резолюции: выделить, выдать. Возвращаюсь к Комлеву, он спрашивает: “Ну и как?” Я извиняться и благодарить, мол, такая счастливая, что все получила. Он же говорит: “Прошу вас иметь в виду, что еще в царской России учителям и врачам помогали. Вы и ваши помощники дверь ногой открывайте ко мне ли, к другому”.

Через пару дней беру машину, приезжаю в область и возвращаюсь порожняком. Стекло, говорят, в сумасшедший дом отдали. И второй раз ни с чем вернулась. А третий раз, думаю, мне просто не дадут машину. И я опять к Комлеву: “Если так и дальше будет продолжаться, то я попаду в тот сумасшедший дом, куда отправили наше стекло”, – пригрозила я ему. Испугался ли он – не знаю, но вскоре мы все получили и сделали отличные мастерские.

А потом я стала Комлевой.

История третья. О том, как Понькинская МТС стала в Москве известной

– В шестьдесят шестом году мужа перевели в Москву. И я за ним. А что делать буду – не знаю. Для Москвы я чужой человек. Хотя и была там пару раз. Еще в Житникове меня послали на Спартакиаду народов СССР …зрителем. Везде я походила, все посмотрела, возвращаюсь домой как раз на августовскую конференцию. Меня все лето хвалили, а в президиум не посадили. Чего же мы натворили такого, волнуюсь, мечусь, сама не своя. Иван Михайлович Гребенщиков, завроно, и говорит: “Надо же, Мария Андреевна, директор Житниковской школы, укатила на эту олимпиаду, а кто будет пилить дрова? Кто будет сено заготавливать для лошади?” Я пошла на трибуну без всякой записи: “Вот если бы я была на вашем месте, Иван Михайлович, я бы всех обязала в Москве побывать – в школах, на выставках. Да если я три года и три лета буду только то и делать, что сено косить да дрова колоть, мне теперь есть что детишкам рассказывать”.

Нет, в Москве я знала одного человека. Когда еще работала в Сибири, мне дали горящую путевку в Форос. В регистратуре подходит ко мне женщина и спрашивает: не буду ли я против, чтобы она поселилась вместе со мной в одной комнате. Я согласилась. Это была заведующая школьным отделом Московского горкома партии Галина Яковлевна Перова. Я не собиралась идти к ней и просить о работе. Мне было стыдно. Но однажды случайно встретила ее, и она говорит: “Другой работы, кроме школы, я не могу вам предложить, а в школу – директором,- пожалуйста”. В гороно мне предложили на выбор десятки школ. Квартиры у нас еще не было, и мне, честно говоря, было все равно, в каком районе. Вот и дали мне сто вторую. На первом педсовете я и говорю: “Я прошу прощения, но я бы хотела услышать от вас, московских учителей, чем урок физики, химии, биологии в московской школе отличается от урока физики, химии, биологии в школе Понькинской МТС?” (Рядом с Житниковым была когда-то такая МТС). Реакция была своеобразной. Скрытый смех. Ничего себе – подумали – в московскую школу привезла какую-то Понькинскую МТС. А я вдруг вспомнила, как заведующая роно Тамара Сергеевна Максимова говорила на августовской конференции: “Сто вторая школа и сто один неуспевающий. Подтянули бы”.

Нашу школу загнали, словно в кольцо: вокруг нее с трех сторон располагались знаменитые спецшколы: Мильграма, Ингерова и Академии наук. Все, кто туда не попадал, были моими.

Вместе с профессором Климовым из Ленинградского института профтехобразования мы сделали специальную программу профориентации. Важно было, чтобы ребята не ошиблись в выборе профессии. Вроде бы все у нас наладилось, но тут постановление о создании УПК. И заведующая роно, с которой мы не очень ладили, сказала начальству: а зачем нам создавать УПК – 102-я школа послужит прекрасной базой для него. Было жаль ее отдавать. Потому что мы уже стали работать с замечательными учеными – Юрием Константиновичем Бабанским и Мирзой Исмаиловичем Махмудовым. Я с ним познакомилась совершенно случайно. Пришла на почту переговоры заказать, а рядом просит Казань высокий мужчина в спортивном костюме. Я и говорю ему: “У вас там хороший человек есть, методику хорошую разработал, книгу написал – министр образования. Мы тут хотели его в Москву забрать на директора института профтехобразования, но то ли он сам не захотел, то ли татары не отпустили”. Он смотрит на меня и говорит: “А вы фильм не смотрели о его методе?” И тут я вспомнила первые кадры. Министр стоял передо мной. Мне стало стыдно, я начала извиняться, а он в ответ: “Спасибо вам! Это же здорово, что московские учителя знают мои идеи, – и дает мне номер телефона, московский. – Звоните, спросите Зайнаб-апа. Это моя мама, я часто бываю в Москве”.

Я пошла в исполком и предложила: рядом 581-я школа, от которой все живое шарахалось. Давайте обьединим. Отдайте нам их здание, контингент мы возьмем, но под номером сто второй. Мы так и сделали. Родители пошумели. Конечно, стоило мне им только сказать, и они бы стеной стали – никакого УПК и в помине не было бы. Но я попросила: “Не мешайте. Мы сделаем то же самое”. И мы с партами Эрисмана, с барабанным боем с улицы Хулиана Гримау перебрались на улицу Шверника.

И снова все сначала. На всех дверях, куда ни сунься, – “жуй”. Предприимчивая завхоз все время в середине ставила черту. К сожалению, я не успела там большого порядка навести. Было новое административное деление, и я имела несчастье согласиться на заведование Севастопольским роно. Но вскоре поняла: это не моя работа. Через полтора года пришла к начальству и сказала: “Верните меня в школу, не могу”. Выпускные вечера. Я как заведующая роно иду в двадцать первую школу к замечательному директору Вадиму Железнову. Сижу там и ничего не слышу. Я улилась слезами. Ведь у меня свои могли быть выпускники. Я не могу представить себе всех выпускников района, я знаю конкретно Валю Овчинникову, Андрея Русских, Мишу Лебедева, Володю Давлетгораева, Максима Асаяна, Сережу Пирогова. Я знаю их планы, я слежу за ними, а тут я чужая.

…Когда меня выбрали депутатом Моссовета, Александр Павлович сказал: “От уроков откажись, оставайся только директором. Раз тебе люди доверили, значит, должна быть достойной”. Как-то проводили семинар секретарей верховных советов союзных и автономных республик. Меня попросили выступить как председателя постоянной комиссии. В перерыве подходит ко мне Сергей Михайлович Коломин, первый зам. председателя: “Спасибо, выручила, достойно Моссовет представила, попроси меня о чем-нибудь”. А я говорю: “Сергей Михайлович, нужно четыреста квадратных метров нежилого помещения”. – “Зачем?” – “Молодежный клуб “Бригантина” во Фрунзенском районе гибнет. Если “Бригантина” пойдет на дно, то и я вместе с ней”. Он смотрит на меня и говорит: “Господи, как я от тебя устал. Попроси для себя”. – “А что просить? Ничего не надо, квартира есть, телефон тоже”.

Однажды я получаю письмо из чувашской деревни Сигачи. К нам в школу приезжала учительница Романова оттуда. Вот она и пишет, что рассказывала обо мне в сельсовете. “Они слушали-слушали, а потом попросили обратиться к вам с просьбой дать согласие баллотироваться по одному из избирательных округов нашего сельского совета. Я понимаю, – писала учительница – что у вас очень много дел и это вряд ли возможно, но вы не представляете, как бы мы были рады, если бы вы стали нашим депутатом. Но если вы не можете, то просто приезжайте в гости”.

История четвертая. О том, как школу брали штурмом милицейские курсанты

– Сто девяносто девятая расположена в двадцати минутах ходу от моего дома. Поэтому я ее и выбрала. И снова пришлось начинать с ремонта. Тут было еще хуже, чем на Шверника. Четырнадцать учителей ушли сразу. Видимо, молва о моем характере шла впереди меня. Как раз в то лето в Москве была Олимпиада, и всех строителей бросили на спортивные обьекты. А нам срочно надо было разгребать мусор, чтобы успеть с ремонтом к первому сентября. Я случайно узнаю, что на охрану общественного порядка вызвали курсантов училищ Министерства внутренних дел. Одна такая группа из Омской школы милиции расположилась рядом с нами. Пришла к их командиру и сказала: “Мне к завтрашнему дню надо дать фронт работ для маляров и плиточников, а мусор выгрести некому”. Он посмотрел на меня: “Мария Андреевна, где вы были раньше – мы по семь раз траву косили. Не знал, чем ребят занять, а завтра уже отправляемся на дежурство”. На всякий случай попросил телефон, но я ушла без всякой надежды. И вдруг вечером раздается звонок: “Рядовой Валерий Рябенко.

ПРОДОЛЖЕНИЕ НА СТР 13