Счастлив дом, где голос скрипки наставляет нас на путь… 9 мая Булату Окуджаве исполнилось бы 80 лет

Двадцать лет назад у нас со старшеклассниками возникла идея создать спектакль о жизни и творчестве Б.Ш.Окуджавы, пригласить в школу его самого и тем самым прервать печальную российскую традицию, запечатленную в формуле А.С.Пушкина: «Они любить умеют только мертвых». Легко сказать – создать спектакль о жизни, когда в те годы, разумеется, не было подробного жизнеописания поэта. Прежде всего ребятам предстояло прочитать все, что написал в прозе и стихах Булат Шалвович, поскольку он сам давал ключ к своей биографии: «Были дали голубы, было вымысла в избытке, и из собственной судьбы я выдергивал по нитке…». Поиск этих нитей, растворенных в стихах и прозе, оказался занятием увлекательным.

В поисках материалов помог изумительный литературовед и хранитель всех звучащих писательских голосов Л.А.Шилов. Он дал адреса здравствующих тогда друзей поэта, из воспоминаний которых предстояло воссоздать его жизненный путь. И началась упоительная работа.

Мы дома у историка и пушкиниста Натана Эдельмана: «Мне иногда кажется, что Булат жил в девятнадцатом веке. Я с ним советуюсь. А еще я вам скажу. Моя мама, которая родилась в прошлом столетии, любит его стихи и песни, а дочка, которой предстоит жить в ХХI веке, разделяет ее увлечение. Так что Булат нашел почитателей среди людей сразу трех веков». Полтора часа слушают школьники ученого, а когда выходим на улицу, у одного из них вырывается: «Впечатлений на пять лет вперед»…

Ближе к ночи попадаем на репетицию театра «Современник». В полутемном репетиционном зале легендарные Гафт и Ахиджакова. Актриса Е.Г.Козелькова, не сдерживая слез, рассказывает об атмосфере шестидесятых, когда готовился к выходу спектакль «Вкус черешни», песни к которому писал Б. Окуджава, а ее блистательным партнером был Олег Даль…

Старая московская квартира поэтессы Н.С.Белосинской, товарища Б. Окуджавы по литобъединению «Магистраль». Почему-то в тот вечер со мной оказались одни девушки. Лукаво посмотрев на них, приготовившихся записывать ее воспоминания, Нина Сергеевна неожиданно завела разговор о другом, о девичьем: «Очень скоро вы влюбитесь. И вам захочется, чтобы ваш избранник слагал стихи и пел, как Окуджава. А его страсть – собирать лодку в пыльном подвале. К тому же ему это вредно, у него аллергия на пыль. Но если хотите сохранить любовь, идите и собирайте с ним лодку и не требуйте от него песен»… Одним словом, во всех тех встречах подлинной педагогики было ничуть не меньше, чем живого литературоведения.

И была божественная суббота, и приехал поэт, а чуть позже с трудом протиснулся в переполненный зал его близкий друг Зяма – Зиновий Ефимович Гердт. Его появление не осталось незамеченным. Еще бы, он так заразительно смеялся, что, когда откидывался назад, его израненная на войне нога поднималась выше голов зрителей. Сам спектакль подробно описывать не буду, ибо вне зависимости от режиссерских удач или просчетов он был заведомо, что называется, обречен на успех. Целый год совместного со старшеклассниками существования в таком (!) материале сделал его событием школы. Со-бытие действующих лиц и исполнителей, поэта и зала в течение двух с половиной часов переполняло всех присутствующих. Именно тогда мне дано было понять, что такое событийная педагогика, хотя соответствующий термин появился значительно позже. И еще одно. Молодым людям представилась редчайшая возможность здесь и сейчас, а главное, вовремя, при жизни художника, выразить ему свою искреннюю любовь и восхищение. В финале грянули скрипки, вступили фисгармония, рояль, гитары – и зал наполнился дивной мелодией песенки о Моцарте: «Моцарт на старенькой скрипке играет…». Первая скрипка – Володя Шакотько. (Ныне солидный вице-президент какого-то банка). Он в белом парике, красном камзоле (рукава в кружевах). Приглашаем подняться на сцену Булата Шалвовича, где тем временем выстраивается вся труппа с цветами. На каждом рефрене песни поэту вручают цветы, адресуя ему его же собственные строки:

Ах, ничего, что всегда,

как известно,

Ваша судьба – то гульба,

то пальба…

Не оставляйте стараний,

маэстро,

не убирайте ладони со лба…

Не расставайтесь с надеждой,

Не обращайте вниманья,

Стоит ли говорить, что зал каждый раз взрывается аплодисментами. В тот год у поэта были очередные неприятности с властями, о которых знала и говорила вся Москва. Поэтому происходящее на сцене воспринималось, помимо прочего, как акт публичной поддержки.

Шли годы. Двадцатый век катился к концу. Один за другим уходили из жизни те замечательные люди, у которых мы брали интервью, собирая материалы к спектаклю. Как и предчувствовал, в пятьдесят девять лет (возраст, до которого дожили любимые герои его книг Лунин и Герцен) скончался Н.Я.Эйдельман. Не стало поэта Юрия Левитанского. Он умер от сердечного приступа на приеме в московской мэрии, где выступил с резкой речью против чеченской войны. Печальный мартиролог все пополнялся, но на похоронах я почти не видел молодых лиц. Все больше люди старшего и среднего возраста. Свидетельство того, что «порвалась связь времен»? Настал черед и Булата Шалвовича.

Молва за гробом чище серебра

и вслед звучит музыкою

прекрасной…

Очередь к Театру Вахтангова, где проходило прощание с поэтом, растянулась на километры. Не отдать дань памяти немыслимо, но людей так много, а время ограничено, хотя его и продлевали дважды. И тогда я решил идти вперед по змейке очереди, надеясь встретить кого-то из своих. И не ошибся. Через каждые двести метров окликали друзья, знакомые, выпускники…

Мальчикам и девочкам, принимавшим участие в том, теперь уже давнем, спектакле, нынче под сорок. Вполне состоявшиеся солидные люди. Уже их дети – мои сегодняшние ученики. И все-таки прав ли был Н. Эйдельман, утверждавший, что Б. Окуджаву будут читать и слушать в двадцать первом столетии, или его песни перейдут в рубрику «их пели ваши отцы и деды»? Вопрос отнюдь не праздный, ибо «новые песни придумала жизнь». Собственно говоря, все произошло по слову поэта. С небывалой точностью сбылось то, что мы пели почти автоматически, в глубине души не очень-то веря в начертанную художником перспективу.

Когда ж придет дележки час,

Хлеб дармовой не нас поманит

(в поздней редакции: не нас калач ржаной поманит)

И рай настанет не для нас…

Рай действительно настал не для нас, и мы быстрее, чем думали, в который раз оказались «Среди совсем чужих миров и слишком ненадежных истин». Вскоре после смерти поэта замечательный русский писатель Виктор Астафьев так определил круг почитателей Окуджавы: «Его проводили и оплакали многие друзья, товарищи, почитатели его таланта. Но более всех, искреннее всех горевала о нем провинциальная интеллигенция – учителя, врачи, сельские, газетчики, жители и служители городских окраин, которые чтут и помнят не только родство, но и певца, посланного Богом для утешения и просветления вечно тоскующей о чем-то русской души». Эти люди и по сей день поют стихи Булата. На каком бы конкурсе учителей года я ни оказывался, везде к вечеру находилась гитара и неизменно начинали звучать строфы: «Давайте восклицать, друг другом восхищаться…». Но учителя, врачи, инженеры – по современным понятиям неудачники. А молодые семнадцатилетние сегодня хотят всего и сразу, здесь и сейчас. Если иметь мужество додумать мысль до конца, по всему получается, что творчество Окуджавы останется ностальгией шестидесятников и призрачным утешением социальных аутсайдеров.

Однако думать так для педагога означает подписать акт о полной и безоговорочной капитуляции культуры перед лицом наступательной, агрессивной пошлости. Действительно, до тех пор, пока люди будут жить не по совести, а по понятиям, культура в целом и поэзия в частности (и не только Окуджавы) не будут востребованы. Но такое положение не может длиться бесконечно. От кого и от чего зависит возвращение к нормальному качеству жизни? И чем в конечном итоге оно определяется? Прежде всего чувством дистанции, подлинным аристократизмом, которым, между прочим, в полной мере был наделен Б. Окуджава. Есть у нас в школе такое место, которое носит название «Арбат на Юго-Западе». Арбат как символ духовности, интеллигентности. В стилизованном арбатском дворике небольшая сцена, с которой можно читать стихи и петь песни под гитару. Так вот, после очередного камерного вечера старшеклассница написала в сочинении: «Его стихи и песни учат не рвать друг друга на куски во имя суетных и призрачных вещей».

Но почему на роль учителя юношества сегодня все-таки, на мой взгляд, больше подходит Окуджава, а не, к примеру, Борис Пастернак – поэт более значительный? На горних вершинах искусства воздух разряжен. Для неподготовленного молодого человека резкий подъем может привести к срыву, кризису восприятия: «сложно, непонятно, не для меня». А вот внешняя (часто обманчивая) простота творчества Булата Шалвовича, в сочетании с внутренним достоинством и природным аристократизмом, срабатывает немедленно, подготавливая почву для дальнейшего восхождения к высотам культуры.

Все стало на свои места,

едва сыграли Баха…

Когда бы не было надежд –

на черта белый свет?

К чему вино, кино, пшено,

квитанции Госстраха

и вам ботинки первый сорт,

которым сносу нет?

Пожалуй, джентльменский набор житейских радостей молодых людей с тех давних пор порядком обновился и дополнился. Тем важнее тихо, спокойно, просто, без надрыва и педагогического брюзжания расставить все по своим местам. Продолжая рассматривать творчество поэта под педагогическим углом зрения, нельзя не увидеть еще одну его исключительно важную для юношества сторону: отношение к женщине. Современники помнят, что первое публичное выступление Б. Окуджавы в Доме кино удостоилось рецензии в газете под названием «Осторожно, пошлость». Интересно знать, жив ли сегодня автор этой публикации и если да, то как он ощущает себя в эпоху культа секс-символов? То, что тогда так оскорбляло пуританский слух наших радетелей нравственности, сегодня поражает благородством.

Тьмою здесь все занавешено

и тишина, как на дне…

Ваше величество женщина,

да неужели – ко мне?

Да на одной этой строфе можно вычерчивать тонкий узор разговора об интимной сфере человеческих отношений, цель которого научить носить на крыльях «то, что носят на руках».

Отношение поэта к прошлому еще одна, как сказали бы сегодня ученые мужи, модельная педагогическая ситуация, чрезвычайно поучительная для юношества. В своих стихах и песнях, исторических романах и повестях Окуджава подарил нам (в том числе в первую очередь педагогам) способ лирического освоения истории. Истории, постигаемой не только холодным умом, но пропущенной через сердце. Его воспитание историей – педагогическая лоция, позволяющая учителю пройти между Сциллой казенной трескотни (когда пьедесталы выше побед) и Харибдой цинизма, порождаемой разоблачительным пафосом. Только так можно научить самому главному и редкому умению: прощать.

Прощаю, чтоб не вышло боком.

Сосуд добра до дна

не исчерпать.

Я чувствую себя последним

богом,

единственным умеющим

Возможно, кому-то из поклонников поэта такой откровенно учительский подход к его творчеству покажется слишком утилитарным. Но какой грани его таланта ни коснись, везде: в песнях, стихах и прозе – проступают черты не модной ныне нравоучительной литературы. Холодная ирония, изощренная игра ума, абсолютное владение формой – увы, все эти доблести постмодернизма не согревают душу. А Булат Окуджава тонко, деликатно, ненавязчиво только и делает, что «наставляет нас на путь». Это ли не высшая педагогика, как воздух необходимая сегодня юношеству в сложном, расколотом, изверившемся мире? Ибо не все на свете относительно и подвергаемо тотальному сомнению и осмеянию. А нравоучения совсем необязательно должны сопровождаться непременным барабанным боем и звоном колоколов. Есть инструменты и потоньше. Поэтому, будучи педагогом, сегодня более, чем прежде, убежден в непреходящей правоте поэта: «Счастлив дом, где голос скрипки наставляет нас на путь и вселяет в нас надежды… Остальное как-нибудь». Хорошо, если таким домом станет школа.

Евгений ЯМБУРГ, директор Центра образования №109, Москва