Сашка Рыжик вернулся в семью Но это никого не обрадовало. Ни мать, ни отца…

– Меня легко найти. У пригородных касс спросите любого милиционера про Сашу смоленского или лучше Рыжика. Меня так еще кличут.

Сколько дней прошло после той встречи, а все никак не могу забыть беседу с вокзальными беспризорниками. Свела нас судьба на Казанском. Тогда с фотокорреспондентом мы делали репортаж о вокзальных попрошайках (“УГ”, N 2 от 9 января с.г.).
С тех пор что-то не отпускало меня, тревожило. Застряла какая-то невысказанная боль внутри. А может, вина? Только за что?
– Да я ни семью, ни детей заводить не собираюсь, – сказал нам тогда Рыжик. – Зачем мне дети? Чтобы такие, как я, были? – Сашка для убедительности задрал грязную куртку. Под ней забелело тощее непромытое тело. – Любовь? – продолжал он. – Да я что, ненормальный? У нас один из-за любви вены себе резал. Очень надо. Вы про жалость толкуете. Вот этого пацана мне жалко. А других за что жалеть? Особенно взрослых. У них все есть: квартиры, машины, работа. Попросишь у такого десятку – даст сотню или пятьсот. Значит, много денег, коль дает.
И тут я ужаснулась. Открылось другое зрение на все эти наши подачки и милостыни. Протягивая деньги попрошайкам, я ведь и сама наивно полагала, что совершаю добро. Воспринимала как должное заученные назубок слова благодарности. Но повзрослев, не станут ли эти “обласканные” нами детеныши просто отнимать у других то, что им надо?! А сегодня мы приучаем их к этому своими подачками, рубликами. Так и я, разговаривая с бойкими беспризорниками, уже мысленно прикидывала, какие вещи я могу принести для них. Рыжику нужны брюки, он так прямо и заявил, что холодно в джинсах. Мишке свитер теплый подойдет, Денису – ботинки. Коляну хорошо бы шерстяные носки, говорит, что однажды почти отморозил ноги, теперь ноют. А ведь детям нужны не вещи и не деньги, а наше участие в их судьбе.
…Беседовали мы в тот день долго. Часа два-три. Сначала мои собеседники ершились: “А зачем вам это знать? А что за это дадите?” Потом отмякли, опасных тем вроде тех, где ночуют, как воруют, мы не затрагиваем. Меня интересовало иное: с какими чувствами, мыслями они просыпаются? Что думают о людях, о своем будущем? Известно ли им, что такое любовь, жалость, сострадание? Открытий, честно говоря, я никаких для себя не сделала. В оборванных, грязных колючих подростках я просто увидела детей, наевшихся досыта, до одури своей свободы. И куда она их выведет дальше – они не знают, вернее, даже не задумываются. А зачем? Сейчас они все без исключения нюхают клей (это самый дешевый способ одурманивания). Пьют и водку, когда деньги “обломятся”. Дойдут они до других взрослых “удовольствий”. Путь к греху протоптан и легок.
Так раздумывала я о судьбе Сашки и не предполагала, что наши пути-дороги еще пересекутся и я стану свидетелем продолжения этой истории.
– Вы не подскажете, как нам найти нашего Сашку, мы прочитали о нем в “Учительской газете”? Готовы приехать и забрать его.
Звонили из Смоленского комитета образования. Оказалось, что материал в “УГ” задел за живое чиновников областной администрации. Решение созрело быстро: Сашку смоленского вернуть в родной город, в семью.
Как не помочь в таком благом деле? Звоню тут же на Казанский вокзал начальнику отдела по профилактике правонарушений несовершеннолетних Ирине Александровне Лопато.
– Надо же! – удивляется она. – Мы направляли столько информации о Сашке и в Смоленский УВД, и в органы образования. Никакого звука! А тут в газете пропечатали – все сразу зашевелились.
– Но это же нормально.
– Да уж, – в голосе моей собеседницы звучит горькая нотка, – что, нам теперь о каждом из двух с половиной тысяч таких Сашек в газете писать?
Уже на следующий день нашего Сашку в сопровождении милиционера довезли до ближайшей к Смоленску станции Вязьма и там сдали с рук на руки инспектору по делам несовершеннолетних. Говорят, что Рыжик не сопротивлялся и, если верить на слово милиционеру, был даже рад такому повороту в судьбе. На этом можно было бы ставить точку, благостный конец истории – такая журналистская удача. Но угораздило же меня позвонить через два дня в Смоленский комитет образования. Никак не выходил из головы этот Рыжик. Хотелось узнать, как его встретили в семье, в школе. Мне повезло, я сразу попала на нужного человека. Валентина Егоровна Котвицкая работает социальным педагогом в той самой школе, где учится наш Сашка – он же Александр Алексеевич Григорьев. Школа эта коррекционная, и сидит крепко наш тринадцатилетний герой… в четвертом классе.
Теперь о семье. Мать лишена родительских прав, воспитывает Сашку один отец. В комнате барачного типа подросток обитает вместе с отцом, сестрой, бабушкой и дедушкой.
– А почему же ни отец, ни школа не забили тревогу? Ведь Сашка исчез еще 9 октября, – настойчиво добивалась я ответа.
– Вообще-то мы искали – отец даже ездил на Казанский вокзал в конце прошлого года…
О том визите родителя мне уже рассказывал инспектор. Он тогда просто попросил невменяемого горе-папашу сначала протрезветь, а потом уже приходить за сыном. Больше тот не появился.
Теперь Сашку Рыжика вернули в родную семью. Радоваться ли этому? Не знаю.
Хотя социальный педагог из Смоленска рисовала мне радужные картины, тревога внутри не отпускала.
– Мы его в танцевальный кружок определим, он парень не без способностей, будем контролировать, – убаюкивал меня голос в телефонной трубке.
– Какой танцевальный кружок? О чем вы говорите? – хотелось крикнуть мне. – За четыре месяца вольной жизни парнишка вкусил массу прелестей. Научился “обувать” пьяных, нюхать каждый день клей, бегать от милиции и выживать в любых экстремальных условиях. Да из таких Рыжиков можно отряды МЧС создавать – они в огне не сгорят, в воде не потонут. И этому экстремалу танцевальный кружок и ту же семью, из которой он почему-то сбежал?
Так где же выход? И вспомнились мне другие люди. Те, с которыми я встретилась на Пленуме Российского детского фонда.

Белгород участников пленума отправляли в двух специальных вагонах, прицепленных к фирменному поезду.
– Свободно? – заглянула я в самое первое у входа купе.
– Заходите, – доброжелательно ответила мне интеллигентная подтянутая женщина. – Я одна пока, а это мой сын – провожающий.
Провожающий оказался общительным молодым человеком. Представился сам, помог уложить сумку под сиденье, а уж потом продолжил разговор со своей мамой.
– Не знаю, мамочка, сумею ли я заранее сдать зачет, – говорил он, как мне показалось, нарочито громко. Из его монолога я поняла, что учится этот красивый юноша в знаменитой “Плешке”. Да вдобавок на каникулах они собираются с мамой поехать в горы покататься на лыжах. Судя по всему, в какой-то большой компании. Я вдруг пожалела, что зашла именно в это купе. Ну что интересного скажет мне благополучная мама преуспевающего студента. В вагонах едут представители Сибири, Дальнего Востока, Украины, Белоруссии. А тут напротив – москвичка, а две верхние полки уже заняты опять же столичными фоторепортерами.
– Алла Владимировна, – представилась моя соседка. Я поинтересовалась ее профессией. Оказалось, она преподаватель педагогического колледжа.
– Будете с нами опытом делиться? – не утерпела я.
– Да нет, – улыбнулась Алла Владимировна. – Фонд опекает мою семью, а я в ответ помогаю ему на общественных началах, когда требуется.
– Как опекает? – сорвалось у меня.
– Очень просто. У меня семь приемных детей. Одного из них, Володю, вы видели…
Я мысленно попросила у судьбы прощения за свои опрометчивые выводы и суждения. И поблагодарила судьбу за случай: наконец-то я получу ответ на вопрос, что заставляет людей принимать на себя такую обузу. Вот и Алла Владимировна – наглядный пример. Своих детей нет, замужем не была, а чужих воспитывает. Брала из Дома малютки. Доводы скептиков и прагматиков отвергаю сразу. Мол, квартира, деньги… А вы попробуйте представить вокруг себя семь детей! И при чем здесь тогда все эти трезвые расчеты? Вряд ли кто взвалит на себя это бремя материнства пусть даже в придачу с квартирой.
– Зачем вам столько детей? – спросила я напрямик свою собеседницу. Та вздохнула, мол, столько раз ей приходилось отвечать на этот вопрос.
– Ну и как отвечали? – не унималась я.
– Для собственного счастья. Разве нормальный человек может жить спокойно, есть, пить, спать, когда вокруг столько несчастных детей…
Год назад в Белгородской области произошло весьма знаменательное событие. Совет при главе администрации рассмотрел и принял к реализации Концепцию стратегических принципов защиты детства в области. Эта реальная, выверенная с учетом всех имеющихся ресурсов программа появилась благодаря активному сотрудничеству РДФ и администрации области. На Белгородчине стали воплощаться в жизнь идеи, задумки, наработки, многолетний опыт, накопленный Российским детским фондом. Возможно ли превратить Белогорье в регион благополучия детей?
Вот название некоторых областных целевых программ: “Безопасное материнство”, “Развитие индустрии детского питания”, “Здоровый ребенок”. Заметили их последовательность? Намечены к тому же срочные радикальные меры по сокращению социального сиротства. Здесь соединены “пожарные” действия властей и работа по предупреждению детской безнадзорности и беспризорности. В Белгороде вы не увидите ни на улицах, ни на вокзалах детей-бродяжек. “Пожарные” меры таковы. Попрошаек и бродяжек забирают с улицы и отправляют в приют. Сначала их кормят, обихаживают, а уж потом решают дальнейшую судьбу. Но в одиночку “тушить пожары” невозможно. Надо наваливаться всем миром. Именно на белгородской земле появился уникальный детский дом при заводе железобетонных конструкций. Его директор Юрий Алексеевич Селиванов, человек, мыслящий глубоко и масштабно, подошел к вопросу решительно. Сначала озадачил всех руководителей цехов, казалось бы, далеким от производства вопросом: что дадут обществу, бюджету, власти, подрастающему поколению дети-сироты, брошенные обществом, и они же, окруженные заботой общества?! Попробуйте и вы, разделив лист бумаги на две части, поразмыслить над тем, во что обойдется нам невнимание к проблемам трудного детства. Вывод получится простым. Плохо будет нам, нашим детям и внукам.

Надежда ТУМОВА
Москва – Белгород