Самый “нерусский” из русских, или Что общего у Салтыкова-Щедрина и Набокова

Предельно полный свод статей, рецензий, высказываний, объединенных именем Набокова, представлен в книге “Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова” (сост. Н.Г.Мельников, О.А.Коростелев. Предисловие, преамбулы, комментарии Н.Г.Мельникова. – М.: НЛО, 2000). То, что выходит за рамки наиболее интересного, ввиду ограниченного объема книги цитируется во вступительных статьях к каждому разделу.

До сих пор в многочисленных изданиях, посвященных тому или иному писателю, слишком часто давалось лишь “избранное” из подобных откликов. В наиболее известной серии “Pro et contra”, где из писателей появились и Гумилев, и Розанов, и Пушкин, и тот же Набоков, критика современников разбавлялась воспоминаниями и заслонялась более поздними исследованиями. Почти каждый том “Pro et contra” хочется дополнить, заселить не именами литературоведов, которым “на расстоянии” многое виднее, но именами “очевидцев”. Современники больше ошибаются, зачастую говорят невпопад, но за всей сумятицей разноречивых оценок ощущается образ живого писателя без того хрестоматийного глянца, который не только укрупняет фигуру, но и делает ее менее проницаемой. Разноголосица, которая встречает каждое новое произведение, дает почувствовать воздух времени: когда создавалась книга, какие современные темы (для потомков уже неуловимые) в ней скрыты.
“Классик без ретуши” – так могла бы называться не только книга, посвященная Набокову, но серия книг. Начиная с Пушкина – и далее. Чтобы о классиках ХIХ века говорили не только со школы известные Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев, но и Аполлон Григорьев, Николай Страхов, Константин Леонтьев… Чтобы дали высказаться и Дружинину, и Боткину, и Шевыреву, и Булгарину. Чтобы и ХХ век озвучили лучшие критики: Александр Блок, Иннокентий Анненский, Николай Гумилев, Георгий Адамович, Владислав Ходасевич… Чтобы о русской литературе 20-30-х годов высказывались не только рапповцы, лефовцы или перевальцы, но и те, кто в эти годы оказался в Европе: Дмитрий Святополк-Мирский, Петр Бицилли, Константин Мочульский, Владимир Вейдле…
То, что именно Набоков здесь опередил других писателей, вряд ли можно назвать случайностью. Он всегда умел заставить современников спорить. Когда одни готовы были видеть в нем “оправдание поколения”, а другие – “хлесткого пошляка-журналиста”, умело владеющего пером, между этими точками зрения возникает накал редкой силы. В поле этого напряжения творчество Набокова существовало всегда: и когда он (под псевдонимом Сирин) писал на русском, и когда сочинял на английском. Среди европейских и американских критиков – та же разноречивость. Поэтому вся книга обретает сходство со своеобразным драматическим действом, в котором персонажи (критики) редко опускаются до реплик и говорят главным образом монологами.
Но в этой “критической драме” интересен не только Набоков. Его писательское двуязычие заставляет сравнивать первую и вторую половины книги. Здесь сталкиваются две вселенные: критика русского зарубежья первой волны и американо-европейская послевоенная критика. Один объект (творчество Набокова) – и разные подходы.
“Иностранная” часть книги больше русской более чем в полтора раза. Но в обилии мыслей явно уступает. У американцев и европейцев больше “школьности”, того, чего обычно и ждут от критики. У русских – больше движения, неожиданных поворотов. Кажется, что известный своей краткостью английский здесь побуждает авторов более “рассуждать”, а “пространный” русский, напротив, жестко и точно формулировать. Когда мы читаем в рецензии Константина Мочульского на ранний поэтический сборник “Гроздь”: “У стихов Сирина большое прошлое и никакого будущего”, – нельзя не отдать должное его меткости: поэт Сирин действительно произошел не столько из современности, сколько из русского ХIХ века. Когда мы находим у Петра Бицилли странное сопоставление Набокова с Салтыковым-Щедриным, то поначалу недоумеваем, но приведенные цитаты и поражают, и убеждают: в способе изображения, в особом гротеске и даже в стиле этих писателей есть самые неожиданные совпадения.
Откуда появился Набоков, из какой традиции вышел? Так часто его называли “самым нерусским” из русских писателей. И здесь нельзя обойтись без парадоксальной догадки Георгия Адамовича: если русская литература, по известному выражению, вышла из гоголевской “Шинели”, то Набоков-Сирин вышел из “Носа” – из той грани творчества Гоголя, которую часто обходил молчанием устойчивый девятнадцатый век и на которой заострил свое внимание безумный, родственный некоторым гоголевским видениям век двадцатый.
Книга “Классик без ретуши” уже успела собрать отзывы, часто довольно нелепые. Можно со сколь угодно настойчивым упорством выискивать в ней те или иные недочеты – в стиле сопроводительных статей или в “расположении материала”. Но, это очевидно, отныне ни одна серьезная работа о Набокове не обойдется без упоминания этой книги. Как, впрочем, и работа по истории русской или европейской литературной критики.
Сергей ФЕДЯКИН