На чтение: ≈ 14 мин.11 июля на 78-м году жизни в одной из московских больниц скончался советник Президента России, известный прозаик Анатолий Приставкин. Он родился в подмосковных Люберцах, в самом нежном возрасте попал в детский дом. В военные годы прошел через голод, холод, лишения, что позже писатель так мастерски изобразил в своих книгах, которых, кстати сказать, у него издано 26. Международную славу ему принесла публикация в 1987-м повести «Ночевала тучка золотая» (Гос. премия СССР). Одно из последних интервью писатель дал нашему корреспонденту.
– Анатолий Игнатьевич, как сейчас живется сочинителю?
– К сожалению, очень немногие современные писатели могут себе позволить жить только литературным трудом. Большая часть писателей, с которыми я знаком, существует в ужасном материальном положении. На гонорары теперь не выжить. Многие вынуждены сидеть зимой на летних дачах, чтобы сдавать в аренду свои московские квартиры и таким способом добывать себе средства на хлеб. Мой сосед по дому Сергей Каледин, прогремевший в конце 80-х повестью «Смиренное кладбище», сдал свою квартиру, а сам снимает поменьше на краю города и на разницу живет. Другие довольствуются пенсией.
Моя жизнь не похожа на жизнь других. Я востребован своим временем: имя на слуху, книжки издаются и здесь, и за рубежом, «Тучка» экранизирована и ставится театрами. Я не бедствую, но и богачом меня не назовешь. Наверное, занимаю нижнюю часть середины. Однако было время, когда я зарабатывал себе на жизнь, ремонтируя радиоаппаратуру. Довольствовались тогда малым. Сейчас все по-другому. Нужно содержать семью, помогать родне.
– У персонажей-детдомовцев вашей «Тучки» теперь тоже другая жизнь?
– Ногаец Балбек стал научным работником на Кавказе. Крымский татарчонок Муса прожил достойную жизнь и умер уже в летах. Я многих помню и по фамилиям, и в лицо. Потому что с военных времен вел дневники. Исписал шесть общих тетрадей, где в наивно-романтическом духе известного когда-то автора Василия Ажаева рассказал о своих скитаниях по стране. Не многим подросткам тогда удалось «выскочить» в нормальную жизнь из той детдомовской системы с тюремным уклоном.
В книге многое пришлось зашифровать. Однако, когда в 1989 году режиссер-ингуш Саламбек Мамилов взялся снимать по ней фильм, пригласив меня как сценариста, мы без труда восстановили все реалии.
– Не опасно было снимать в тех местах?
– Всякое случалось. В одном месте съемочную группу осетины забросали камнями. Вражда между кавказскими народами была положена еще Сталиным, который, походя, брал землю у одного народа и отдавал другому. И сразу же эти народы становились заклятыми врагами на тысячу лет вперед.
Был случай, когда меня украли. Тогда на съемочную площадку приходило много чеченцев посмотреть на меня. Съемочная группа, опасаясь за безопасность, на ночь запирала меня в гостиничном номере на втором этаже. Но однажды ранним утром в моем окне вдруг возник милиционер в звании подполковника и сказал, что ключи от двери утеряны, а группа якобы уже уехала на съемку и «просили вас взять через окно». А внизу ждали две «гаишные» машины. Нас во время съемок все время сопровождали «гаишники», мы к этому привыкли, и у меня никаких подозрений не возникло. И в этом их расчет был совершенно точный. Меня посадили в милицейский «жигуль» и увезли в горы.
– Большой выкуп запросили?
– Нет, что вы. Они привезли меня в село, где на площади уже толпился народ. За огромным столом сидели бородатые люди. Ораторы что-то говорили. На их непонятную речь я в ответ лишь кивал. Старейшины подарили мне кинжал. Потом было застолье. Через некоторое время привезший меня милиционер обратился к народу: «Вы видели живого Приставкина, а люди за тем холмом еще нет». И так меня возили от селения к селению. После третьего «стола» я уже мало что помнил. Кинжалов много надарили. А съемочная группа нашла меня только на третьи сутки. Трогательная и смешная вышла история.
Но в Чечне «Тучка» так и не была переведена на чеченский язык. Это, кажется, единственное место в СНГ, где ее так до сих пор и не издали. В руководстве республикой на это всегда твердо говорили: нет. Даже посылали делегацию в Москву жаловаться на меня, дескать, оклеветал чеченский народ.
– У фильма открытый финал. Не планировалось продолжение?
– Тему военного бездомного детства я продолжил в повести «Кукушата». А фильм заканчивается тем, что уснувших братьев разъединяют: Колька едет дальше в своем вагоне, а Сашку-Алхузура переносят в «товарняк», идущий в другом направлении. Политика и высшие силы разводят людей.
После первой чеченской войны мы с режиссером ездили туда. Была задумка снимать продолжение. Не во все места удалось попасть. Но в станице Асиновской были. Видели описанные в повести серные ванны, в которых купались сироты уже этой войны. Мы начали снимать документальный фильм «По следам «Тучки», пытаясь рассказать, что сейчас там творится. Но закончить его не хватило средств.
– При вашей занятости как вы еще успеваете писать?
– Я часто шучу, что не писатель, а читатель. А пока был председателем Комиссии по вопросам помилования при Президенте РФ, добавлял – читатель уголовных дел. На это уходили все дни, включая субботу – воскресенье. А писать «свое» приходилось по ночам.
Такими трудами в свет вышел мой трехтомник «Долина смертной тени». В основу книги легли материалы уголовных дел, прошедших за десятилетие через комиссию. Это размышления о менталитете нашего народа и, конечно, о преступлениях и наказаниях. Взгляд через тюремное окошко на русскую жизнь. Несколько глав из книги посвятил нашей комиссии, участвовавшим в ее работе Булату Окуджаве, Льву Разгону и менее известным, но тоже достойным людям.
Затем появилась книга «Синдром пьяного сердца», в которой я собрал 20 документальных рассказов о «крепких застольях» с известными литераторами. Считается, что писатель может вести себя как хочет, лишь бы были нравственны его произведения. А в жизни он может быть кем угодно, хоть подонком. Я против такой раздвоенности. Писатель и в личной жизни должен быть таким, каким он предстает в своих книгах.
– А как же слова Чехова о Короленко – мол, хороший писатель, но чтобы стать гением, ему нужно изменить жене?
– Антон Павлович – большой иронист. Я с ним согласен лишь отчасти. Можно и жене изменить, оставаясь нравственным. Безнравственно жить с нелюбимой женой. Человек может иногда выходить за пределы самого себя. Так, например, есть люди железной педантичности. В годы моей учебы в Литинституте теорию литературы читал профессор Поспелов. И сдавать ему можно было только «по Поспелову». Если я начинал отвлекаться и фантазировать, он одергивал: «Это не Поспелов. Мне, пожалуйста, Поспелова». Такой подход сужает возможности человека, особенно писателя. У нас, студентов, даже был спор, у кого из преподавателей какая жена. И логически мы пришли к заключению, что у всегда одетого с иголочки Поспелова жена – его ровесница, а у вечно расхристанного профессора Бонди – молодая. Так и оказалось.
А насчет Чехова… Он не любил о себе болтать. И поэтому в официозное литературоведение вошел как образец нравственности. Но вот вам пример: Антон Павлович едет по Германии и в дороге получает телеграмму от своей возлюбленной Лики Мизиновой с просьбой заехать, поскольку ей одной с ребенком на руках тяжело, она голодает. И Чехов проезжает мимо этого города, не останавливаясь. Нравственно это или безнравственно? Боюсь, мы не можем об этом судить – слишком мало знаем…
– А молодежь сейчас охотно идет в писатели?
– Из глубинки в Литинститут присылают много интересных работ. Талантами русская земля не оскудевает. Но когда провинциалы после учебы возвращаются на свою малую родину, то, как правило, «пропадают» там без вести. Наверное, затягивает быт.
Нашим выпускникам трудно устроиться на работу. Девочкам работодатели, не стесняясь, предлагают сожительство. В литературу входить всегда трудно. Один мой студент в свое время дебютировал с хорошей повестью об учителях. А сейчас на «книжных развалах» лежат его детективы. Как-то он мне звонит: «Анатолий Игнатьевич, хочу вам подарить свою книжку, хоть вы детективы и не читаете. Но ничем большим похвалиться не могу. А вы детективы не пишете? Хотите – научу?..»
– А разве на занятиях вы это не «проходите»?
– На своих семинарах я практикую свободные беседы плюс обязательное обсуждение работ каждого. На этом молодые оттачивают свой литературный вкус и мастерство. В творчестве нет рецептов. Писательство – не алгебра и не химия. В наш институт приходят гении, а уходят уже обычные ребята. Главное, чтобы произошла эта метаморфоза, и они поняли, что до них были Толстой и Достоевский. А что из них получится – это еще большой вопрос.
Я не могу научить, как надо писать. Просто показываю, как это делают другие писатели. Не требую от студентов ведения дневников или записных книжек, которые являются школой самоосознания. А только говорю, что сам их веду. Они, может быть, поступают так же…
Вот вам наугад одна мысль из моей записной книжки: «Раздумывая о том, что нам обещает христианство в раю и аду, я подумал, что их не может быть по той причине, что рай – это бездействие, а Всевышний не может лишать человека возможности самосовершенствоваться – тогда пропадает смысл существования: земного или загробного».
– Христиане с вами не согласятся.
– Я этой темой серьезно занимался. И ни в одном источнике не нашел вразумительных ответов, чем же все-таки занимаются в загробном мире души усопших. Вечная жизнь в блаженстве? Согласитесь, это не самое интересное времяпрепровождение. И даже наоборот. В аду та же статичность – вечная мука и страдания. Так тоже не может быть, потому что ни к чему не ведет. Мне больше по душе восточная религия перерождения, где есть процесс непрерывного саморазвития: был камнем, стал деревом, потом зверем, затем злым человеком, после добрым и т.д. Идет нарастание истин, делающих вас лучше. Вне саморазвития не может быть ничего.
Выбор читателей
Комментарии