На чтение: ≈ 13 мин.Когда впервые попадаешь на актерский этаж Театра имени Моссовета, в коридор, куда выходят двери гримерок – место интимное, заповедное, скрытое от посторонних глаз, – невольно охватывает трепет. То тут, то там в таинственной полутьме мерцают золотые таблички: «Здесь гримировались Любовь Орлова, Ростислав Плятт, Фаина Раневская». Именно тут готовится к встрече со зрителем и народный артист России Сергей Юрский – легенда русской сцены, русского экрана, русской литературы. Несмотря на то что из-под его пера вышло пятнадцать книг, а поставленные и сыгранные им спектакли давно превратились в классику, сам он ко всем восторженным эпитетам в свой адрес относится крайне болезненно. Общаться с ним – одно удовольствие. Уже хотя бы потому, что такую русскую речь – образную и насыщенную – в обычной жизни сегодня редко где услышишь. Да и на столь глубокие рассуждения, но вместе с тем спокойные и без надрыва, нынче мало кто способен.
– Сергей Юрьевич, часто ли ваша известность приходила вам на помощь, выручала и позволяла пройти туда, куда «посторонним вход воспрещен»?
– Я заметил странный эффект: корыстное использование своей популярности всегда оставляет ужасную горечь во рту. И очень редко приносит хоть какой-то результат. Например, в прошлые годы, стоя в очереди или добиваясь чего-то среди других, я старался сделать все, лишь бы меня не узнали. Но кто-нибудь как назло непременно замечал, и начиналось: «Вы только посмотрите, кто тут стоит. Ладно, мы, но он-то!» В такие моменты всегда хотелось провалиться сквозь землю. Начинаешь одергивать: «Перестаньте, пожалуйста, не митингуйте». А в следующую секунду на тебя, как правило, обрушивается жуткий окрик «властимущего»: «Да кто бы ни стоял! Да кто он такой! А мне-то что? Для нас все равны!» Как же это отвратительно. Поэтому всегда стараюсь любой ажиотаж вокруг себя подавить на корню. Чужая известность почему-то возбуждает в людях либо подобострастие – что неприятно, либо омерзительное хамство.
– А вам никогда не хотелось быть большим начальником и «править» по справедливости?
– Вот уж чего не хотелось – того не хотелось. Честное слово! Но меня всегда чрезвычайно занимала психология, я бы даже сказал физиология власти, а значит, и психология нашего народа. Именно поэтому несколько лет назад в театре «Школа современной пьесы» я взялся поставить спектакль «Вечерний звон» по очень важной, на мой взгляд, вещи молдавского драматурга Ивана Друце «Ужин у товарища Сталина». И сам же сыграл в ней главную роль. Всю жизнь я наблюдаю, как люди стремятся к власти и как приближение к власти их меняет. В России к этому вопросу вообще какое-то особенное, мистическое отношение. Наши люди просто жаждут, чтобы ими управляли, они всем сердцем хотят кому-то подчиняться. И вместе с тем они наделены юмором, умеют смеяться над своими правителями. Пусть тайно и криво, но смеяться. А затем – и это уже вообще наш национальный парадокс, – заполучив над собой сильную руку, они будто нарочно пытаются все указания власти перепутать, обойти любые законы, ускользнуть от них. Через отношение к власти я просто постигаю свой народ. И себя как его часть. И этот от начала и до конца выдуманный вечерок на даче у Иосифа Виссарионовича, эта зарисовка-иллюзия, к которой я еще добавил свои абсурдистские впечатления, – неплохая пища для размышления. Правда, сейчас мы «Вечерний звон» не играем: наша главная героиня ждет ребенка. А у меня принцип: никогда и никого не заменять. Первый состав всегда остается единственным. Вернемся к этой истории или нет – время покажет.
– На сцене вы примерили китель Сталина, в кино – шарф и штиблеты Остапа Бендера – героя, пусть и выдуманного, но все равно исторического. А с кем из великих вы были бы не прочь поговорить по душам?
– Когда я вижу актеров, которые играют Пушкина, Блока или Ахматову, играют «запанибрата», читая их стихи, будто свои собственные, в буквальном смысле разговаривают с ними на «ты», возникает чувство неловкости. Откуда эта фамильярность?
Когда-то я сидел за одним столом с Иосифом Бродским, но сегодня при его почти что монументальном статусе я бы уже даже и не знал, как с ним разговаривать. Не о чем, а именно как… А вот посидеть за соседним столиком, посмотреть на него со стороны – это было бы интересно. Точно так же, со стороны, я бы не без интереса понаблюдал за Маяковским, Пушкиным. Я мечтал бы повстречаться с Булгаковым. Думаю, с ним было бы очень легко и просто. Нам бы нашлось что обсудить.
Я вот только что вернулся из Петербурга, где озвучивал свои сцены в новом фильме Андрея Хржановского «Полторы комнаты и окрестности». Это фантазия о жизни Иосифа Бродского, основанная на его записках, рисунках, прозе и стихах. Мы с Алисой Фрейндлих играем родителей поэта. И там есть одна сцена – она мне больше всего и в сценарии понравилась и во всем фильме кажется определяющей, – когда отец, мать и сын встречаются в комнате, где прошло детство Иосифа. Мать накрывает на стол, они садятся обедать, что-то обсуждают, а потом оказывается, что их троих уже давным-давно нет на свете. И они очень корректно и деликатно любопытствуют друг у друга: кто как умер, где, больно ли было? Очень трогательная и в то же время серьезная сцена. Вот так бы я хотел встретиться и с Пушкиным, и с Маяковским…
– Вы всегда получали те роли, о которых мечтали?
– Конечно, я очень многое не сыграл, но у меня нет ни малейших конкретных сожалений. В этом году исполняется пятьдесят лет, как я на сцене. Пятьдесят лет непрерывной игры. Самое трудное в этой работе, но в то же время и самое упоительное – это выход к залу, когда в течение всего вечера ты несешь абсолютную ответственность за связь со зрителем. Конечно, иногда, если этот контакт не случился, ты можешь обвинять зал, но на самом деле всегда обязан спрашивать только себя. Сцена, особенно концертная, – это непросто. Раньше это не так чувствовалось, а сегодня очень ощутимо, особенно если это большая аудитория. Самый тяжелый спектакль из всех, какие когда-либо играл, – «Стулья» Ионеско. Ведь мы работали его только вдвоем с моей женой Натальей Теняковой. Спектакль требовал колоссальной внутренней отдачи, и когда мы поняли, что силы на исходе, пришлось с ним проститься. И сегодня есть спектакли непростые, один из последних – «Предбанник». Но тут вопрос в количестве. Если по молодости я играл до пятидесяти представлений в месяц, то сегодня ограничиваюсь максимум десятью. Когда накатывает усталость – ложусь на диван. И лежу. И воскрешаю. Но при этом у меня еще есть кое-какие планы на будущее. Это заставляет думать, что я должен пока остаться в профессии. Прощаться будем только тогда, когда планы кончатся…
– Когда ваша дочь Даша была маленькой, вы ей читали книжки перед сном?
– А как же, естественно, читал. Она очень любила книги про животных. А вот нашего внука, Дашиного сына, животные вовсе не интересуют. Он чувствует мир иначе – через всевозможные машины и механизмы. А еще Даша очень любила истории про мумми-троллей. Я вообще не большой любитель записывать аудиосказки для детей – это слишком большая ответственность, но вот сочинения Туве Янссон озвучил бы с удовольствием. Настолько они забавны, трогательны и убедительны. И вот еще, наверное, «Буратино» Толстого записал бы. Это уже любовь моего детства.
– Сергей Юрьевич, вы часто перечитываете собственные книги?
– Никогда. Точно так же, как не пересматриваю фильмы со своим участием. Хотя нет, обманываю, недавно пришлось перечитать только что вышедший сборник «Четвертое измерение», названный так по самому маленькому, но очень важному рассказу. Книга эта – ассорти из того, что когда-то раньше уже выпускалось, надо было посмотреть, как все эти вещи, собранные из разных сборников, смотрятся в новом сочетании. Ну и опечатки проверить. Несколько нашел. Например, в выходных данных я отчего-то назван Сергеем Сергеевичем. Но в этом даже свое обаяние есть…
А еще я стараюсь не перечитывать свои книги потому, что на свете полно другой, не менее умной и еще не известной мне литературы. Недавно открыл для себя Дмитрия Быкова. В нем виден сегодняшний человек, способный остро выражать свои мысли. Я с ними, кстати, далеко не всегда согласен, но они мне крайне интересны. Это действительно другой человек, новый – появление таких художников оправдывает случившиеся в нашей стране перемены. Или вот Эдуард Лимонов. По-человечески он мне совершенно чужд, а как писатель интересен. Он будто из другого мира. Другого, но вместе с тем чрезвычайно близкого. И этот мир – не притворство, не маска, не просчитанный имидж. Это истинное творчество. Небывало много читаю мемуарной и дневниковой литературы. И по ней узнаю своих же друзей, теперь уже, к сожалению, чаще покойных. Узнаю с изумлением, радостью и горечью их незамеченную в полной мере глубину, проницательность, пророческие черты. Будет возможность, почитайте «Записки последнего сценариста» Анатолия Гребнева. Или дневники отца Александра Шмемана. И вы поймете, что я имею в виду.
– А ваши вкусы и взгляды на жизнь часто сходятся с оценками вашей супруги Натальи Максимовны Теняковой?
– Часто, но не во всем. Если вы о книгах, то она, конечно, читает больше меня. Но совсем другую литературу. Так что иногда мы просто не можем ее обсуждать – нет общих точек. Но в отношении к искусству вообще мы сходимся во многом. Смеемся над одним и тем же. И не позволяем себе смеяться тоже над одним и тем же. И это очень важно. Чего уж там – за столько лет мы стали друг на друга необычайно похожи.
– А как же измышления психологов, что сходятся лишь противоположности: плюсы с минусами?
– Минусов кругом и так много, поэтому теперь все больше начинаешь ценить пусть редкие, но все же плюсы…
Екатерина ЦВЕТКОВА (фото)
Выбор читателей
Комментарии