Рыцарь Детства

Его называли «самый многодетный отец России». А еще – «адвокат детства», «полпред сирот», «последняя надежда обездоленных»… Больше остальных мне нравилось это – «Рыцарь Детства». Самое точное. Оба слова с большой буквы.

Листайте вправо, чтобы увидеть больше изображений

Пишу в прошедшем времени. Не стало Альберта Лиханова – писателя, академика Российской академии образования, президента Международной ассоциации детских фондов и председателя Российского детского фонда, лауреата Государственной премии РСФСР в области литературы, Премии Президента России в области образования, Премии Правительства России в области культуры…

Перечислять все звания, премии, регалии Лиханова не буду. Это сделают без меня. Их очень много. Уточню лишь, что Лиханов – единственный в истории нашей страны писатель, выступавший на заседании Политбюро ЦК партии с докладом по острейшим социальным вопросам общества. До Альберта Лиханова на Политбюро слушали, если не ошибаюсь, всего двоих писателей – лауреата Нобелевской премии Михаила Шолохова и лауреата Сталинской премии, генерального секретаря Союза писателей СССР Александра Фадеева.

При нашей первой встрече с четверть века назад я, новоиспеченный заместитель главного редактора «Пионерской правды», набрался храбрости предположить:

– В наших биографиях, Альберт Анатольевич, много совпадений.

– Например? – Лиханов улыбнулся в усы.

– Мои дед и отец родились, как и вы, в Вятке. Я, как и вы, окончил в Свердловске факультет журналистики Уральского госуниверситета. Как и вы, пришел в журналистику с темой детства. Точнее, с темой «детство без детства». Как и вы, я начинал работать в областной молодежной газете. Не зная, что это ваше детище, стал активным автором созданного вами еженедельника «Семья». Как и вы, до поры до времени ставил конкретную, задиристую, боевую журналистику выше писательского ремесла…

– Наконец, мы оба с усами… – шуткой приземлил мою репортерскую дерзость Альберт Анатольевич.

С тех пор наши встречи, к обоюдной радости, утратили деловой официальный лоск. Собственно, не утратили, а так и не успели приобрести этот холодный глянец «протокола». Писатель доверял мне больше, чем того требовало традиционное интервью к очередной дате Детского фонда. Фразы, оброненной во время разговора («Сергей, это не для печати»), было достаточно, чтобы Лиханов не просил на перепроверку готовый текст беседы.

К прежним добавились еще два трогательных совпадения наших биографий. Альберту Анатольевичу при крещении дали имя Глеб. (Имени Альберт нет в святцах.) И я своего старшего сына 45 лет назад, не зная Лиханова лично, назвал Глебом.

Лет десять назад Лиханов на встрече с коллективом редакции газеты «Трибуна», в которой я тогда работал, на шестом этаже бывшего Дома печати в Бумажном проезде, 14, со счастливой улыбкой сообщил, что зал, где мы принимаем гостей и проводим редакционные планерки, – его, Лиханова, бывший кабинет главного редактора журнала «Смена». За это и подняли тост.

Альберт Анатольевич проработал в «Смене» 20 лет. Я не поленился и полистал в оцифрованном архиве журналы того периода (1966- 1986). Впервые опубликован роман Юлиана Семенова «Майор Вихрь» со Штирлицем «в главной роли». Увидели свет долго лежавший под сукном цензоров роман братьев Вайнеров «Эра милосердия» и рассказ Валентина Пикуля «Железные четки». Дальше – больше. Были напечатаны не принятые в толстых «правильных» журналах рассказы Виктора Астафьева, Юрия Нагибина, Александра Зиновьева, Владимира Максимова, братьев Стругацких, «Сын человеческий» священника Александра Меня…

Активно печатались Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Юрий Трифонов, Виль Липатов, Сергей Абрамов… Тираж «Смены» при главном редакторе Лиханове вырос до 3 миллионов 300 тысяч экземпляров. Стало не хватать бумаги на его печатание.

Абзац из статьи про журнал «Смена» в Википедии: «Информационно-публицистический раздел в советское время выполнял в основном пропагандистскую роль, однако с середины 1980‑х годов, когда главным редактором «Смены» был Альберт Лиханов, журнал стал поднимать темы, ранее считавшиеся запретными (рок-музыка, молодежные субкультуры, борьба с бюрократией и т. п.)».

Лиханов и перо писателя приравнял к штыку. «Литература не нравиться должна, а сострадать и спасать», – говорил Альберт Анатольевич.

Недаром его любимые литературные герои – люди с несокрушимым характером, несломленной волей, фанатичной верой в справедливость. Это люди благородного поступка.

– Назовите ваши любимые книги, – попросил я Лиханова в одном из разговоров.

– Мои литературные вкусы не изменились с юности, – ответил писатель. – «Спартак» Рафаэлло Джованьоли, «Овод» Этель Лилиан Войнич, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Молодая гвардия» Александра Фадеева, «Два капитана» Вениамина Каверина, «Судьба человека» Михаила Шолохова. Эти книги о самоотречении, о самопожертвовании. Об идее, которой человек до конца служит, отдавая за нее жизнь. Сейчас эти темы подзабыты, выброшены из общения. Никто за идею не станет отдавать свою жизнь.

Самой огромной трагедией своей жизни писатель и общественный деятель Альберт Анатольевич Лиханов считал развал Советского Союза.

– Когда государство раскололось, я не мог писать восемь лет. Я не понимал, что произошло. Такого рода катастрофы я не мог себе представить. Я не вписывался в новый формат, – переживал Лиханов. – Люди хотят успеха, это понятно, но, когда успех переводится только на одну основополагающую стрелку – материальное благополучие любым путем, это становится моментом распада: человека, семьи, группы, общества… Последовательным распадом всего. Люди перестают верить друг другу. В основе личного успеха – недоверие к другим.

На океанском столе Лиханова в его кабинете среди развала книг я увидел фотографию женщины в опрятной раме. Даже в старости она была благородно красива.

– Мама? – спросил я.

– Любимая учительница Аполлинария Николаевна Тепляшина. Во время войны она спасла многих детей от болезней, а то и от голодной смерти. Она не только учительница. Она спасительница.

Аполлинария Николаевна – тезка учительницы из детского рассказа Андрея Платонова «Еще мама». В этом совпадении я вижу некий символ и закономерность. Учительницу Андрея Климентова (настоящая фамилия писателя Платонова) Аполлинарию Николаевну Егорову из воронежской церковно-приходской школы будущий классик русской литературы и его одноклассники называли «еще мама». (Читай – «вторая мама».) И первоклассник Альберт Лиханов (другой классик русской литературы) мог называть «еще мама» свою первую учительницу Аполлинарию Николаевну Тепляшину.

Она будто шагнула из рассказа Платонова в кировскую школу №9, в которой учился Альберт Лиханов. Шла война. Время было голодное. Тепляшина на свои деньги покупала в аптеке витамин С. Ходила между рядов парт и с ложечки вкладывала в голодные рты учеников кисло-сладкие горошины желтого цвета. При этом строго следила, чтобы ребенок при ней разгрыз витаминку. Хрумкнул, как она говорила. Почему следила? Чтобы ребенок, сэкономив на собственном здоровье, не мог обменять свою горошину на какую-нибудь безделушку – марку, карандаш, ластик, перочинный нож…

Когда деньги на витамины кончались, Аполлинария Николаевна заваривала в ведре свежие ветки хвои и поила детей лечебным отваром. Спасала от цинги и простуды.

Благодарный ученик Альберт Лиханов, став известным писателем и почетным гражданином Кирова, учредил в честь Аполлинарии Николаевны Тепляшиной премию ее имени для учителей начальных классов.

Образ любимой учительницы проходит через многие произведения Лиханова.

– Раньше перед учителем снимали шапку. Пока учитель будет оставаться только «обслуживающим персоналом», пока ему не будет возвращен статус педагога, имеющего право не только обучать навыкам, давать знания, но и влиять на души учеников, на их поведение, мы будем продолжать терять поколение за поколением. Пока учитель – «продавец знаний», с ним будут цинично торговаться, как на рынке, – говорил Лиханов.

Мы были с ним в нескольких поездках по стране. Особенно запомнилась командировка на самый краешек России, за полярный круг, на полуостров Тикси. Самый северный поселок Якутии.

13 часов лета на стареньком Иле, полностью заполненном подарками Детского фонда школьникам дальних улусов Тикси. Нас было человек пять-шесть – сотрудники Детского фонда во главе с его председателем и я, журналист. Мы угнездились на трех передних рядах возле кабины пилотов. Все остальное пространство салона самолета было заставлено коробками, ящиками, мешками с подарками. Попадая в воздушные ямы, которых почему-то оказалось за время полета никак не меньше, чем колдобин на сельских дорогах, старенький Ил дрожал, скрипел, тарахтел, как телега, нагруженная пустыми бидонами.

Была ночь. Было жутковато. И тогда Лиханов предложил петь комсомольские песни. Они заглушали тревожный озноб натруженных моторов. Места, над которыми мы пролетали, были ему родными. В Комсомольске-на-Амуре студент журфака УрГУ Альберт Лиханов проходил практику. В Новосибирске, перед тем как пригласили в Москву, работал собственным корреспондентом «Комсомольской правды». Романтика воспоминаний наполнила свежим ветром паруса наших песен.

…Арктика встретила белым безмолвием. Арктика – это все, что за пределами человеческих возможностей. То, что для нас на грани жизни и смерти, для жителей Крайнего Севера России привычная среда обитания. Норма, а не экстрим.

Ледяной обжигающий ветер, сбивающий с ног. В особую непогоду от чума к чуму здесь передвигаются с длинными шестами (хореями), втыкая их в наст, чтобы устоять на ногах. Полярная ночь – изматывающая, высасывающая силы и волю. Безнадежная, как вой волка.

Первое соприкосновение с Севером меня ошеломило. 13 часов перелета из Москвы до Тикси. Получасовая пауза в комнате для гостей местного аэро­пор­та. Обжигающий чай с настоем из трав и знаменитая строганина – замороженное филе омуля, нарезанное тонкой стружкой. Макаешь стружку в солонку со смесью соли и черного перца, кладешь на язык. В первую секунду язык примерзает, как к металлу, но мгновенно оттаивает, даже ничего не хрустит на зубах. Разогретые чаем (на Тикси сухой закон), разомлевшие после перелета, мы ждали посадки в видавший виды вертолет, чтобы еще час с лишним лететь в ближайший поселок Кюсюр.

На вертолетной площадке меня поразила лайка. Пассажирка уронила варежку. Не успела женщина наклониться и поднять пропажу из снега, как собака мгновенно варежку… проглотила. Варежка пахла рыбой. Для охотничьей лайки этого оказалось достаточно, чтобы принять кусок заиндевевшей шерсти за лакомство.

Я был одет, как московский пижон. Зимнее плащ-пальто, щегольская шапка-ушанка, шарф, полусапожки на «рыбьем меху», перчатки. Портфель на ремне через плечо. А здесь, на Тикси, хоть и солнечно, но хорошо за -30. Я ежился, прятался в воротник, но храбрился.

Лиханов посмотрел на меня с едва уловимой иронией, но и с отеческой заботой старшего о младшем. Подозвал сопровождавшего нас якута и попросил срочно переодеть журналиста. Мне принесли меховую малицу с капюшоном, унты и рукавицы. Они спасли меня от позора легкомысленного новичка, рисковавшего подвести общее дело.

Это были наглядные уроки доброты бывалого человека с мощным характером.

Еще час, как по кочкам, мы летели в вертолете до улуса Кюсюр. Вручали подарки. Водили хороводы со счастливой детворой. Для местного населения гости с Большой земли – огромная редкость. Лиханова облепили дети. Самые маленькие не стеснялись залезать на колени, обнимали за шею, ласкаясь к доброму седовласому дяде.

Известный писатель, заслуженный общественный деятель, побывавший во многих высоких кабинетах, награжденный самыми почетными регалиями, смотрелся очень органично и среди этих «детей природы». Он и здесь, на краешке земли, был своим. Понятным, простым, неравнодушным.

Мне запомнилась фраза, сказанная Альбертом Анатольевичем, на одной из встреч с читателями: «Я бы очень хотел своими произведениями построить мосты между взрослыми и детьми. Все мы бывшие дети. Про старика обычно говорят – он впал в детство. Я скажу иначе – как бы не выпасть из детства».

Не беспокойтесь, Альберт Анатольевич. Вы останетесь в детстве каждого, кто читал ваши книги.