РЫБКИН Павел Николаевич, родился в 1971 году в Смоленске. Закончил Смоленский государственный педагогический институт. С 1997 года – учитель русского языка и литературы средней школы # 26 города Смоленска. Педагогический стаж 3 года.

Накопил большой материал по теме “Сравнительный анализ поэтических произведений”. Активно сотрудничает с кафедрой истории и теории литературы Смоленского пединститута. В нынешнем году подготовил к печати поэтический сборник, посвященный 200-летию со дня рождения А.С.Пушкина.

Вечная нехватка смысла

Мне думается, что преимущество учителя-словесника перед предметниками заключается в том, что философия учительства в целом может и, я убежден, должна строиться на основе специфики самой литературы. Известно, что абсолютное большинство школьных дисциплин ориентировано прежде всего на накопление знаний “впрок”, на развитие логического мышления и его выработку путем тренинга на лабораторных образцах. Литература же – это главный (если не единственный) школьный предмет, который должен быть ориентирован прежде всего на формирование (или точнее выращивание) души. Ни в коей мере не игнорируя интеллектуальную сторону духовной жизни, литература остается стержневой учебной дисциплиной, которая занимается целенаправленным и последовательным развитием эмоционального мира ребенка. Отсюда принципиальное отличие урока литературы от других уроков. Главная и высшая цель урока литературы состоит не только и не столько в вооружении ученика знаниями, сколько в том, чтобы здесь и сейчас в процессе изучения художественного произведения школьник испытал то душевное потрясение, которое заставило бы его иначе, чем раньше, эстетически относиться к себе и миру, ведь он, ученик, читатель, имеет дело не просто со словами о тех или иных чувствах, но с самими этими чувствами, ставшими чужой речью о них и потому способными стать и его собственными переживаниями, претворять уже его “Я”. Иначе говоря, урок литературы – это время, когда совершается некая эстетическая литургия. И вся педагогическая стратегия (философия учительства), и вся педагогическая тактика (методы осуществления философских максим) должны быть подчинены этой высшей цели.

Современный мир сложен, и тем более значима и ответственна в нем роль учителя. Всемирная история, пройдя через две глобальные войны, через возникновение и крушение тоталитарных режимов, через более или менее поверхностное, но необратимое втягивание в модернизацию всех стран, наконец, через вспышку постиндустриальных технологий и структур, вошла в полосу трудновообразимых дальнейших проблем и перемен. После невероятно быстрого – при жизни одного-двух поколений – безоглядного перебора всех мыслимых и немыслимых вариантов будущего, в том числе форм искусства (или форм отказа от искусства), на исходе тысячелетия возникло ощущение огромной, даже беспрецедентной неопределенности перед лицом и прошлого, и настоящего, и будущего. Во все возрастающей степени, опять и опять, настали новые времена. Но без прежнего пафоса Новых Времен, без авторитетной идеи “модерна”. Как, впрочем, и без трезвой, работоспособной идеи “возвращения” к истокам. Современная цивилизация, современная высокая культура начали испытывать ощущение парения и невесомости не только как насущно необходимую свободу, но и как затруднительное отсутствие гравитации. В свете всего сказанного моя учительская философия может быть в целом сведена к сугубо гуманитарной концепции выхода из подобного положения. Учитель призван создать это гравитационное поле как в своей собственной душе, так и в душах учащихся, разумеется, без ущемления свободы обеих сторон. Поскольку задача всякой философии – это, по большому счету, уяснение и разъяснение смысла жизни, то центральной точкой, в которой сольются чувство осознанного притяжения к истокам человеческой индивидуальности и ощущение беспредельной, но не переходящей в имморализм свободы, может и должно стать утверждение самоценного достоинства рефлексии. “Человек размышляет о собственной жизни, как ночь о лампе”, – сказал поэт. Вполне возможно, что и наоборот – как лампа о ночи. Но как бы то ни было, даже самые неутешительные заключения, могущие возникнуть в данной связи, бесконечно просветленнее, чем жизнь без думания о себе, хотя бы потому, что вопрошание – человечно.