На чтение: ≈ 16 мин.Владимир Сорокин не единожды высказывался о том, что высокое место, которое занимает литература в российском социуме и культуре, не соответствует ей в принципе, как и положение писателя – статусу учителя жизни и провидца. Например, в одном из интервью он говорил: «Весь мой опыт в литературе – это попытка снять с этой области некую мистическую паутину, которой она была окутана последние два века.
Мысль о том, что писатель должен быть пророком или учителем общества, – прямое следствие заблуждения, которое возникло со второй половины XIX века. Появление таких писателей, как Толстой и Достоевский, а также кризис православия привели к тому, что к концу XIX века литература заняла место непомерно большее, чем ей полагалось. После победы большевиков литература стала важным государственным делом. Именно Сталину принадлежит чудовищное высказывание о том, что «писатели – это инженеры человеческих душ». С этого момента литература была окончательно поставлена на место Бога» («НГ-Религия», 2003, №11). Однако в своем творчестве, начиная с «Ледяной трилогии» и далее, он последовательно «разбивал» свои теоретические заявления. И его последний роман «Доктор Гарин» не исключение.
Хотя на этот раз Сорокин весьма и весьма успешно закамуфлировал свой «пророческий» message. Настолько успешно, что «провел» даже проницательных критиков: «Сорокин нынешний, разрушая, создает – поэтому буйство языка отходит на задний план, уступая сцену классической прозе, сюжетному повествованию, изложению идей. Да-да, Горациево «развлекая, поучай» с недавних пор верно и для автора «Нормы» и «Голубого сала», – рассуждает Валерий Шлыков на «Горьком», попутно отмечая, что «эксперименты Сорокина с формой продолжаются, но если прежде это был хардкорный постмодернизм, то теперь автор тяготеет к классическим мягким жанрам, таким как волшебная сказка». Галина Юзефович идет еще дальше: «Словом, прекрасно и разнообразно написанный текст, который к тому же нескучно читать, казалось бы, куда лучше. Однако проблема «Доктора Гарина» состоит в том, что больше про него сказать решительно нечего», – пишет она о романе. Что замечательным образом сходится с посылом самого автора: «Если говорить о «Гарине», то у меня была поначалу лишь одна идея, вуайеристская: что случилось с героем «Метели» доктором Гариным спустя 10 лет? Хотелось глянуть на него. А когда начал, стал получаться приключенческий роман, которых я раньше не писал», – признался писатель («Новая газета» №41 от 16 апреля 2021 г.).
И да, с первого взгляда дело обстоит именно так. И даже более того: «Гарин» является не просто продолжением, но логическим завершением «Метели», в котором Сорокин в духе классической русской литературы обращается к этической проблематике: нравственному рождению героя. Помните мысли молодого Гарина после дегустации пирамиды у витаминдеров? «Какое чудо – жизнь! – думал он, вглядываясь в метель так, словно видя ее впервые. – Создатель подарил нам все это, подарил совершенно бескорыстно, подарил для того, чтобы мы жили. И он ничего не требует от нас за это небо, за эти снежинки, за это поле! Мы можем жить здесь, в этом мире, просто жить, мы входим в него, как в новый, для нас выстроенный дом, и он гостеприимно распахивает нам свои двери, распахивает это небо и эти поля! Это и есть чудо! Это и есть доказательство бытия Божия!» А теперь сравним их со зрелыми суждениями в самом конце «Гарина». «Имея абсолютную веру в правильный путь, мы формируем этот путь. И не только путь! Мы формируем и мир вокруг нашего пути», – вот к чему приходит Платон Ильич после встречи с чудом, когда Ворон из старинной книги явился к нему и исполнил его сокровенное желание.
И последующие действия доктора являются как бы очевиднейшим подтверждением, что нравственный идеал, а с ним и смысл жизни обретены. И снова же сугубо в традиционном русле: в любви и служении. Гарин находит свою любовь и готов посвятить, по крайней мере, возникает такое впечатление, всю свою жизнь, чтобы заботиться о ней – о своей Маше, помешавшейся – что совершенно неудивительно, учитывая невзгоды, выпавшие на ее долю, включая потерю руки и ноги, – рассудком. Казалось бы, вот он – авторский месседж, простой и ясный, возврат к традиционным ценностям/традиционной литературе: через испытания и невзгоды – к пониманию того, что выше простого человеческого счастья нет ничего.
Такое прочтение вполне имеет место быть. Но исчерпывается ли авторское послание этим месседжем или вообще является ширмой, за которой скрыто куда большее?
Итак, Сорокин рисует нам картину фантастическо-гротескного будущего: главы «Большой восьмерки» представлены в виде задниц (буквальных), или, как их еще называют, pb (политические существа), проходящих психотерапию под руководством доктора Гарина. Они лишены власти и живы лишь прошлым. Как уточняет Гарин, «для них прошлое – мешок без дна». В настоящем никакой роли они не играют. Можно сказать, что само их наличие в тексте сводится лишь к маркировке времени – постполитического будущего: «Да, вы точно не знаете, что будет с вами завтра, – задумчиво произнес астролог Моно. – И мир не знает. Это нынешняя реальность. <…> Уважаемая Ангела только что чуть не со слезами рассказала нам о безмозглых военных, пришедших ей и коллегам на смену и ввергших мир в перманентную войну. Этих военных, мадам, породила ваша идиотская политика. Не обижайтесь, господа pb, но вы недооценили мир, которым управляли. <…> Вы правили по-старому, в стиле прошлых веков. И своим политическим высокомерием разбудили средневекового человека, homo medii aevi. И он пришел. И дал вам пинка». Что наравне с раздробленностью страны на многочисленные мелкие суверенные государства отсылает нас к «Теллурии», мир которой Станислав Львовский в одной из статей определил как «пострелигиозный» и «постисторический (последний в том смысле, что «представление о ней <истории> вернулось к состоянию, напоминающему примерно о середине XVIII века – до того, как, согласно формулировке Райнхарта Козеллека, с понятием истории начали «связывать горизонт социального и политического планирования, устремленность в будущее»)». И в этом плане мир «Гарина» как бы предшествует «Теллурии», являясь его предтечей, ступенькой по направлению к оному, саму структуру которого, по мысли Львовского, следующего за американским социологом Иммануилом Валлерстайном, узаконивает теллур (химический элемент 16-й группы (по устаревшей классификации – главной подгруппы VI группы, халькогены), 5-го периода в периодической системе. У Сорокина – мощный наркотик. – Прим. ред.) как отсвет/аналог рая. «Но теллур… божественный теллур дает не эйфорию, не спазм удовольствия, не кайф и не банальный радужный торч. Теллур дарует вам целый мир. Основательный, правдоподобный, живой. И я оказался в мире, о котором грезил с раннего детства. Я стал одним из учеников Господа нашего Иисуса Христа», – витийствует один из многочисленных персонажей «Теллурии».
В «Гарине» никакого теллура нет и в помине. Да, наркотики есть, но теллуру они не конкуренты как по силе воздействия, так и по распространенности. И роль они играют в романе куда меньшую, чем в «Метели». Их можно вообще убрать, и ничего ровным счетом не изменится. Тогда что легитимизует мир романа, что является его стержнем?
Начнем с очевидного. Мир в «Гарине» несамобытен и несамостоятелен. Повествование делится на блоки, которые отсылают к некоему прошлому, причем как в истории, так и в литературе, являясь воплощением – разумеется, в сорокинской трансформации – грез и помыслов «исправителей человечества». «Как робот, прозванный в народе «маяковским», так и «чернышевский лагерь» – это, конечно, некие отражения известных звезд прошлого на современной пластиковой поверхности», – поясняет сам писатель в упомянутом интервью «Новой газете». Ясно, что «маяковский» отсылает к прозрениям футуристов и советских фантастов о новом обществе, а «черныши» – к «Что делать?» Чернышевского и лагерям Шаламова. В части, где герои попадают в имение графа Сугробова, легко прочитываются аллюзии на «Отцов и детей» Тургенева. И так далее. Что сводит нарратив (повествование о взаимосвязанных событиях, представленных читателю или слушателю в виде последовательности слов или образов. – Прим. ред.) к путешествию по миру постмодерна, частью которого является и сам протагонист (надо очень постараться, чтобы не увидеть в Платоне Ильиче пастернаковского доктора Живаго).
И Сорокин ведь этого даже не скрывает: вспомните, как называется психотерапевтический метод Гарина (легкий удар электричеством, что-то вроде электрошокера)? Именно: постмодернизмом.
И что же получается: в постмодернистском мире Гарин, сам будучи его, мира, частью, лечит своих пациентов постмодернизмом? Совершенно верно. Лечит, тем самым легитимируя мир романа. И одновременно вычленяя его, мира, дух – дух постмодерна, который скрепляет воедино внешне, казалось бы, противоречивые части в некий абсурдный, но при этом целостный мир, в котором правят по определению ирония и сатира. Разумеется, в таком контексте «нравственное преображение» Гарина в конце романа мало чем отличается от инсайда в повести: постмодерн не терпит Абсолютного, включая и того, что относится к этике.
Тогда зачем Сорокину понадобилось дублировать вышеупомянутую сцену из «Метели»? Чтобы передать привет Шкловскому, девальвируя этику до приема? В том числе, но главное – зафиксировать принцип, который лежит в основе того будущего, которое прорицает писатель. Принцип тавтологии: Сорокин воспроизводит будущее, в основе которого лежит повторение. Например, постполитическое устройство, выраженное в неофеодальной раздробленности, повторяет распад СССР с элементами из 1917 года и Гражданской войны, а сам мир, его содержание – уже существующие литературные источники.
Будет то, что уже было, как бы констатирует писатель, а что касается конкретных конфигураций – это же постмодернизм! – тут не так уж и важно: когда нет ничего Абсолютного, во власть вступает принцип взаимозаменяемости, тем более что в литературе, по мысли Сорокина, уже все есть. Неотвратимость постмодернистского будущего не отрицает вариативности его составных частей.
Но само направление, в котором двинется Россия, если исходить из прогноза Владимира Георгиевича, мягко говоря, пугающее. И еще более пугающее оттого, что нет никаких оснований не доверять его визионерским прозрениям: «День опричника» и «Сахарный Кремль» уже вовсю обретают себя в реальности. Так почему то же самое не может произойти и с «Гариным»?
Вопрос покамест открытый, но сама его постановка свидетельствует о том, что роман вышел далеко не таким простым, как представлял его автор, но сугубо в тренде классической русской литературы, ставящей перед собой задачу быть куда чем-то большим, чем просто литература. И если прорицание, данное в «Гарине», оправдается, то роману грозит участь стать чем-то близким творениям Нострадамуса, а самому писателю – получить статус последнего. Против чего он так рьяно выступал, точно нарочно вводя своего читателя в заблуждение. Впрочем, может, и совершенно не специально, может, он действительно так думает. Но литература – та, что больше, чем просто литература, – берет свое. И с этим Владимир Георгиевич как медиум ничего не в силах поделать.
Владимир Сорокин. Доктор Гарин. – М. : АСТ, Corpus, 2021.
Выбор читателей
Комментарии