Русский максимализм,. или Страсть справедливости

Справедливость представляет собой одну из базовых этических ценностей русской языковой картины мира. Многие народы считают, что в жизни очень важна честность, но особенно высоко она ценится в протестантской культуре (даже есть специальное выражение – «протестантская честность»). В отличие от честности в требовании справедливости исследователи часто усматривают нечто свойственное русским в большей степени, чем другим народам. Особенность русской культуры состоит в том, что в ней справедливость может восприниматься не только разумом, но и эмоционально (ср. выражение чувство справедливости). Более того, в русской культуре существует особое чувство – любовь к справедливости или страсть справедливости. Тогда это уже не релятивная ценность, а нравственный абсолют, она не обосновывается, а ощущается непосредственно.

Ср. отрывок из «Повести о Сонечке» М. Цветаевой:Я никогда не встречала в таком молодом – такой страсти справедливости. (Не его – к справедливости, а страсти справедливости – в нем.) (…) «Почему я должен получать паек, только потому, что я – актер, а он – нет? Это несправедливо». Это был его главнейший довод, резон всего существа, точно (да точно и есть!) справедливость нечто совершенно односмысленное, во всех случаях – несомненное, явное, осязаемое, весомое, видимое простым глазом, всегда сразу, отовсюду видимое – как золотой шар храма Христа Спасителя из самой дремучей аллеи Нескучного. / Несправедливо – и кончено. И вещи уже нет. И соблазна уже нет. Несправедливо – и нет. И это не было в нем головным, это было в нем хребтом. Володя А. потому так держался прямо, что хребтом у него была справедливость. / Несправедливо он произносил так, как кн. С.М.Волконский – некрасиво. Другое поколение – другой словарь, но вещь – одна. О, как я узнаю эту неотразимость основного довода! Как бедный: – это дорого, как делец – это непрактично – /  – так Володя А. произносил: – это несправедливо. / Его несправедливо было – неправедно.В качестве нравственного абсолюта справедливость воспринимается как нечто присущее структуре мироздания и составляет один из его высших организующих принципов. Тяга к справедливости связана с такой жизненной установкой, когда человек даже в мелочах отвергает привилегии или удачу и хочет пользоваться только заслуженными благами и почестями. Такая установка иногда осознается как характерное свойство русского человека. Конечно, западным людям также бывает свойственно нежелание пользоваться какими-то привилегиями, но мотивировка обычно бывает несколько иной: человек отвергает не столько незаслуженные, сколько незаконные привилегии.Требование справедливости можно связать с «русским максимализмом». В отличие от честности, которая принадлежит «минималистской этике», справедливость может быть отнесена к «перфекционистской этике». «Быть честным» означает просто «не жульничать, не обманывать». Быть справедливым – значит быть в состоянии осуществить справедливый суд, т. е. взвесить все обстоятельства дела, все детали и «воздать каждому по делам его». Кто на земле способен на это? Можно было бы сказать, что быть справедливым может только Бог. Но называя Бога справедливым, говорящий присваивал бы себе полномочия судьи по отношению к Богу, как бы допуская и возможность несправедливости Бога, а это, разумеется, для религиозного дискурса немыслимо (как писал апостол Павел, «изделие ли скажет сделавшему (его): «Зачем ты меня так сделал?»). Совсем другое дело – в быту жаловаться на несправедливую судьбу или, наоборот, говорить, что судьба обошлась с ним справедливо.Какое же место занимает справедливость в ряду других нравственных ценностей? Поскольку справедливость предполагает скрупулезный учет различных обстоятельств дела и несовместима с широтой души, она может восприниматься как ценность низшего уровня. Человек, добивающийся справедливости, может оцениваться либо как бездушный, либо как мелкий.Относительно низкий аксиологический статус справедливости можно связать и с тем, что эта характеристика не относится к суду последней инстанции. Оценить решение арбитра как справедливое может только суд более высокой инстанции. В свое время В.Ходасевич написал:Кто прав последней правотой, / За справедливостью пустой / Тому невместно волочиться.В этих строчках под пустой справедливостью понимаются людское признание, деньги, заслуженная слава. Над этими суетными ценностями стоит последняя правота, которую художник ощущает за собою.Часто высказывается представление, в соответствии с которым гораздо выше справедливости в системе этических ценностей стоят доброта и милосердие. Ср. следующий диалог: – Что может быть важнее справедливости? – Важнее справедливости? Хотя бы – милость к падшим (С.Довлатов. «Соло на ундервуде»).Желание справедливости при таком подходе (вообще характерном для С.Довлатова) воспринимается если и не как зло, то, по крайней мере, как нечто несовместимое с подлинным добром. Процитируем в этой связи Александра Гениса (статья «Довлатов и окрестности», напечатанная в журнале «Новый мир», 1998, № 7):Дело не в том, что в мире нет виноватых, дело в том, чтобы их не судить. / Если Иешуа у Булгакова – абсолютное добро, то что олицетворяет Воланд? Абсолютное зло? Нет, всего лишь справедливость.Сходная мысль выражена в интервью, которое о. Александр Борисов дал газете «Аргументы и факты» (2001, № 1):Для любого человека характерно стремление к справедливости. А справедливость очень редко оказывается добром. Чаще – злом. Евангелие против всякой справедливости. Оно – за милосердие.Это представление об иерархии нравственных ценностей отражено в следующем высказывании, в котором частица даже возможна постольку, поскольку справедливость понимается автором как нечто заведомо менее важное по сравнению с милосердием:Милосердия или даже простой справедливости новый нарком не знал (Ю.Домбровский).С другой стороны, как уже говорилось, справедливость может пониматься как нравственный абсолют (иногда в таком случае говорят о высшей справедливости). Тогда она может включаться в ряд основных нравственных ценностей, наряду с правдой и милосердием:А душа, уж это точно, ежели обожжена, / Справедливей, милосерднее и праведней она (Булат Окуджава).В некоторых случаях справедливость противопоставляется «голой правде» («правде факта») как нечто более важное и глубокое, как в следующем примере из «Идиота» Достоевского.[Аглая говорит князю Мышкину по поводу его слов об Ипполите:] …Очень грубо так смотреть и судить душу человека, как вы судите Ипполита. У вас нежности нет: одна правда, стало быть, – несправедливо.И пораженный князь отвечает: Это я запомню и обдумаю.Сходное восприятие отражено и в двустишии Игоря Губермана:Нету правды и нет справедливостиТам, где жалости нету и милости.То, что справедливость может не противопоставляться милости, связано с особым представлением о несправедливости. Человек чрезвычайно болезненно воспринимает, когда по отношению к нему или к кому-то, кому он сочувствует, проявляется несправедливость. Причем очень важно, что о несправедливости часто говорят, имея в виду не столько просто неправильное распределение благ, сколько то, что человек получает недостаточно тепла, внимания, любви. Именно в этом случае справедливость воспринимается не только разумом, но и эмоционально; именно о такой справедливости говорят чувство справедливости, любовь к справедливости и страсть справедливости.Таким образом, в русской культуре прослеживаются две линии. С одной стороны, справедливость может быть ниже милости, что связывается с характерной русской жалостливостью. С другой же стороны, справедливость может и не противопоставляться милости. Пока справедливость основана на объективности, беспристрастности, это ценность низшего уровня. Но она начинает восприниматься как высшая ценность, когда пропитывается эмоциями, прежде всего болью за человека обиженного, пострадавшего от несправедливости.​Ирина ЛЕВОНТИНА, кандидат филологических наук, старший научный сотрудник ИРЯ РАН; Алексей ШМЕЛЕВ, доктор филологических наук, профессор, зав. отделом культуры русской речи ИРЯ РАН