«Русский Букер»: от большого к частному

5 декабря в Москве состоялась торжественная церемония вручения литературной премии «Русский Букер». Литературный критик и обозреватель журнала Psychologies Елена Пестерева написала о том, почему лидером гонки стала малоизвестная книга.

Недели за две, до того как объявить лауреата, литературная премия «Русский Букер» проводит пресс-конференцию: поговорить о шорт-листерах, наблюдаемых тенденциях, судьбе русского романа, литературы и общества. В этом году все это – и конференция, и премия, и вручение – было в двадцать пятый раз. Я сидела, слушала и думала: что-то не так.Тогда еще было сложно сформулировать, что именно, но это «не так» уже висело в воздухе, прорывалось меткими комментариями Владимира Новикова (филолога и профессора) из зала, давало возможность Сергею Белякову (историку и писателю) блистательно шутить над номинированными текстами и освещало лица присутствовавших озорными улыбками, мало уместными на строгом мероприятии. Мы говорили о тяготении современного романа к историческим декорациям. Над нами висели столетие революции и весь трагический, травматический, жуткий и мучительный ХХ век. Но мы шутили, и временами легкомысленно. Потому что на эту тенденцию мы смотрим слишком долго. Кажется, лет пятнадцать.Мы читаем и читаем от романа к роману бесконечную рефлексию по поводу истории отечества. Семейные саги, навеянные перелистыванием семейных альбомов авторов, частные истории на фоне социальных катастроф, исторические романы-хроники, написанные в архивах, и псевдоисторические, написанные вроде бы в тех же архивах, романы разной степени достоверности и художественной ценности. Среди них есть безусловные удачи: «Авиатор» Евгения Водолазкина, «Искальщик» Маргариты Хемлин, «Ложится мгла на старые ступени» Александра Чудакова. И есть безнадежные провалы. Но тенденция очевидная.Вот короткий список этого года. Дмитрий Новиков – Белое море, Красная армия, Михаил Гиголашвили – Иван Грозный и его безумие, Игорь Малышев – батька Махно и весьма странно представленные исторические реалии, Владимир Медведев – змеерукий царь Заххок и гражданская война в Таджикистане в 1990‑е годы.Болеть за номинантов не получалось никак: скучно. Пылкий юноша, просивший на конференции слово и представившийся «Григорий, просто прохожий», спрашивал бомонд, не надоело ли писать о давнем прошлом и не пора ли заняться сегодняшним днем. Стало быть, бесконечно пережевывать историю отечества скучно не мне одной. Да, за ней видна современность. Да, она красноречива и метафорична. Да, она будто бы дает авторам дополнительную свободу. Но за пятнадцать лет эта ветка развития русской прозы надоела настолько, что еще одного сезона мне не хотелось. Оставалось болеть за Александра Мелихова с романом о красоте и судебной психиатрии или Александру Николаенко с историей школьной любви и убийства.Я выбрала Николаенко, осознавая, что премии ей не видать. Потому что она художник-иллюстратор, а не прозаик. В прошлом году у нее вышел сборник рассказов, но вряд ли они кому-то известны. Потому что этот роман издан очень маленьким частным издательством «Русский Гулливер» тиражом в 200 экз., а остальными издательствами отвергнут. Потому что большая премия требует величия жеста, а «Убить Бобрыкина» – книга сиюминутного, бытового, лирического, любовного, ежедневного и безумного. Большая премия требует величия замысла. А роман Николаенко – маленький, камерный, маргинальный, двухсотстраничный и без амбиций переосмысления трагедий русского народа на разных витках его развития. И герой его едва различимый – невротичный, тревожный, ничтожный Шишин. Кто же захочет такого героя? Разве что поклонники «Записок сумасшедшего», «Шинели» и «Мелкого беса», но их единицы. Наконец потому, что он написан сложным, восхитительным языком – на редкого любителя и ценителя. То и дело текст ритмизуется, весь построен на рефренах и, в сущности, может читаться как долгий-долгий верлибр. Роман обогащает русский язык, но книги такого рода редко имеют читательское признание. Читатели любят большие страсти и простые слова.Получать премию «Русский Букер» Александра Николаенко вышла в джинсах, похоже, к наградам не готовилась. И в почти полной тишине, без аплодисментов – мы от неожиданности онемели. И среди тишины говорила про «весь этот мир, литературный мир, который всегда был против меня, и тут книга, которая издана с такой любовью. Даже не то что против, а просто не понимал меня как писателя и понимал только как иллюстратора. Я увидела, что меня поняли. Для меня это чудо».Это и правда чудо, большая радость и освобождение. Этот выбор жюри означает, что ХХ век наконец отпустил русскую прозу на волю и к его грандиозным и кровавым драмам можно не возвращаться. Можно побыть обычными, нелепыми, простыми, живыми нами. Можно не пытаться вершить писательским пером судьбы родины – это бестолковое дело. Можно – да и пора бы – вернуться к частному, к зоне личной ответственности, к тому единственному, что нам и в самом деле подвластно.