Русская языковая картина мира

Русский язык, как и любой другой естественный язык, отражает определенный способ восприятия мира. Владение языком предполагает владение картиной мира, отраженной в этом языке. Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений русского языка, складывается в некую единую систему взглядов и предписаний, которая в той или иной степени разделяется всеми говорящими по-русски. Однако смысловые компоненты, которые составляют ядро значения слов и выражений, могут быть (и нередко бывают) осознанно оспорены носителями языка. Поэтому они не входят в языковую концептуализацию мира, общую для всех говорящих на данном языке. Напротив того, представления, формирующие языковую картину мира, входят в значения языковых выражений в неявном виде и в норме не попадают в фокус внимания говорящих. В результате человек, говорящий на данном языке, обычно принимает их на веру, как нечто само собой разумеющееся, не задумываясь и сам того не замечая; у него возникает иллюзия, что так вообще устроена жизнь.

При сопоставлении разных языковых картин мира обнаруживаются значительные расхождения между ними, причем иногда весьма нетривиальные. Так, носителям русского языка кажется очевидным, что в психической жизни человека можно выделить интеллектуальную и эмоциональную сферу, причем интеллектуальная жизнь связана с головой, а эмоциональная – с сердцем. Мы говорим, что у кого-то светлая голова или доброе сердце; думаем и запоминаем головой (поэтому, задумавшись, мы подчас «чешем в затылке», а внезапно вспомнив что-то, мы можем стукнуть себя по лбу), а чувствуем сердцем и, переволновавшись, хватаемся именно за сердце. Мы понимаем, что иногда бывает так, что «ум с сердцем не в ладу». Нам кажется, что иначе и быть не может, и мы с удивлением узнаем, что такая картина мира вовсе не универсальна. Скажем, в языке ифалук внутренняя жизнь связывается с кишками, а в языке догон подобную же роль играет печень. В древнееврейской концептуализации мира сердце является органом понимания, так что используемое в русском переводе Священного Писания словосочетание ожесточение сердец указывает в первую очередь на непонятливость, а не на бесчувствие и жестокость, как это может казаться современному русскому читателю. Разумеется, это связано не с особенностями анатомии носителей различных языков, а с тем, что концептуализация мира в различных языках оказывается различной.

Истинность неявных компонентов смысла, формирующих языковую концептуализацию мира, носители языка обычно воспринимают как нечто само собою разумеющееся, пока кто-то не поставит ее под сомнение. Таким образом, в соответствии с предложенным пониманием «языковая концептуализация мира» некоторого языка – это система представлений, входящих в значение языковых единиц данного языка. Сравним следующие представления, характерные для русской языковой концептуализации мира:

«в жизни всегда может случиться нечто непредвиденное» (если что, в случае чего, вдруг), но при этом «всего все равно не предусмотришь» (авось);

«чтобы сделать что-то, бывает необходимо предварительно мобилизовать внутренние ресурсы, а это не всегда легко» (неохота собираться/собраться, выбраться), но зато «человек, которому удалось мобилизовать внутренние ресурсы, может сделать очень многое» (заодно);

«человеку нужно много места, чтобы чувствовать себя спокойно и хорошо» (простор, даль, ширь, приволье, раздолье), но «необжитое пространство может приводить к душевному дискомфорту» (неприкаянный, маяться).

Для русской языковой концептуализации мира характерно также восприятие мира на основе оппозиции «горнего» и «дольнего» (сравните такие пары слов, как быт – бытие, добро – благо, радость – удовольствие). При этом излишнее внимание к «дольнему», к быту, к мелочам жизни никак не одобряется. О том, что с точки зрения русской языковой концептуализации мира хорошо, когда человек бескорыстен и даже нерасчетлив, свидетельствует, в частности, положительная окрашенность слов широта и размах и резко отрицательная оценка мелочности (сравните также отрицательную окраску таких слов, как корысть).

По тем же причинам этически сомнительной для носителей русского языка оказывается категория удовольствия (в отличие от бескорыстной радости). Императив enjoy it, столь характерный для англосаксонского взгляда на мир, трудно переводим на идиоматический русский язык. Единственный вид удовольствия или даже наслаждения, не только не осуждаемого, но даже поощряемого общественным мнением, – это эстетическое наслаждение, выраженное, в частности, характерным русским глаголом любоваться. Бескорыстное любование находит отражение в положительной окраске таких лингвоспецифичных единиц, как, например, с трудом поддающееся переводу слово удаль.

Поскольку показательными для языковой концептуализации мира являются неявные смыслы, их обнаружение, как правило, требует детального семантического анализа. Иногда делаются поверхностные или неточные суждения об особенностях русской языковой концептуализации мира, вроде следующих: «Русским свойственна ленивая беспечность, что находит отражение в одном из самых характерных русских слов – слове авось»; «Тот факт, что для русского синтаксиса характерны безличные предложения, свидетельствует о том, что для русских свойственно представление о некоей фатальной непостижимой силе, которой нет названия»; «Частотность слова судьба в русской речи говорит о фатализме русских». Такие суждения дают упрощенное или прямо неверное представление о специфике картины мира, задаваемой русским языком.

Более того, нередко суждения такого рода противоречат одно другому. Так, положительно окрашенное слово задушевность иногда рассматривается как свидетельство склонности русских к неформальному общению, когда они готовы поведать друг другу свои сокровенные мысли и чувства. С другой стороны, можно было бы полагать, что отрицательно оцениваемое действие лезть в душу говорит о неприятии навязчивой фамильярности и демонстрирует представление о неприкосновенности личной сферы. Простор в описаниях русской языковой концептуализации мира может представать как большая ценность (ничто не давит, не стесняет), но может связываться с опасностями и дискомфортом; в первом случае большие пространства противопоставляются тесноте, во втором – уюту. Установке на авось как будто противоречит желание застраховаться от любых возможных неожиданностей, лежащее в основе таких выражений, как на всякий случай, мало ли что, а вдруг.

Однако подробный анализ семантики русских языковых выражений в их реальном функционировании позволяет уточнить формулировку ключевых идей русской языковой концептуализации мира. Так, русские безличные конструкции как таковые вовсе не обязательно несут представление о стихийной, фатальной и непостижимой силе. Но действительно в семантику некоторых русских конструкций (причем не только безличных) входит представление, согласно которому то, что произошло с человеком, хотя бы и в результате его собственных действий, случилось как бы само собою (это представление, выраженное, кстати, и в знаменитом и часто цитируемом афоризме главы российского правительства в 1992-1998 годах Виктора Черномырдина: Хотели, как лучше, а получилось, как всегда, может быть отнесено к числу сквозных мотивов русской языковой картины мира). Акцент в этом случае делается не на субъективной воле действующего лица, а на объективном результате его действий. Вместо того чтобы сказать: Я не приду завтра на работу – носитель русского языка скорее скажет: Меня не будет завтра на работе; вместо того чтобы сказать: Мы купили стиральную машину – носители русского языка часто говорят что-нибудь вроде: У нас появилась стиральная машина.

Тщательный семантический анализ показывает, что в большинстве случаев «противоречия» в представлениях, формирующих русскую языковую концептуализацию мира, оказываются мнимыми: оказывается, что они отражают разные стороны одного и того же взгляда на предмет. Так, положительная эмоциональная окрашенность дали, шири, приволья, раздолья вовсе не противоречит тяге к уюту: вдали от городской суеты можно наслаждаться простором и жить в уютных помещениях. И в том, и в другом случае ключевым оказывается тяга к покою, который может быть достигнут как тем, что вокруг большое пространство, в которое не вторгаются никакие внешние раздражители (покой и простор), так и отгороженностью от полного опасностей внешнего мира, характерной для уюта.

Алексей ШМЕЛЕВ, доктор филологических наук, заведующий отделом культуры русской речи Института русского языка РАН