На чтение: ≈ 12 мин.Сценарии, написанные жизнью, гораздо более занимательны, нежели сценарии, созданные человеческой рукой, пусть и талантливой. Народный артист России Иван Иванович КРАСКО понял это тогда, когда, вглядываясь в синие просторы моря, видел за ними шершавый планшет сцены. Для офицера, закончившего 1-е Балтийское высшее военно-морское училище и служащего в Дунайской флотилии, магнетизм искусства был неодолим, и помимо морских дел в библиотеке он спрашивал книги о театре. Зачитывался, изумлялся, мечтал. Впрочем, как он считает, лицедейство изначально присутствовало в его крови.
Маленького Ваню воспитывала бабушка. Женщина простая, без образования, она знала множество разных историй и сказок и умела их живо, в красках пересказывать. Будущий артист запоминал бабушкины рассказы, а затем «лицедействовал» перед поселковыми ребятишками.
Служить на Дунай он приехал с чемоданом, полным книг о театре. Однако отпустили Краско с флота только тогда, когда он в шестой раз подал рапорт. Причем о том, что собирается стать артистом, помалкивал, боясь насмешек.
В Ленинграде бравый офицер сразу же направился в театральный институт на Моховой. Ему тогда было «за двадцать». Наверное, возраст и сыграл главную роль в том, что, завидев толпу мальчиков и девочек у дверей прославленного вуза, Иван Иванович так и не дотронулся до заветной дверной ручки. Ушел. И… поступил на вечернее отделение филологического факультета Санкт-Петербургского, а тогда Ленинградского государственного университета. Там же на филфаке обнаружил объявление, что идет набор в Университетский драматический театр. Возглавляла театр Евгения Карпова, а играли в нем Игорь Горбачев и Сергей Юрский. Через два года руководительница театра посоветовала Краско продолжить театральное образование. И вновь он оказался на Моховой. Однако благословение Евгении Карповой наткнулось на бюрократизм приемной комиссии. Услышав, что абитуриенту 26 лет, там произнесли: «Нет».
Проще было бы смириться и забыть о театральных подмостках, но, по словам Ивана Краско, внутри его жило убеждение, что без борьбы сдаваться нельзя. И еще через год он снова был у институтских дверей. На этот раз он попал к режиссеру театра имени В.Ф. Комиссаржевской Рубену Агамирзяну и, наученный горьким опытом, прямо с порога заявил: «Согласно Конституции СССР, несмотря на свой преклонный возраст, я имею право поступать даже в ваш великий творческий вуз!» Агамирзян удивился, выслушал и порекомендовал попробовать силы в первом конкурсном туре. Краско первый тур прошел на «отлично», причем в комиссии сидели такие известные личности, как Черкасов, Симонов, Меркурьев.
Поступив на курс Елизаветы Тиме и Бориса Зона, Краско окончил институт с отличием и сразу был принят в труппу знаменитого Большого драматического театра (БДТ) имени М. Горького. Как признается Иван Иванович, работа в БДТ была настоящим счастьем. Ведь еще учась в институте, он с друзьями бегал на спектакли в БДТ, восхищался Стржельчиком, Лебедевым, Луспекаевым, Копеляном, Зинаидой Шарко, Людмилой Макаровой. Со студенческой поры он был влюблен в Татьяну Доронину за ее Монахову в спектакле «Варвары». И первая роль, которую ему предложили в театре, была роль жениха Володи в «Старшей сестре» по пьесе Александра Володина! По сюжету ему надо было любить Доронину, так что играть чувства молодому артисту не пришлось.
– Четыре сезона в БДТ – это моя высшая театральная академия. Я играл в замечательных спектаклях Товстоногова: «Поднятая целина», «Еще раз про любовь», «Старшая сестра». Стоял на одной сцене с такими выдающимися артистами, как Виталий Полицеймако, Кирилл Лавров, Евгений Лебедев, Иннокентий Смоктуновский.
В 1965 году Краско ушел из БДТ. И в этом же году был принят на работу в театр имени В.Ф. Комиссаржевской, став одним из ведущих актеров театра.
– Иван Иванович, многое в жизни человека зависит от Учителя. Вы согласны с этим?
– Когда речь заходит об учительстве, то в самом широком понимании этого слова я благодарен людям, которые встретились на моем жизненном пути. Будучи мальчишкой, я как-то решил переплыть пруд в своей родной деревушке Вартемягах Ленинградской области. Сделать это нужно было в одиночестве, чтобы ровесники, если, не дай бог, не переплыву, не стали свидетелями моего позора. Собственно, в одиночестве я и поплыл. Плыву, плыву и чувствую – не доплыть. Со страхом поворачиваю назад и, еле добравшись до берега, валюсь на землю. И вдруг слышу голос: «Ну что, страшно?» Я даже не обиделся и не испугался, потому что интонация, с которой это было сказано, добрая. Смотрю, рядом незнакомый дяденька, и по его лицу видно, что он принимает участие и понимает, что я задумал. Помолчав немного, он говорит: «А знаешь, сынок, ведь большую часть пруда ты проплыл». Я отвечаю: «Нет». Он: «У страха глаза велики». Я: «А толку-то!» Он мне на это: «Хочешь, вместе поплывем?» – «Нет, я один!» И почему-то после этого разговора я почувствовал, понял, что переплыву пруд. Отдохнув немного, поплыл. Сначала по-собачьи, потом саженками. Будто сила какая-то проснулась во мне. Вышел из воды на том берегу и ощущаю себя сильным, красивым. Машу дяденьке рукой, а его уж нет. Но в сердце моем он остался навсегда. С его желанием помочь, понять. Если бы каждый человек думал о том, что маленькому существу необходима поддержка, то как часто бы из этих маленьких существ вырастали красивые, сильные люди.
Или другой пример. Учась в военно-морском училище, я уже задумывался о призвании и понимал, что море – это не мое. И на последнем курсе пришел в художественную самодеятельность. Руководитель, высокий, бровастый мужчина, Ефрем Владимирович, спрашивает: «Зачем вы, мичман, пришли? Вам через пять минут на флот». Я ему: «Хочу себя попробовать». Я уже знал, верил в то, что должен стать артистом. Ефрем Владимирович говорит: «Отказать я вам не могу, приготовьте басню, стихотворение и приходите в следующий раз». Дома я приготовил басню, и, как мне казалось, читал ее лучше артиста Ивана Любезнова. Пришел в кружок. Руководитель показывает на первокурсников, которые встали при моем появлении, так как я старший по званию, и сообщает: «Вот ваша комиссия. Читайте». Не знаю, что произошло, но со мной случился жуткий зажим. Голос не мой, мыслей нет! Остановился посередине и беспомощно говорю: «Дома у меня получалось лучше». Все засмеялись: «Все мы дома гении». И тогда я понял, если сейчас не докажу, что что-то могу, то ничего у меня в жизни не выйдет. Я сказал: «Я должен понять, почему так получается». Надо отдать должное моему руководителю. Он выгнал всех, закрыл дверь и потребовал: «Читай!» Я молчу. «Моряк ты или нет? Читай!» И тогда я, закрыв глаза, прочитал басню так, как слышал ее внутри себя. И произошло чудо. Могучий человек навис надо мной, положил руки мне на плечи и сказал: «Я не знаю, сынок, что ты будешь делать на флоте, но без театра тебе не жить». Я заплакал. Наверное, именно тогда во мне точно утвердился уже рождающийся артист. В каждом настоящем педагоге сидит то, что было в моих учителях. Я часто думаю, а может, дети, их воспитание, поддержка – это и есть национальная русская идея, которую никак не могут найти? Еще Горький говорил: «В Советском Союзе один привилегированный класс – дети». И Чехов размышлял: «Почему мы, хорошие люди, не можем объединиться? Дурным людям для этого не надо усилий». Почему мы не можем объединить усилия для спасения наших детей?
– Вы думаете, нужно спасать?
– А как же? Сегодня отношение к будущему своей Родины такое, что пора бить в набат. Что творится с детьми? Рядом с моим домом Лицей традиционной культуры. И что я наблюдаю ежедневно? Молодые люди, девушки собираются стайками, курят, окурки бросают тут же. Лексикон – уши вянут! Я как-то спросил: «Вы полагаете, это и есть традиционная русская культура?» На что они достали банку пива. Я поинтересовался: «Вы будете сейчас этим заниматься?» Парень: «А то!» Что же происходит? В метро на местах для пассажиров с детьми и инвалидов сидит молодежь. Конечно, судя по тому, что они не читают, куда сели, и, стало быть, слепы и неграмотны, значит, они тоже инвалиды. Инвалиды по зрению, по слуху. Инвалиды по сердечному отзыву. Это наша большая беда. Все начинается с семьи. Как молодой отец, я глубоко заинтересован в том, чтобы государственная политика в отношении детей кардинально изменилась. Не думать о них равносильно измене Родине. Как не помочь детям, как их не поддержать в мире изменяющихся ценностей? Моему Ивану Ивановичу – 4,5 года, Федору Ивановичу – 3 года. Эти люди поражают меня каждый день. Они развиваются, они растут. У них своя позиция. Федор Иванович, сползая после завтрака со стула, говорит бабушке: «Спасибо за качество». Их мир удивителен, и я очень хочу, чтобы он не оскудевал, не становился прозаичным и ограниченным только окурками и банками с пивом.
Выбор читателей
Комментарии