Россия – страна оптимистов, потому что все пессимисты уехали. Жорес Алферов

Академик РАН, лауреат Нобелевской премии, председатель Санкт-Петербургского научного центра РАН Жорес АЛФЕРОВ – человек предельно занятой. Как шутят его коллеги из научного центра, он давно не помнит, что такое отдых. Он делит свою жизнь между Петербургом и Москвой, председательствует на различных симпозиумах и тем не менее нашел время побеседовать с корреспондентом «УГ» на научные и «ненаучные» темы.

Досье «УГ»Жорес Иванович АЛФЕРОВ родился в 1930 году в Витебске. В Минске окончил школу с золотой медалью и поступил в Ленинградский электротехнический институт (ЛЭТИ) им. В.И.Ульянова. В 1953 году был принят на работу в Физико-технический институт им. А.Ф.Иоффе. В 1961 году защитил кандидатскую диссертацию по исследованию мощных германиевых и кремниевых выпрямителей. В 1970 году защитил докторскую диссертацию по результатам исследований гетеропереходов в полупроводниках. В 1972 году избран членом-корреспондентом Академии наук СССР.Жорес Алферов – автор фундаментальных работ в области физики полупроводников, полупроводниковых приборов, полупроводниковой и квантовой электроники. При его активном участии были созданы первые отечественные транзисторы и мощные германиевые выпрямители. Основоположник нового направления в физике полупроводников и полупроводниковой электронике – полупроводниковые гетероструктуры и приборы на их основе. Автор нескольких десятков изобретений, более 350 научных статей и монографий в отечественных и международных журналах. Лауреат Ленинской (1972) и Государственной (1984) премий СССР, международных научных медалей и наград. Иностранный член Польской академии наук, Франклиновского института (США), Национальной академии наук и Национальной инженерной академии США, почетный профессор Гаванского университета (Куба). В 1990 году Жорес Алферов стал вице-президентом Академии наук СССР (РАН). Лауреат Нобелевской премии 2000 года.

– Жорес Иванович, до каких пределов может дойти любопытство ученых?

– Учеными всегда двигало любопытство. На самом деле все современные достижения цивилизации – это достижения науки. При этом современной науки, которая довольно молода: она ровесница Петербурга. Современная наука началась с таких имен, как Ньютон, Лейбниц, Эйлер. Другой вопрос, как достижения современной науки используются? Возьмите такое крупнейшее открытие XX века, как открытие урана. Мысли ученых в этом случае были связаны прежде всего с поиском нового, неистощимого, самого мощного в истории человечества, как считалось тогда, источника энергии, ядерной энергии. А первое применение было совсем другим, и связано это было с политической ситуацией, которая существовала в то время. Любопытство ведет к новым знаниям, знания дают новые технологии, новые возможности.

– На ваш взгляд, роль Петербурга как научного центра по сравнению с Москвой возросла или снизилась за последние годы? И как долго деньги будут являться универсальным эквивалентом всего, и что может прийти им на смену?

– На второй вопрос могу ответить только анекдотом, который рассказывал недавно на встрече нобелевских лауреатов. В старые времена в колхоз приехал лектор, который читал лекцию о будущем коммунистическом обществе. Когда он закончил лекцию, один из колхозников встал и задал вопрос: будут ли деньги, когда достигнем уровня коммунистического общества? Лектор ответил: нет. Колхозник сел и, почесывая затылок, сказал: опять не будет.

Если говорить о роли Петербурга в науке страны, то в фундаментальных исследованиях она значительно упала после переезда Академии наук в Москву в начале 1935 года. Наша академическая часть в процентном отношении осталась той же, что и была в 1980-е годы, примерно 10 процентов по количественному составу в Академии наук. Более всего, конечно, за последние годы пострадала отраслевая наука, но она пострадала и в других городах, в том числе и в Москве.

– Сегодня очень часто используют приставку «нано». Как вы к этому относитесь?

– Вообще активно это стало использоваться, когда в 1999 году профессор Смолли, один из первооткрывателей фуллеренов, сделал доклад в конгрессе США, где рассказал, что такое нанотехнологии и что дадут они миру в будущем. После этого была известная стратегическая инициатива Билла Клинтона, и появилась национальная программа США. Я убежден, что профессор делал это в конгрессе с целью увеличить ассигнования на науку, чтобы развивать прикладные и фундаментальные исследования. Потом пришла очередь нашей стратегической инициативы, нашей нацпрограммы. То есть процесс идет.

В слове «нанотехнология» есть определенный смысл, который заключается в том, что с развитием современных технологий, основанных на исследованиях в физике, химии, биологии, появляется целый ряд принципиально новых физических явлений, которые связаны с тем, что мы научились строить систему, укладывая атом к атому. Здесь огромные перспективы и широкий спектр исследований.

– Есть ли сегодня шанс у молодого российского ученого хорошо зарабатывать?

– Это очень трудный вопрос. Даже тот пилотный проект, который идет сейчас в РАН, задача которого – повышение зарплаты научного сотрудника до 30 тысяч рублей, что сегодня по уровню цен не является высокой зарплатой, не решает массы проблем с обслуживающим персоналом, инженерами, лаборантами. Ведь большая наука делается не только теми, кто имеет звание «научный сотрудник». С моей точки зрения, хотя это может быть наивный подход, нужно помножить на индекс инфляции зарплаты научных сотрудников, инженеров и лаборантов в советские времена. При таком подходе зарплата была бы, безусловно, выше 30 тысяч рублей. В 1990-е годы мы не препятствовали и даже были соучастниками отъезда научных сотрудников за рубеж, потому что ситуация была крайне тяжелая. Большинство уезжали на время. Я бы сказал, что в 90-е сохранению российского научного потенциала в большей степени способствовало международное научное сотрудничество. Поэтому поминаю добрыми словами фонд Сороса. По масштабам он потратил небольшие деньги – 100 миллионов долларов, в то время это бюджет одного нашего Физико-технического института, но в 90-е это была большая сумма, поскольку в те годы бюджет нашего учреждения упал в 25 раз(!). Мы выиграли 77 исследовательских грантов по фонду Сороса и получили по ним два миллиона долларов. Да, Сорос приобрел известность, но в целом это была поддержка. Отъезд наших сотрудников был прежде всего взаимодействием. Некоторые из них вернулись, но большинство осталось там. Чтобы оставались у нас, надо создать условия. А для того чтобы создать условия здесь, наука должна быть востребована экономикой. Жизнь показывает, если наука нужна обществу и экономике, деньги на нее находятся. И, кстати сказать, программа нанотехнологий способствует этому. Но возрождать и создавать науку на высоких технологиях – очень непростая задача. С наукой плохо обошлись в 1990-е годы. Возьмите электронную промышленность. За прошедшие почти двадцать лет она изменилась неузнаваемо. Когда была создана первая интегральная схема на кремниевой пластине в полтора-два квадратных сантиметра, было всего несколько транзисторов. А сегодня на кремниевой пластине их уже сотни миллионов. Топологический размер в конце 1980-х годов составлял 0,8 микрона, а сегодня это 45 нанометров. И мы, отстав от технологического развития на 15-20 лет, должны его вернуть. На это нужно расходовать большие средства, которые мы имеем от наших сырьевых источников.

– Вы хотите сказать, что поезд мировой науки ушел безвозвратно?

– Нет, российский научный потенциал благодаря сохранению Академии наук как организации удалось сберечь. Десятки лабораторий работают на уровне не ниже мирового. Другое дело, что промышленность высоких технологий мы не развивали, а разрушали. Но от линии возрождения промышленности высоких технологий и строительства экономики не уйти. К тому же безвозвратно ничего нельзя потерять, только людей. Но я всегда говорю: Россия – страна оптимистов, потому что пессимисты все уехали.

– Жорес Иванович, сегодня образование наше во многом строится по западному образцу. Как вы к этому относитесь?

– Я считаю, что копировать ничего нельзя. У нас много своего хорошего. В частности, очень сильные специализированные школы.

Что касается двухуровневой системы «бакалавр-магистр», то она имеет свои преимущества при одном условии: получив диплом бакалавра, абсолютно все идут в магистратуру. Сама по себе система подготовки бакалавров – это ничто. Чтобы идти сразу на предприятие? Но у нас и техникумы готовили и готовят отличных специалистов. Достоинство данной системы я вижу вот в чем: после бакалавриата можно пойти в другой вуз или в своем вузе перейти на другую специальность, потому что не всегда ты сразу определяешься с профессиональным выбором. Бакалавриат и магистратура должны быть в одинаковой степени бесплатны. Однако есть опасение, что эта двухуровневая система вводится для того, чтобы выполнять норму закона о количестве бесплатных мест на 10 тысяч населения на бакалавриате и сделать массово платной магистратуру. Этого допустить нельзя.

Санкт-Петербург