Роман КАРЦЕВ: Я сейчас очень редко смеюсь

Тинейджерам его имя вряд ли что-нибудь скажет. А для тех, кто смеялся сквозь слезы над абсурдом советского бытия, Роман Карцев – это «Раки», «Авас», «Кассир и клиент», «Ставь псису!», «Собрание на ликеро-водочном заводе»… После смерти своего друга и незаменимого сценического партнера Виктора Ильченко Карцев выступает один. К полку сатириков-юмористов он себя не причисляет: «Мы никогда не боролись с советской властью, она развалилась сама. Мы всегда играли в театр. И в Ленинградском театре миниатюр Аркадия Райкина, и в Одесском театре миниатюр, и в Московском театре миниатюр, который потом стал называться «Эрмитаж». Я думаю, мы с Витей Ильченко и Мишей Жванецким нашли свой жанр. Этот жанр позволяет за один вечер прожить жизнь. Он позволяет смеяться и плакать над жизнью».

– Жанр миниатюры умирает?- Он умрет со мной и с Мишей Жванецким. Я еще дрыгаюсь, Миша дрыгается, но пройдет какое-то время – и все… В этом классическом жанре никто уже, кроме нас, не работает. Народ смотрит «Камеди клаб», «Прожекторперисхилтон»… Эти ребята из КВНа даже «задница» не могут произнести – они говорят «жопа», они говорят «насрать». И публика привыкает к этому.- Она привыкает или ее приучают?- Я думаю, тут равновесие между спросом и предложением. Пошлость хорошо продается. Я однажды случайно наткнулся на передачу «Камеди вумен». Там есть хорошие артистки, но тексты, которые они произносят… Одна говорит: «Я играла Андрея Болконского. И так вошла в роль, так вошла в роль, что три раза писала стоя». Вот вам «юмор». И телевидение все это тиражирует.- Вы продолжаете концертную деятельность?- Да. Хотя уже не в таких объемах, как в прежние времена, когда у меня бывало по 30-40 концертов в месяц. Сейчас гастролирую по настроению. Захотелось – поехал. Мне недавно предлагали посетить с концертами Америку – я отказался. Я там был, наверное, раз пятнадцать. И в Израиле примерно столько же. Честно говоря, если сегодня и хочется куда-то поехать, то в основном лишь для того, чтобы повидаться с друзьями, а выступать уже не очень тянет. Моя публика постарела. Люди, когда-то видевшие меня на сцене, приходят просто посмотреть, как я выгляжу. Ну разве что молодые хотят что-то послушать. Для них и для среднего поколения я даю концерты в московских клубах. Есть, например, такой клуб на Таганке – «Альма-матер». Там выступают хорошие артисты – Саша Филиппенко, Борис Гребенщиков, Таня и Сережа Никитины… В этот клуб приходит хорошая публика. Выступая там, я получаю большое удовольствие.- И при этом всегда уверены в успехе?- Это, может быть, нескромно прозвучит, но в успехе я абсолютно уверен. Потому что программа правильно построена. Очень редко бывает, чтоб «гробанулся». Я хорошо запоминаю провальные спектакли.- Много было провалов?- Ну, наверное, пять-шесть за пятьдесят лет.- А конфликты со зрителями случались у вас?- Почти нет. Ну бывает, в зале сидит пьяный человек и мешает. Тут ни в коем случае нельзя кричать: «Выйдите из зала!» или: «Выведите его!» Каким бы пьяным он ни был, публика будет на его стороне. Выход один – надо брать его в собеседники. У меня был такой случай на Брайтоне. Полный зал. Я выхожу и говорю: «Добрый вечер! Я рад вас видеть». Вдруг по центральному проходу пробирается пожилой человек: «Подождите, я сейчас сяду». Идет, садится в первый ряд. «Продолжайте», – мне говорит. Я говорю: «Можно?» Он: «Да, продолжайте». – «Спасибо. Я очень рад вас видеть». – «Я тоже очень рад, мы все рады вас видеть». Я говорю: «Приятно, что вы рады». И начинаю монолог: «Я не буду красивым, высоким и стройным…» Он: «Почему? Ты хорошо выглядишь». Тут какая-то женщина вмешивается: «Не обращайте внимания, он сумасшедший. Он со всеми артистами вместе выступает». Ему: «Иди, покажи себя». Он вышел на сцену, надел темный чулок на голову и начал изображать Обаму. Я говорю: «Раз вы уже стали моим партнером, давайте что-нибудь сыграем на сцене». И начинаю: «Есть у нас грузин, студент, по фамилии Горидзе, а зовут его Авас». Он: «Я эту вещь знаю. Кого он спрашивает?» Я говорю: «Грузина». – «Какого грузина?» И мы начали с ним играть миниатюру. Он со мной разговаривал часа полтора. Публика хохотала.- Кто сегодня ваш зритель?- В основном те, кто меня знает, – люди в возрасте от пятидесяти до семидесяти. Но приходит и молодежь. У меня программа сейчас состоит наполовину из Жванецкого, наполовину из моих вещей. Я мог бы играть Жванецкого весь вечер, но я вдруг и сам ударился в сочинительство. Хотя я никакой, конечно, не писатель – я артист, импровизирующий на бумаге. Тем не менее издал две книги. Это мемуарная проза, и я играю отрывки из нее.- А нового Жванецкого играете?- Нет, я играю классику – «Склад», «Воскресный день», «Собрание на ликеро-водочном заводе»… Какие-то вещи публика знает и хорошо принимает.- Времена изменились, а вместе с ними и представления о смешном. Что сегодня смешно, на ваш взгляд?- Не знаю. Я сейчас очень редко смеюсь. Не потому что я тупой или ставлю себя настолько высоко, что никто не в состоянии меня рассмешить. Просто с годами становишься грустнее. Я ведь в молодости был очень смешливым. Мы с Витей приходили на спектакль и первыми в зале начинали смеяться. А теперь я даже не знаю, что меня может рассмешить. Удивить кое-что может. Например, спектакль «№13» в МХТ. Этот гуттаперчевый персонаж, которого играет Леонид Тимцуник… В самом деле удивительно. Или Слава Полунин. Я с ним в очень хороших отношениях. Недавно он приезжал в Россию, мы делали в Питере вечер, посвященный 100-летию Райкина. А вообще в театр я теперь редко хожу. Раньше мы с Витей смотрели все спектакли в Ленинграде – и в товстоноговском БДТ, и в Театре комедии у Акимова, и в Пушкинском… А сегодняшнее искусство я не понимаю. Или я не дорос до него, или оно переросло меня.- С годами чувство юмора у человека притупляется или обостряется? Вы по себе как чувствуете?- На мой взгляд, оно либо есть, либо его нет. А возраст тут ни при чем. Это природное. Например, Юрский меня всегда смешит, что бы он ни играл, даже самое серьезное, такая у него фактура. Нет, не думаю, что с возрастом чувство юмора притупляется. Может только притупиться восприятие смешного. Когда начинаешь размышлять о бренности существования, уже не очень смешно становится. Я за собой замечаю: с тех пор как Витя ушел, я почти не смеюсь. Я не прочь посмеяться, но не вижу ничего такого, что вызывало бы у меня смех. Я недавно болел, лежал перед телевизором и переключал кнопки. Ну нечего смотреть. В зале хохочут, а мне хоть бы что. Мне смеяться не хочется, а они ржут от всего. Не знаю, может, это старость. А может, опыт. А может, мудрость.- Вы хотели стать драматическим артистом?- Нет. Я не имею права предавать жанр миниатюры. Жанр мстит, если ты его предаешь. Мне Трушкин предлагал роль Соломона Грегори в «Цене» Миллера. Я сказал: «Знаешь, я видел в этой роли Стржельчика. Как я могу играть эту роль после него?» Стржельчик гениально играл. Я до сих пор помню, как он подходил к зеркалу и на язык смотрел. Я не рискну играть то, что кто-то до меня уже гениально сыграл. Я играю то, что написал Жванецкий, и что, кроме меня, никто не играет.- По-моему, играть миниатюры Жванецкого еще более рискованное дело. Такое же рискованное, как перепевать песни Высоцкого. Это те случаи, когда автор и исполнитель неразделимы. Попытки присвоить текст Жванецкого или песню Высоцкого, как правило, выглядят жалкими и заканчиваются провалом.- Да, чаще всего так и бывает. Жванецкого до сих пор никто, кроме меня, не играет. Сколько раз я говорил молодым: «Лежат гениальные вещи Жванецкого, написанные пятьдесят лет назад и не потерявшие своей свежести. Возьмите!» Не берут. Боятся приблизиться. Две-три вещи Жванецкого, уже проверенные на публике самим Мишей и мной с Витей, сделали Юрский и Филиппенко. И то очень осторожно: сделали и отошли.- Мне кажется, с такой же осторожностью вы работаете в кино: сделали и отошли.- Я в самом деле не считаю себя драматическим артистом. Какие-то роли в кино были сыграны мной случайно. Я сниматься не стремлюсь, просто отликаюсь на предложения, которые кажутся мне интересными. Когда позвонил Бортко и предложил роль Швондера в «Собачьем сердце», я сразу подумал, что может получиться хороший фильм. Бортко снимает очень интересно – почти без замечаний, у него все заранее продумано. Он мне сказал единственную вещь: «Не хлопочи лицом, ничего им не изображай». Потом я у него сыграл киевского дядю в сериале «Мастер и Маргарита». А лучшей своей ролью считаю роль Лазаря Боярского в картине Владимира Аленикова «Биндюжник и Король». Позже Алеников дал мне большую роль в своем фильме «Улыбка Бога, или Чисто одесская история». Я там играю портного-одессита, который со временем не меняется. Пятидесятые годы, шестидесятые, семидесятые, а он все такой же. Одесса меняется, а он – нет.- Одесса, кстати, сильно изменилась? Вы бываете там?- Бываю. Два года назад одесские власти мне подарили квартиру в центре города. Напротив Театра оперетты, 300 метров до моря и три остановки до Привоза. Что мне еще нужно? Хороший дом, хорошая двухкомнатная квартира с видом на море. Я могу там жить месяц-два в году. Одесса внешне сильно изменилась. Центр привели в порядок. Но нет той Одессы, которую я знал. Кто приезжает и хочет увидеть старую Одессу, того надо вести куда-нибудь на Молдованку, на Пересыпь, показать дворы, которые еще сохранились. Ты входишь с улицы прямо в дом. Лежат ковры, висят хрустальные люстры, и бегают поросята, куры. Там мы снимали «Биндюжника и Короля». Теперь таких мест почти не осталось. Моя Одесса отдает концы. Вы не видели фильм про Мишку-япончика на Первом канале? Замечательный фильм. Там пацан потрясающе точно играет бандита. Много наврано, но парень сыграл гениально. Они показывают Одессу до революции, после революции… Кто им писал тексты, я не знаю, но жаргон передан абсолютно правильно. Я все это еще застал после войны. Это не речь, а музыка. Так разговаривала Одесса – мягко, красиво. А сейчас вся Одесса на Брайтоне. Это умирающая Одесса, и она скоро исчезнет.- После ухода Ильченко у вас в программе одни монологи остались?- Да, в основном монологи. Я очень люблю с публикой разговаривать. У меня был моноспектакль «Моя Одесса». Я рассказывал о Привозе, о том о сем, вспоминал разные случаи из жизни. Жванецкий кричал: «Что ты мелешь?! Не надо разговаривать! Ты артист». А потом он и сам начал общаться с публикой.- Потеряв друга и партнера, вы, я знаю, принципиально не захотели выходить на сцену с каким-нибудь другим артистом. В свою очередь и Жванецкий перестал писать диалоги. Продлевать жизнь жанру одними монологами не так-то просто, наверное?- Некоторые знаменитые диалоги я играю. На два голоса – за себя и за Витю. Пользуюсь тем, что публика знает эти вещи, помнит, как они звучали. Витя ушел двадцать лет назад. Он умер в январе, а в феврале – гастроли: Израиль, Германия, Австралия и Америка. Все билеты проданы. Я еду один…- Вы поехали один, чтобы не отменять гастроли?- Не только поэтому. Я поехал один, потому что мне было что исполнять. Я выходил на сцену, произносил слова – публика смотрела на меня как на зачумленного. Атмосфера в зале была жуткая. Но кое-как я отработал все четыре страны. Возвращался в Москву. Лететь из Майами шестнадцать часов. Меня стюардессы посадили в бизнес-класс, там свободно было. Я устроился в кресле, начал было задремывать и тут почувствовал, что Вити нет. Я попросил бумагу и стал писать, как мы с ним встретились, как тридцать лет вместе работали, какие случались у нас истории, смешные и грустные… В Москве продолжил записывать эти воспоминания. Получилась повесть на 20 листов, ее напечатали в Израиле и Одессе, она называлась «Витя». В издательстве «Вагриус» эту вещь прочитали и говорят: «Нам очень понравилось. Может, вы что-то еще напишете?» И я стал писать о Мише, о Вите, о нашей работе в театре Райкина. Так появилась книга «Малой, Сухой и Писатель» – такие клички были у нас в театре. А с Витей я сейчас переписку затеял. Он мне с того света пишет, я ему – туда. Придумываю за него, а потом за себя. Рассказываю, что у нас здесь творится. Он же не знает, какие перемены в стране за двадцать лет произошли. Конечно, он может рассказать мне меньше, чем я ему. Но и ему, я думаю, есть чем со мной поделиться. Там он встречается со всеми, кого я знал. Там Райкин, Шульженко, Евстигнеев, Гердт… Он с ними общается и потом рассказывает мне. А я ему пишу, как у нас тут теперь все устроено. Кто такие олигархи… Что такое корпоратив…