Рома ЛИБЕРОВ:

Режиссер и культуртрегер Рома Либеров в свои 39 является режиссером фильмов о многих ярчайших писателях – от Олеши до Георгия Владимова, от Ильфа и Петрова до Мандельштама, от Бродского до Сергея Довлатова. Кроме того, с него могут брать пример организаторы литературных мероприятий: ежемесячно он устраивает выступления любимых современных поэтов и тратит множество сил, чтобы пространство для зрителя было максимально комфортным. В эксклюзивном интервью «Учительской газете» Либеров рассказал о том, почему он считает себя должником пришедшего зрителя, об опыте съемок фильмов без государственной поддержки и сотрудничестве с Noize MC, создавшим песню для фильма о Мандельштаме.

– Рома, устраиваемые вами вечера в Театре Наций проходят при полных залах. Трудно ли сейчас, в условиях кризиса перепроизводства, интегрировать поэзию в театральное пространство?
– Театральное пространство на вечер превращается в пространство поэтическое. В течение этого вечера в специально обустроенном зале поэт читает свои избранные сочинения и что-то рассказывает о себе, об эпохе, о том, как сочиняются стихотворения, из чего они произрастают и так далее. Первое и главное, что там происходит, – это съемка. Мы снимаем все это в пять камер, это довольно затратный процесс. Несмотря на то что съемка сегодня кажется такой доступной, к нам приезжает съемочное световое оборудование, это довольно серьезные средства, которые мы решаемся потратить. То есть возможность посмотреть происходящее будет через тридцать, пятьдесят и сто лет, если это понадобится. Я хочу, чтобы у условного Ромы Либерова, который мечтал бы это увидеть, была возможность посмотреть качественную съемку. Сегодня на всех поэтических чтениях стоит человек с камерой или телефоном, но это можно использовать от бедности. А я хочу, чтобы получилось законченное произведение само по себе, потом это отправляется в редакцию, в монтаж, и не остается никаких оговорок, промедлений, пауз: есть тридцать-сорок минут чтения автора, его голоса, то есть самого дорогого, что может для меня существовать.
– А что в вас «загорелось» для того, чтобы вы начали этим заниматься?
– Во мне ничего не «загорелось», это все верхнее «ля», как говорила Ахматова. Любовь – это действенное состояние: если ты любишь, ты пытаешься что-то делать в адрес объекта любви. Мне нравится, когда пишут стихи, мне нравится, когда русский язык существует еще и в стихах. И мне больше всего нравится, когда стихи читает автор. Мне бы очень хотелось услышать Марину Цветаеву, читающую свои стихи, но это невозможно сделать, и это доставляет мне неприятные ощущения, просто самые обычные болезненные ощущения. Мы подумали, что нужно сделать образцовые поэтические вечера: где выключены телефоны, где сидит не узкий протусованный литературный круг, который и так все знает; вспоминается, как на одном из вечеров читающий поэт пообещал в подарок свой новый сборник тому, кто не знает хотя бы одного из прочитанных сегодня стихотворений.
– Именно «не знает», а не «знает»? Вы не ошиблись?
– Да. Предполагалось, что те, кто пришел на этот вечер, все это слышали много-много раз. И мне захотелось, чтобы вечера были для тех, кто не привык слушать стихи, особенно в исполнении автора. Для нас с вами стихи – это данность, но мы понимаем, что это исчезающее, редкое явление. Чтение стихов, слушание стихов – это труд. Но на кой это все нужно, какой в этом утилитарный смысл? У нас есть только один критерий – любовь или симпатия к стихотворениям, для нас ничего не значит популярность поэта, которого мы приглашаем. Нас пытаются обязать, пытаются говорить: вот уходит поэт такой-то, вам нужно успеть его записать. Мы ничего никому не должны, это частная дорогостоящая инициатива. Мы делаем это каждый месяц, и ближайший вечер будет сороковым. Три года уже мы тратим на это каждый день.
– Расскажите, пожалуйста, кто эти «мы» и что вас объединяет?
– «Мы» – это я и мой друг – журналист и телеведущий Владимир Раевский. И наша команда из одиннадцати человек, которая над этим трудится, – это режиссер-постановщик, два звукорежиссера, это огромная поддержка со стороны Нового Пространства Театра Наций, наш дизайнер, наш монтажер, и так далее, и так далее. Это наши буфетчицы и администраторы. Это салон мебели, который каждый раз предоставляет нам для декораций красивую мебель. Это типография. Это спонсоры, которые (иногда анонимно) подключаются и помогают, чтобы все это выжило. У каждого из этих вовлеченных людей есть своя мотивация, и, вероятно, будет нескромным, но справедливым сказать, что объединяют их мои напор и желание, чтобы все это продолжалось. Как только мои напор и желание исчезнут, это перестанет существовать.
– Зрители же приходят, и в таком количестве, что многие культуртрегеры могут позавидовать…
– За тем, что приходят зрители, стоит система, которую мы разработали, она поддерживается мной на ежедневной основе. Я горжусь тем, как это сделано, то есть тем, куда приходит зритель. Он приходит в потрясающий особняк в самом центре города, все, что там сделано, очень хорошо выглядит. Есть администрация Театра Наций, которая следит за тем, чтобы волонтеры улыбались, прекрасно выглядели, чтобы администраторы, которые приходят, были любезны, чтобы висели красивые афиши, которые делает наш дизайнер, чтобы были вымыты полы. Можете подойти сейчас, на Страстном бульваре висит афиша, что такого-то числа выступает прекрасный поэт Наталья Ванханен, участник легендарной студии Игоря Волгина «Луч» и альманахов группы «Московское время»: сейчас у меня на столе три ее поэтических сборника, в ее стихотворения я заново влюбляюсь, что-то запоминаю. Продолжая о Театре Наций: там две красавицы стоят в буфете, этот буфет абсолютно бесплатный для тех, кто пришел. Этим буфетом занимаемся мы, он существует за наш счет. Почему пространство, в котором звучат стихи, должно быть расположено к зрителю? Потому что я понимаю: тот, кто бежит с работы, чтобы послушать стихи, – мы его должники. Он не обязан нам, у него есть масса других дел. Поэтому мне хотелось бы, чтобы на час, пока он будет слушать стихи, он забыл о голоде и жажде. Там прекрасные столы, стулья – человек может передохнуть в ожидании стихов. Затем он поднимается в специально отведенный зал, который специально к его приходу тщательно проветрили. Мне кажется эта забота о зрителе очень важной – не «приперся в кафе такое-то», а «все подготовлено». У нас подготовлена съемочная группа, нет каких-то междусобойчиков и промедлений. Затем выходит поэт и час существует в своем монологе: готовя программу, он отбирает стихи, которые кажутся ему важными, от ранних к поздним. Иногда я позволяю себе вмешаться и попросить поэта прочитать то или иное стихотворение. Я невероятно горд, что мне удалось попросить Тимура Кибирова прочитать «Лесную школу». Это пятнадцать минут чтения, очень долгая поэма. И мы единственные, кто качественно снял чтение этой поэмы Тимуром Юрьевичем. У нас недавно выступала удивительный поэт Татьяна Полетаева, работающая с обытовленным словом, мы ждем в гости Ивана Жданова, Марию Степанову.
– Какова дальнейшая судьба записанного вами? Вы это храните «для вечности»?
– Мы храним это «для времени», но нам удалось добиться эфира уже для восемнадцати поэтов. Как вы понимаете, на телевидении это никому не нужно, и эфиры стали возможны только благодаря моей настырности. Если бы ее не было, этих эфиров для поэтов не существовало бы. Часть выпусков вышла на канале «Культура», часть – на Общественном телевидении России. Это серьезное расширение внимания к поэзии и, я бы сказал, беспрецедентное: нет никаких ведущих. Представляете? Полчаса в эфире федерального канала современный поэт – не важно, Бахыт Кенжеев, Владимир Гандельсман или Владимир Ханан – без музыки, без всяких увлекательных приспособлений читает свои стихи. Кроме того, каждый вечер поэт читает стихотворение в эфире радиостанции «Серебряный дождь» с небольшим нашим комментарием, это происходит почти год. Тоже очень серьезная поэтическая экспансия.
– Рассказывая о своих фильмах, вы говорили о схожем – что не существует «ниши, финансово-культурного мира, который мог бы поддержать такую инициативу». Это касается только фильмов о писателях или в целом киноиндустрии в нашей стране? Какие усилия продуктивнее предпринимать – поиск спонсоров, государственных средств?
– У меня нет никакого опыта взаимодействия с государственными средствами – это самый печальный и трудно берущийся барьер. Я понимаю, что для того, чтобы мои проекты осуществлялись, я должен выполнять не самую приятную работу, и если я перестану это делать, это все просто перестанет существовать. Иногда откликаются какие-то люди, за что им большое спасибо. Основную часть происходящего поддерживаем мы сами. Большие средства мне негде брать. Самый дорогой фильм, который мы сняли, – «Сохрани мою речь навсегда», о Мандельштаме, вторым по стоимости будет нынешний, об Андрее Платонове. Никому из продюсеров мы не можем быть интересны, потому что в этом нет ни славы, ни денег, ни хорошей прокатной судьбы. Мы занимаемся другим делом. И так как я вынужден быть продюсером этого всего, думаю, я недостаточно заразителен, чтобы вовлечь в это еще каких-то людей. С нынешним фильмом о Платонове я от отчаяния обошел всех потенциальных инвесторов, продюсеров… И отклика не нашел ни в ком. Только два человека, поддержавших меня финансово, позволяют мне закончить эту работу. Ни один, ни другой никогда не читали Платонова – но они верят, что я делаю что-то небессмысленное.
– Почему вам интересно думать о Мандельштаме?
– Мне интересен опыт проживания свободного человека в несвободных условиях. Те, на кого направлены мои размышления, имеют этот уникальный опыт – жить и сочинять в противодействующих творчеству обстоятельствах, каждый сочинитель по-разному проявляется в них. Набоков говорил, что ему, находясь в Швейцарии, стыдно знать, что такой поэт, как Мандельштам, живет в эту минуту в Советском Союзе. Модели этого проживания проявляются по-разному – человек может быть борцом, или аферистом, или приспособленцем. Мандельштам интересен борьбой с самим собой: он хотел бы слушать время, хотел бы идти если не в ногу, то в каком-то общем направлении. Но он принадлежит к числу тех поэтов, у которых нет зазора между тем, что они хотят сказать, и тем, что они говорят. Они настолько сроднены с языком, что язык в их использовании – или, наоборот, они в использовании языка – не предполагает никакой фальши. Мандельштам может говорить о событиях любой давности: «Ахейские мужи во тьме снаряжают коня…» – как будто бы это происходит прямо сейчас: возникают запах дерева, текущая по прожилкам мечей кровь… Мне всегда кажется, что, если раскопают стоянку древних греков до нашей эры, там наряду с гомеровскими строчками окажется написанная кириллицей строка из Мандельштама, такое впечатление, будто эти стихи существовали всегда. А есть поэты, как Маяковский, кажется, что у них есть зазор, особенно в стихах, написанных по заказу, при этом может быть сказано даже гениально. На мой взгляд, в «Столбцах» Заболоцкого есть зазор и некоторый поиск формы, а в «Иволге» или стихотворении «Друзьям» как будто этого зазора нет.
– В вашем фильме звучит песня известного музыканта Noize MC на стихи Мандельштама. Как складывалось сотрудничество с ним?
– Мы с ним стали друзьями. Мне вообще везет с друзьями, они делают то, что меня удивляет. Иван Алексеев, известный как Noize MC, – крупное музыкальное явление. Когда шла работа над фильмом о Мандельштаме, я пытался привлечь разных исполнителей – от Децла до Басты, и ни с кем ничего не получилось. Этот трек я считаю невероятной удачей, горжусь и не представляю себе, что было бы, если бы его не было. Он звучит с совершенно разным окрасом в конце и в начале фильма, будучи разбит на день вчерашний и день сегодняшний. Он состоит из сегодняшних очень интимных размышлений Ивана Алексеева и буквально вытащенного из столетней давности голоса Осипа Эмильевича. Я думаю, если бы Мандельштам слышал это, он хохотал бы до слез и был удивлен, что все написанное им в 1931 году можно прочесть таким образом.