Родина

Края березового листа уже тронуты сухостью, заворачиваются вовнутрь. Близится осень. На разбитых полустанках, белея платками, сидят старухи. Продают яблоки.

Старательно машет рукой вслед убегающей электричке девочка в платье на вырост. На ногах у нее широкие резиновые сапоги, в глазах васильковое сияние. Кто-то из пассажиров отвечает ей. Девочка срывается с места и пробегает несколько метров. Теперь улыбаются все, кто ее видит. Потом она исчезает.

Покосившиеся домики, дым топящихся банек. Ввалившиеся бока коров и испуганные танцы коз вокруг колышка.

Ближе к городу – пятна мусорных свалок. Где-то между станциями в окно летит камень. Стекло не разбивается, но сидящие в ужасе заслоняют лица. В кусты, давясь от хохота, прячутся трое подростков.

– Последние деньки догуливают, – бормочет пожилой мужчина.- Пропади они пропадом!

Я вспоминаю, что завтра первое сентября.

– Чему только их учат?! – вторит женщина с садовыми астрами. – Ничего не хотят, никого не любят. Про войну не знают, над Россией смеются. Один компьютер на уме.

– Нет, – возражает нагруженная рюкзаком дачница лет шестидесяти. – Все также в традиции уроки Мира. На них приглашают ветеранов или интересных людей.

Женщина недоверчиво отмахивается астрами.

Я мысленно возвращаюсь в январь, когда, заглянув в одну из петербургских школ, спрашиваю первых попавшихся ребят, что они знают о блокаде. Мальчишки-пятиклассники мнутся, хихикают. Потом один выпаливает:

– Это когда что-то блокируют. – И бросается догонять бумажный самолетик.

– Я начинаю свои первосентябрьские уроки с понятия “ностальгия”, – призналась учительница русского языка и литературы 1-й московской школы Ирина Князькова. – Бунинская, тургеневская, купринская, цветаевская. Что, как не она, звучало пронзительной нотой в их произведениях. Чувство родины начинается с чувства утраты. Какая горькая истина!

Овраги, ручейки, перелески. На тугих стволах сосен блестит смола. Покосившийся угол избы подпирает увесистое бревно. Сушатся на заборе связанные из лоскутов коврики.

Я опять перебираюсь в прошлое, где мы всем классом старательно вышиваем носовые платки для несчастных вьетнамских детей, пострадавших от американской агрессии. Где выводим алую звездочку на калитке деда Ашкенадзе, чтобы приносить ему как ветерану хлеб из булочной. Дед угощает нас абрикосами и поет протяжные грузинские песни.

Возвращает из детства легкий шум. Две девочки задевают стоящую у стены швабру. Обе – выпускницы. Высокие, миловидные. Про первый урок говорят сдержанно, изредка переглядываясь. Проблемы страны? А какие? Вот догоним Америку, тогда исчезнут и проблемы.

Спускаюсь вниз. Там, хлопая накрашенными ресницами, сидит симпатяга восточного типа. Девятиклассница. Урок Мира? О чем рассказывают? А-а, о форме, о том, как себя вести в школе и дома, правила дорожного движения повторяют.

– Как насчет того, что вам вершить судьбу России?

Дети пожимают плечами.

– Свершим, че такого.

Возможно, когда-нибудь, вернув в обиход слово “патриот”, мы поразимся самим себе. Покаемся. Завидя одряхлевшую собаку у знакомого плетня и сложенные крестиком руки матери, расплачемся, как дети. Захватит, защемит сердце запоздалая грусть.

Родина, конечно, все простит. Она вся в прощениях, как в седине. Но кто возвратит те годы, которые мы отняли, не любя ее?

Наталья АЛЕКСЮТИНА