Рим – Венеция Маршрут со всеми остановками

Перейдя Тибр по мосту святого Ангела, я вышел на виа Ватикано. Вдали возник парящий над окружающими строениями купол собора святого Петра. Еще в 320 году император Константин построил на краю Неронова цирка, где была могила апостола, великолепную базилику. За десять веков она порядком обветшала, и папа Юлий II решил возвести на этом месте новый собор. Его создавали Браманте, Микеланджело, Рафаэль, Бернини. От старого храма осталась лишь мозаика Джотто “Навичелла”. Когда Петр вместе с апостолами стал тонуть в бурю на Геннисаретском озере, к ним по воде пришел Иисус. Ученики испугались, думая, что это призрак, но “Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь, это Я, не бойтесь. Петр сказал ему в ответ: Господи! если это Ты, повели мне прийти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И вышед из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу; но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился? И когда вошли они в лодку, ветер утих”. Я знал, что сразу, как только войду в собор, с правой стороны в нише за пуленепробиваемым стеклом увижу “Пьету” (“Оплакивание Христа”), высеченную двадцатилетним Микеланджело из единого куска каррарского мрамора. Я когда-то читал, что даже Ватикан признал, что в этой композиции не просто Пресвятая Дева держит мертвого Христа, а вечно молодая спокойно-печальная Мать оплакивает мертвого Сына. Но шел я сюда, пешком через весь Рим, для того, чтобы прикоснуться к правой ступне статуи святого Петра. На паперти, перед самым входом в собор, купол вдруг исчез – его не стало видно. Но как только я переступил порог, он раскрылся над головой, как спасательный парашют. Справа от центра, глядя на сорок четыре неугасимые лампады над своей могилой, сидел, подняв благословляющий перст, святой Петр. Казалось, что пальцы его ног пульсируют, как живые, вбирая в себя все печали и горести миллионов людей, прошедших перед ним почти за два тысячелетия. Я вдруг испугался: мне почудилось, что еще чуть-чуть, и я не успею попросить его о самом для меня главном, он отдернет ногу, встанет со своего трона и уйдет, устав от бесконечной вереницы людей. Я прижался губами к отполированной бронзе – она была ледяной. Человеческое тепло не согрело ее. Пока шел к собору, думал о том, что попрошу святого Петра, чтобы он уберег моего сына от болезней и шальной пули, чтобы он помог мне сохранить любовь моей жены ко мне, чтобы мы жили долго и счастливо, чтобы терзающие душу моей матери тревоги оставили ее… Но я попросил: “Святой апостол, дай мне силы вытерпеть все горе и все несчастья, которые еще выпадут на мою долю, помоги достойно справиться со счастьем и победами, дай мне мужество не отчаяться, не сломаться, выстоять, когда жизнь будет казаться конченной, и дай мне мудрость принять эти испытания как благо, а не как приговор…”. Я поднял голову, и золотой свет, сочащийся с купола, омыл меня с головы до ног. В многотысячной толпе я почувствовал себя отдельным от всех. Люди проплывали мимо, огибая меня, как корабли огибают остров. И я вдруг вспомнил совсем некстати, как мой маленький сын говорил когда-то: “Я не хочу, чтобы вы человали меня и любовали” – вместо “целовали и любили”…

Иногда под Сикстинской капеллой появляется белый дым. Римские пожарные не спешат на помощь. Это сжигают бюллетени после заседания Совета кардиналов, избиравшего нового папу. До Сикста IV эту капеллу по бокам украшали величественные фрески Перуджино, Гирландайо, Боттичелли. 10 мая 1508 года Микеланджело начал расписывать 520 квадратных метров свода. Через четыре года он завершит свое “Сотворение мира”. Микеланджело вернется работать в капеллу еще раз – почти через двадцать пять лет он начнет создавать на алтарной стене “Страшный суд”, который займет 226 квадратных метров и почти пять лет тяжелейшей работы. Всмотревшись, можно увидеть несколько в стороне от Христа трагическое и ослабевшее лицо шестидесятипятилетнего художника с легкой усмешкой в образе святого Варфоломея.
Куда бы ты ни шел в Ватиканских музеях, толпа все равно вынесет тебя в Сикстинскую капеллу. Двадцать тысяч туристов ежедневно! А когда-то допускали сразу не больше десяти. На этот счет было даже специальное правило 1857 года. Зато тихо и пустынно в неприметном здании рядом с “главой и матерью всех церквей” – Сан Джованни ин Лютерано, построенной в 314 году. Именно здесь находится Святая лестница – 28 ступеней, по которым Иисус поднимался в преторию на суд Пилата. Мать императора Константина Елена привезла ее в Рим из Иерусалима. Деревянные доски покрывают белокаменные ступени. А там, где на них падали капли крови Спасителя, в дереве проделаны круглые стеклянные окошки. Верующие прикладываются к ним, как к иконе. Чтобы получить отпущение грехов, нужно подняться по этой лестнице на коленях, прочитывая на каждой из ступеней новую молитву. Я останавливаюсь на миг, уже готовый опуститься на колени, но вдруг понимаю, что ничего, кроме “Отче наш”, не знаю. Для таких, как я, по левую и правую руку есть две лестницы, чтобы добраться до капеллы Святая Святых, где с тринадцатого века хранится икона с ликом Христа, писанная апостолом Лукой.
Ранним утром, уезжая из Рима в Венецию, по дороге на вокзал я заглянул в еще одну знаменитую церковь – Санта Мария Маджоре. Ее основали 4 августа 358 года, когда папе Либерию во сне явилась Богоматерь и повелела возвести церковь на том самом месте, где на следующий день выпадет снег. До сих пор в храме отмечают Праздник снега Марии – белые лепестки цветов сыплются из-под купола собора на головы прихожан, на останки хранящихся здесь яслей Иисуса… Глядя на мелькающие за окнами поезда деревеньки, я буду корить себя: “Ну почему я не стал на колени на Святой лестнице? Я мог бы на каждой из ступеней сказать: “Господи, спаси и помилуй меня”. И каждый раз это была бы почти как новая молитва…

В Венеции нет машин. Ни одной. Есть моторные лодки и катера – водные “автобусы” и “трамваи”, курсирующие между большими и малыми 118 островами строго по расписанию с раннего утра до позднего вечера. Это городской общественный транспорт. Нет дорог и улиц. Есть каналы, 400 мостов, набережные и очень узенькие улочки – калле, где едва ли разминутся два человека, выводящие на крошечные площади – “кампо”. Настоящая площадь – пьяцца – в Венеции одна. Это площадь Сан-Марко. Именно ее Наполеон назвал “самой изящной гостиной Европы”. Входы и выходы на нее спрятаны между арками двухэтажных прокураций – бывших резиденций “отцов города” – прокураторов. На площади расположилось самое старое в Италии кафе “Флориан”, основанное в 1720 году. Напротив возникшее чуть позже кафе “Квадри”. И там, и там бывали Байрон, Шатобриан, Гете, Пруст, Стравинский, Дюма, Стендаль, Вагнер. И там, и там – столики прямо на улице. И там, и там играют чудные оркестры. Я стою посреди площади, не зная, что выбрать. В “Флориане” вдруг заиграли вариации для скрипки Стравинского, и я пошел туда. Мгновение. И холеный официант в черном фраке и серых брюках вырос передо мной. Еще мгновение – и на столе на серебряном подносе крошечная чашечка кофе по-турецки, запотевший стакан холодной воды и тарелка с тирамису. Стравинского сменил Шопен. Кто-то тронул меня за плечо. Американка с большим рюкзаком просила посторожить ее поклажу. Окэй! Она отошла чуть от столиков и закружилась по площади со своим партнером в стремительном вальсе, распугивая стаи голубей. Я расплачиваюсь и выхожу на Рива-дельи-Скьяволини, самую широкую набережную города. Осенью здесь рано темнеет. И в девять вечера город уже пуст. “Ночью здесь делать нечего. Ни нежной Дузе, ни арий. Одинокий каблук выстукивает диабаз. Под фонарем ваша тень, как дрогнувший карбонарий, отшатывается от вас и выдыхает пар”. С Соломенного моста виден мост Вздохов. По нему уводили осужденных из Дворца дожей в страшные подземелья расположенной рядом тюрьмы. “… смолкают оркестры. Город сродни попытке воздуха удержать ноту от тишины, и дворцы стоят, как сдвинутые пюпитры, плохо освещены”. Мне завтра уезжать домой, в Москву. “Плещет лагуна, сотней мелких бликов тусклый зрачок казня за стремленье заполнить пейзаж, способный обойтись без меня”.
…Я так и не съездил на Остров мертвых – кладбище Сан-Микеле, где похоронены Стравинский, Дягилев и Бродский, сказавший когда-то: “Есть города, в которые нет возврата”. В Венецию, даже если ты больше никогда не вернешься, будешь возвращаться всегда. Уже в самолете я вспомнил слова одного ирландского поэта: “Счастье – это вещь, которой нет, и которое тем не менее в один прекрасный день исчезает”. Я забыл попросить святого Петра, чтобы ощущение счастья от того, что я живу, не покидало меня как можно дольше…

Петр ПОЛОЖЕВЕЦ
Фото Джанкарло Гаспони, Грациано Аричи, Арчивио Электа, Pubbliaerfoto и автора.