Режиссер, как сапер, ошибается один раз. Игорь Масленников

С Игорем Федоровичем Масленниковым мы договаривались о встрече несколько раз, и, когда она наконец состоялась, меня подкупил мягкий, негромкий тон собеседника, его внимание к вопросам и легкая, едва уловимая ироничность, свойственная людям мудрым. Любопытно, что беседа наша была в какой-то степени беседой коллег.

Не потому, что я принадлежу к славной братии кинематографистов, а потому, что Игорь Федорович, когда-то закончив отделение журналистики филфака Ленинградского государственного университета, некоторое время работал в газете. После того как обком комсомола направил его организовывать молодежное вещание на Ленинградском телевидении, Масленников 11 лет был редактором литературно-драматического вещания.

«Мы выпускали очень много интересных программ, спектаклей. На ленинградском телевидении тогда работали лучшие театральные режиссеры: Товстоногов, Владимиров, Агамирзян», – признался он.

– Не от них ли вы «заразились» режиссурой?

– Поскольку я всю жизнь рисовал, то помимо редакторства занимался сценографией: часто оформлял театральные, телевизионные спектакли. Безусловно, общение с мастерами сыграло свою роль. К тому же в 1964 году после снятия Хрущева началось активное «похолодание»: на телевидении одно за другим стали проводить бюро обкома, участились вызовы на «ковер». Это нагнетало тоску, и я ушел учиться на только что открывшиеся режиссерские курсы на Ленфильме в мастерскую Григория Михайловича Козинцева. Ушел с должности главного редактора. Помнится, Козинцев восклицал: «Игорь, зачем вам режиссура, ведь у вас уже есть «Волга»?!» Но тем не менее 2 года я постигал науку «человековедения».

– Из этого можно заключить, что кино, в общем-то, не являлось вашей мечтой детства?

– Мало того, оно меня абсолютно не интересовало! Литература – да, театр – да, изобразительное искусство -да, архитектура – да, но только не кино. Я мечтал стать архитектором, но боялся экзаменов в Академию художеств. Однако кино – такая вещь, которой заболеваешь неизлечимо. До посещения курсов я был человеком «филармоническим», не пропускающим ни одного концерта, ни одной театральной премьеры, то есть жил нормальной интеллигентной жизнью. Как только кинематографический вирус проник в меня, все остальное показалось несущественным. И продолжается это состояние вот уже 37 лет. За это время я снял более 30 картин и могу гордиться тем, что среди них нет ни одной конъюнктурной. Я всегда снимал то, что хотел. Представьте, в то время это можно было делать, другой вопрос, что кто-то искал популярности через конфликт с властью. Но это уже свойство характера.

– Игорь Федорович, экранизация рассказов о Шерлоке Холмсе принесла вам народную любовь, но чем вызвано обращение к Конан Дойлу? Вы – любитель детективного жанра?

– Отнюдь. Эта литература – специфическая, и я не ярый ее поклонник. Дело в том, что, будучи худруком телеобъединения, я встретил интересный сценарий двух москвичей: Валерия Дунского и Юлия Фрида. Они тогда прислали сценарий первого фильма и увлекли меня не тем, что он использовал детективный сюжет знаменитого писателя, а тем, что из рассказов Дойла молодые люди сумели сделать живое, человечное, с выразительными характерами персонажей действие. Главный успех картин, а их вышло за восемь лет работы пять, – в открытии, которое называется: «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Этого нет в других экранизациях. Одного Холмса сыграть невозможно, он – фигура механистическая, условная, и даже при всей одаренности Василия Ливанова ему одному справиться с этим не под силу. Обязательно нужен был тот, кто питает, дополняет, оттеняет, словом, рисует этот персонаж. Нужен был живой Ватсон, которого Дойл не посчитал обязательным «очеловечить». И, слава Богу, я нашел замечательного исполнителя, покойного Виталия Соломина. Мне, как режиссеру, было необходимо, чтобы Холмс и Ватсон существовали в паре.

Я, кстати, заходил в Лондоне в музей на Бейкер-стрит. Холмс там присутствует и даже внешне примерно одинаковый у всех, а вот Ватсон есть и толстый, и тонкий, и лысый, и бородатый. То есть Ватсона нет. Так что только мы создали его полнокровный портрет.

– Игорь Федорович, режиссер – это педагог, психолог, художник в одном лице?

-Только не педагог. Театральный режиссер – да, но не кинематографический. Последний – хищник, эксплуататор. Мы ведь не воспитываем, не растим актеров, этим занимается театральная режиссура. Она зачастую и создает из студентов свой театр, как когда-то сделал Любимов, организовав Таганку. А мы лишь выбираем, кто лучше, и нещадно эксплуатируем.

– Какими критериями вы при этом руководствуетесь?

– Видите ли, есть актеры сугубо театральные, в них живет природа лицедейства, бесконечного сценического перевоплощения. Им очень трудно принять условия естественного существования на экране. Это просто иной талант. Я бы таких актеров никогда не стал снимать в кино. В кино нужна полная органичность. Возьмите Жана Габена. На первый взгляд, кажется, он везде один и тот же, но всмотритесь и поймете: он – разный. Благодаря тонкому, на интуитивном уровне существованию в реальных обстоятельствах. Кино – фотографично, в его основе – абсолютная реальность, которую неким образом надо превратить в события, заставляющие зрителя сопереживать, плакать или смеяться. В кино существуют, конечно, школы типа арт-хауса, где в каждом кадре режиссер напоминает о своем авторстве. Я исповедую другую режиссерскую школу – школу погружения зрителя в жизнь фильма. Профессия режиссера сложна. Я, например, как и большинство коллег, не испытываю никакого удовольствия от съемок. Самое приятное занятие в кино: писать режиссерский сценарий и монтировать картину. Оба этих процесса зависят только от тебя самого. Сам процесс съемок – это мучительное расставание с замыслами, мечтами и желаниями, поскольку жизнь вносит свои коррективы. То изменилось время года, место действия, то камера не пошла, свет не включился.

– То есть вы жалеете о том, что выдаете в финале работы?

– Есть верное средство, чтобы не жалеть о содеянном: изворотливость ума. Нет безвыходных положений, но все же киносъемка – процесс скорее изнуряющий, чем приятный.

– Насколько тяжело подобрать актеров для фильма?

-Актеров у нас много хороших и разных, земля российская не оскудевает на таланты, но вся тяжесть в степени ответственности. Режиссерской. Если в театре есть дублирующий состав, то кино себе этого позволить не может. Здесь, как сапер, ошибаешься один раз. Когда понял, что актер не тянет, картина уже снята! Эта ответственность угнетает и в то же время заставляет вести подготовительную работу очень тщательно. Я должен с актером наладить контакт, почувствовать, чем он живет, «потоптаться» на роли, чтобы на съемочной площадке уже не ошибиться. Там в нынешних условиях скоростных съемок, думать будет некогда.

– Игорь Федорович, вопрос наболевший: где наши фильмы?

– На самом деле их достаточно, только смотреть их никто не хочет. Народ изуродован прокатчиками. Весь российский прокат, как и весь европейский, куплен американцами. В Америке сейчас каждая большая корпорация имеет всемирную сеть показа, и российский кинорынок в момент перестройки был захвачен Голливудом. Продукция, выпускаемая за океаном, довольно специфична и, что важно, несвойственна нашему зрителю. Разумеется, в Америке занимаются искусством, но сюда присылается лишь массовая продукция, сильная своей технологичностью. Мы можем бороться одним-единственным способом: талантом исполнителей. Нам необходимо создавать душевные, человечные картины. Может, тогда наш «переформированный» молодой зритель придет смотреть российские фильмы. Это – драматичная ситуация. Она общая для Европы, однако у той есть опыт противостояния. Французы обложили американские картины гигантскими налогами, на эти деньги они снимают собственные ленты, организуют фестивали, в том числе и Каннский. Мы, Союз кинематографистов России, бьемся за тот же закон в Думе, но пока безрезультатно.