Ремесло спасает своих

Новая книга Веры Полозковой, поэта, как сказал в послесловии к сборнику Александр Гаврилов, с «бесчисленной и страстной читательской аудиторией», составлена из стихотворений, написанных за семь лет, с 2013‑го (тогда вышел ее предыдущий «взрослый» сборник «Осточерчение», был еще детский – «Ответственный ребенок», в 2017‑м, но это другая линия) до 2020‑го. Эти годы (незаметным для той самой бесчисленной и страстной аудитории образом) изменили поэта, сделали из нее человека, заметно отличающегося от того стереотипа, который все это время верно хранился и культивировался в массовом сознании.

Сказать, что перед нами совсем уж новая Полозкова, было бы преувеличением. Она во многом прежняя (по общей структуре миро- и самовосприятия, по типу реагирования и построения высказывания), узнаваемая, во всеоружии прежде освоенного инструментария (вот, например, манера говорить из разных точек пространства такова и здесь: стихи-письма пишутся из любимой автором Индии, из Италии…), но с новыми темами, которые постепенно и неуклонно трансформируют и интонации поэта, и лежащее в их основе видение мира.

Коротко говоря, это темы перехода в другой жизненный этап с сопутствующей системой утрат, сколько бы ни сопротивлялись друг другу слова «система» и «утрата». Все-таки система: утраты здесь множественны и образуют новые условия жизни, а с ней и поэтической речи. В результате в книге происходит, говоря языком Сергея Гандлевского, «самосуд неожиданной зрелости». Блестящая девочка с ранним стремительным началом и оглушительной, многих раздражающей популярностью повзрослела.

От разных лиц, под разными масками, без всяких масок она теперь – об этом, об этом, об этом:

как оступишься в биографию – сразу жуть,
сколько предписаний выполнить надлежит.
сразу скажут: тебе нельзя быть листок и жук.
надо взрослый мужик.

В новой и трудной для себя ситуации она осваивается хорошо освоенным, надежным способом – поэтической работой:

знай прокладывай борозду, не спрашивай урожая,
ремесло спасает своих, само себя продолжая.

Суть перемен, случившихся в жизни автора за годы, что минули с момента выхода предыдущего сборника, отчасти приоткрывает нам в послесловии к «Работе горя» Александр Гаврилов. Совмещающий в себе литературного критика-профессионала с близким и понимающим другом Веры Полозковой, он говорит не в меньшей, а может быть, и в большей степени с позиций этого последнего: «За это время родились трое детей (Господи, сказал бы мне кто еще недавно про многодетную мать Полозкову, я бы, кажется, уважительно покрутил у виска: всякая бывает небывальщина, но тут уж из крупного калибра), сложился и распался первый брак, приключилась невероятная в своей бессмыслице и значительности гостравля поэта Полозковой за недостаточную почтительность к одному из коллег (Господи, скажи мне кто, что Жириновский будет в Думе орать с трибуны про Полозкову, я бы даже пальцем вертеть не стал, просто предложил проспаться). «Работа горя» вместила в себя гражданское раздражение, отчаяние от самоубийства друга, утрату старших товарищей, сравнимую со смертью отца, болезненные и необходимые поступки и жизненные выборы».

Ну да, смена координат самовосприятия, близкая к полной.

Сама Полозкова выражается проще и прямее:

все люди, что меня любили,
поумирали.

Но ведь для правильного понимания текста и не надо знать биографические обстоятельства автора. Их, может быть, даже вредно знать: назначение этих обстоятельств, как у корней, в том, чтобы, питаясь ими, расти от них вверх, к небу общечеловеческого и общезначимого. Чтобы, опираясь на них, преодолевать их (спойлер: да, в данном случае автор делает именно это). Текст, из этих обстоятельств вынутый, должен говорить сам за себя.

У Полозковой он говорит.

Что именно говорит и работу какого именно рода совершает, заявлено уже в стихотворении, поставленном эпиграфом к сборнику, открывающем его ключом:

…я помогаю людям с работой горя,
я чиню проигрыватели ума.

Звучит, конечно, прагматично, инструментально (не чересчур ли? Подумаешь, да тут же и вспомнишь, что есть ситуации, в которых требуются и прагматичность, и инструментальность). Осваивающей новый тематический круг Полозковой вообще-то свойственны известная прямолинейность и декларативность, есть они и тут, обретающие облик некоторой даже дидактичности и почти неминуемой ее спутницы самоочевидности: «терять естественно и важно, // иначе будет некуда найти».

Сразу вспоминается, как в 2013 году Валентин Воронков писал в связи с «Осточерчением» о «воспитательной и терапевтической» функциях поэзии Полозковой, причем припечатал ее с изрядной жесткостью: «смазка для галантерейного, открыточного мироощущения». Вот уж теперь ни открыточности, ни галантерейности. Но вот воспитательное и терапевтическое начала не только никуда не делись, а даже обострились, только теперь обращены они автором первейшим образом к самой себе. Это буквально – многое говорится здесь в повелительном наклонении: «носи себя пустым, ходи и резонируй, // записывай, где хорошо звучим». «Спроси себя, с чем ты сейчас всерьез // решила врукопашную сразиться?»

Вопрос, впрочем, и риторический, и получивший ответ с самого начала: с исчезновением, с его неминуемостью, с невозможностью и неотменимой необходимостью жить с его осознанием.

все, кроме бога в нас, большим огнем
займется скоро, как трава сухая.

Разговор с исчезновением, с разными его формами начинается тут с первых страниц, с озноба одиночества, вообще инициирующего весь этот разговор:

только у меня внутри брошенные станции, пустыри
снегу намело по самые фонари
полная луна в небе, воспаленном, как от ожога,
смотрит на меня бесстрастно, как на чужого
потерявшегося ребенка в глазок двери

Разговором об этом же книга и заканчивается – открывается своим будущим продолжениям, в которых с большой вероятностью мы увидим действительно совсем другую Веру Полозкову. Движение к ней уже началось:

а то, что мы орем сквозь немоту,
какой мы ад, когда невмоготу,
придумано, чтоб быть преодоленным.

Это книга, разрушающая стереотипы, прежде всего собственные, авторские, живая, настоящая, трудная и горькая. Как, наверное, все настоящее.

Вера Полозкова. Работа горя. – М. : Лайвбук, 2021. – 168 с.