Учительская газета, №22-23 от 23 мая 1995. Читать номер

Рецепт “бульона” у каждого свой

Автор: Сетевое издание UG.RU

На чтение: ≈ 22 мин.

-У нас не образцовая школа. Она экспериментальная. Это совершенно разные вещи. И увидеть у нас, “как должно быть в школе”, невозможно. Можно увидеть только школу ищущую, людей ищущих. Увидеть, как совершается сам процесс поиска. И можно к нему приобщиться. Поэтому, если ты сам что-то хочешь в себе изменить, учитель, то тебе лучше всего встретиться именно с коллегами из школы самоопределения. Они то же самое проделывают с собой, помогут и тебе выйти в состояние поиска, постоянного творчества, сделать это состояние для себя естественным, – так рассуждал Александр ТУБЕЛЬСКИЙ, генеральный директор “Школы самоопределения”, отвечая на мой довольно бесцеремонный вопрос, что такое особенное вот уже восьмой год происходит в типовом школьном здании в Измайлове, притягивающем сюда паломников-учителей, паломников-родителей и паломников-учеников чуть ли не со всей России.

– Учитель в состоянии постоянного творчества – это прекрасно, – согласилась я с ним, – но все-таки школы строятся прежде всего для детей. Чем же состояние первоклассника, поступившего к вам учиться, отличается от ощущений его приятеля, который попал в обычную, “нормальную” школу?

– Дело в том, что в нашу школу дети впервые приходят не в первый класс: у нас ведь и школа, и детский сад. Но подготовка к школе у этих детей отличается от того, что принято традиционно, когда стремятся как можно раньше дать ребенку возможность заниматься языком, писать, считать. Нет, наши ребятишки с трех лет находятся в так называемом свободном пространстве детского сада, где они совершенствуют, или мы открываем им, или для кого-то просто не закрываем естественные пути восприятия мира. Слышать, чувствовать, видеть, понимать, владеть своим телом и так далее – вот это для нас и есть подготовка к школьному образованию. Просто открыть человеку все те органы чувств, которыми он этот мир воспринимает. И когда ребенок приходит из разновозрастной группы детского сада в первый класс, а он у нас тоже в детском саду, то для него не происходит резкой перемены, но он знает: здесь он сможет учиться – не его будут учить, а он сможет учиться, и делать это в своем темпе, по своему желанию.

У нас есть много моделей подхода к начальным классам, одна из них такая. Александр Калмановский в первом классе спрашивает ребят: зачем вы сюда пришли? И они отвечают самые разные вещи: “Мама сказала, что здесь будут ходить на экскурсии”, “А мне сказали, что здесь у вас много театров”, “А мне сказали, что мы будем ходить в зоопарк”. “Ага, – говорит Калмановский, – значит, ты думаешь, что школа – это экскурсионное бюро, а ты считаешь, что это театр, а ты любишь животных, но никто из вас пока не знает, что такое школа, вас сюда просто привели. И вы так будете жить и дальше – что вам скажут родители, то и будете делать? Нет?” И они вместе вырабатывают образ себя, своей будущей учебы. Через те вопросы, которые у ребят при этом возникают, и происходит процесс обучения.

Кто-то сказал, что школа – единственное место, в которое человек приходит слушать ответы на вопросы, которых он не задавал. Мы хотели бы, чтобы все было наоборот, чтобы школа была тем местом, где учатся задавать вопросы, и, что, может быть, парадоксально, – из которого уходят с вопросами. Одна наша новая ученица, которая пришла к нам не с первого класса, когда мама ее спросила: “Настя, ты правильно сегодня отвечала?”, сказала: “Мама, я поняла, что правильных ответов не бывает. И еще я поняла, что это школа не ответов, а вопросов”. Я очень долго не мог для себя коротко сформулировать школьное кредо, Настя мне помогла, и теперь я говорю: да, это школа вопросов. Если ты из этой школы выходишь с вопросом к самому себе, к миру, к людям, к культуре, к обществу, то это школа самоопределения.

И сегодня у нас в школе любой ребенок имеет возможность реального выбора: выбора предмета, который он хочет изучать, учителя, с которым он хочет заниматься, выбора темпа, в котором он хочет заниматься, выбора класса, классного руководителя. И мы действительно изменили содержание образования, под которым перестали понимать освоение и усвоение ребятами определенных сведений из культуры, отраженных в учебных предметах. Для нас это прежде всего развитие мышления и чувственной сферы – в школе много мастерских, где ребята что-то делают своими руками, – и в этом ведь образование! У нас много разных “свободных пространств” – 5-е и 6-е классы находятся в древнейших цивилизациях и только оттуда постигают все: и как создается математика, и как создается язык, – как бы двигаются вместе с движением культуры. И в этом смысле для нас важно и наше погружение, когда в течение недели дети изучают только один предмет, а не пять и не шесть. И наши творческие работы, которые в течение года для многих ребят как бы являются стержнем их учебы, и защита своего творческого проекта – будь то роман или повесть, или научное исследование по физике, или изучение истории шляпок, или изготовление собственными руками наборного стола из разной древесины, или осуществление проекта книжки по правовым знаниям для младших ребят – все это для них средство самовыражения. (Об этом много можно было бы говорить, если бы не были известны две наши большие книжки: “Школа самоопределения. Первый шаг”, вышедшая в 1991 году, и вышедшая в прошлом году большая книга “Школа самоопределения”).

– Не слишком ли рискованно – предоставлять ребенку право решать, что ему нужно знать в этой жизни, а чего можно не знать? Помню, как я сама до последнего школьного дня не только не могла представить себе свою будущую профессию – не могла даже толком сказать, гуманитарий я или технарь. Нравились литература и математика. Правда, потом, по счастливой случайности, нашлась все-таки для меня специальность – издание компьютерных газет…

– Мне кажется, это была не столько счастливая случайность, сколько закономерность. В нашей школе не принято говорить: я гуманитарий, я технарь. Ибо я есть. Я индивидуальность. Я думаю, что все это деление на гуманитариев, технарей – это от взрослых идет, от общества взрослых, вовсе не от самих ребят. Это мы их заставляем. Открылись в школе гуманитарные классы, гуманитарная гимназия, или класс экономистов, там хорошие учителя – и родители ведут туда детей. Те становятся гуманитариями или экономистами. Но это же не так, это никакое не проявление индивидуальности. Я знаю даже одну школу, которая чуть ли не первоклассников набирает в класс самолетостроителей, потому что они связаны с МАИ. Мы не идем этим путем. Во-первых, он нам неинтересен. А во-вторых…

Наша школа основывается на антропологическом предположении о том, что человек приходит в этот мир реализовать некую свою предзаданность. Нам не дано угадать источник этой предзаданности (Бог, природа, гены, родители?) и ее сущность, но процесс жизнедеятельности человека можно представить как развертывание своей предзаданности. Узнавание себя. Созидание образа себя. Мы понимаем слово “образование” как создание образа самого себя. И естественно, что эта предзаданность может быть представлена другим людям в каких-то известных культурных формах деятельности. Как можно реализовать, скажем, свою предзаданность к глубокой духовности, к трансцендентности? У чукчей – в шаманстве. В христианстве – стать священником или философом. И так далее. Узнавание своей предзаданности, может быть, и составляет вообще жизнь человека. И школа должна создать условия для этого.

Мы вовсе не считаем, что школа за десять лет сможет полностью удовлетворить потребности человека в узнавании себя. Это вечный процесс. Но мы понимаем школу как некий “бульон”, в котором может происходить процесс самопознания, саморазвития – самоопределения, самодеятельности в конечном счете.

– Но пройдут 13 лет учебы в вашем детском саду и в вашей школе – практически вся жизнь, которую человек помнит, – и что же? Не засушат ли постоянно дующие у нас “свежие ветры перемен” человека, вынутого из привычного “бульона”, “соуса” или “компота”? Ведь чему нас учит традиционная школа? Если уж ты любишь литературу, математику или химию, то научись любить ее наперекор глупой “училке”, невнятному учебнику и насмешкам одноклассников. Перефразируя Ленина: всякая предзаданность только тогда чего-нибудь стоит, когда она умеет защищаться…

-…Но если с этой точки зрения посмотреть на мировое образование, то кризис его, видимо, и заключается в том, что такая цель школы, как социализация, а именно об этом мы сейчас говорим, сегодня уже перестает устраивать человечество. Об этом думают сейчас во многих странах. Потому что, во-первых, социализация – процесс, который шире, чем школа. Сегодняшний ребенок так много связан с этим миром помимо школы…

– Трудно с вами согласиться… По крайней мере типичный ребенок работающих родителей все свое время проводит либо в школе, либо дома, в лучшем случае – со своим видиком или компьютером.

– Но даже видик и компьютер позволяют ребенку вбирать гораздо больше того, что может ему дать школа. Учитель, который интересно об’ясняет географию, тускнеет по сравнению с каким-нибудь американским фильмом на эту тему. Но речь не об этом. Речь о том, что социализация – не единственная, а может быть, и не главная задача того, что называется школой. Главное – помочь поиску образа “Я”. Хотя умение “играть по правилам” (социализация) тоже нужно. К примеру, в нашей школе литераторы говорят, что главный смысл изучения словесности, литературы и русского языка – это помочь человеку научиться выражать себя в письменной речи, а грамотность, орфография должны обслуживать ваш стиль. Но на каком-то этапе наш выпускник должен будет поступать, скажем, в Институт инженеров железнодорожного транспорта, который мало интересует самовыражение абитуриента, тем не менее тот должен написать сочинение на вступительных экзаменах. Поэтому мы вводим в 11-м классе полугодовой курс “Написание традиционного сочинения”. Но Боже упаси нас делать это с первого класса! Потому что с первого класса нам надо, чтобы дети выражали себя сначала в рисунке, потом в полурисунке-полутексте, потом в своих эссе, потом – чтобы дописывали за Гоголя шестой акт “Ревизора”, потом – чтобы писали за Салтыкова-Щедрина. У нас в старших классах есть три обязательных предмета: словесность – ибо это средство общения, физкультура – чтобы овладеть своим телом и обществоведение – потому что нужно представлять себе, в каком мире и обществе мы живем. Все остальное – все предметы – ты выбираешь сам. Если тебе нужно что-то для аттестата, есть такие краткие курсы, мы их называем “интенсивы”, когда можно получить достаточное представление, скажем, о той же физике за полгода.

Умение “играть по правилам” необходимо. Но учить ему нужно в другой форме – позволяющей ученику быть создателем этих правил, договариваться о них с другими. Для этого не подходят традиционные иерархические отношения между учителем и учениками, когда один якобы знает все, а другие якобы ничего не знают. Весь уклад школы должен быть другим. Наши правила определяют наш суд чести, наш совет школы, наши 15 школьных законов, школьная конституция, которая одинаково обязательна для всех граждан, а ими являются и учителя, и ребята. И наше равноправие не в том, что я, взрослый, становлюсь с тобой на одну доску, потому что ты ребенок, а я исповедую идею сотрудничества, а потому что если мы работаем с тобой над одной неразрешимой до сих пор проблемой, то мы на равных. Поиск нового содержания образования, новых целей и способов работы учителя, нового уклада школьной жизни – это и есть для меня главные признаки инновации.

Печально, что последнее время за множеством новшеств, которые в российском образовании есть, – очень незначительное число проектов, которые касались бы преобразования самого уклада школьной жизни. Все касаются новых курсов, новых предметов, уровней усвоения – а ведь смотрите: качество, ситуация жизни ребенка изменились, а устройство школы осталось то же самое. Мне кажется, что даже в советское время гораздо больше было поисков другого уклада жизни начиная с Макаренко. И, кстати, такая по-настоящему инновационная школа создает не меньшие, а большие возможности для социализации, и Макаренко здесь не исключение.

Наша школа тоже принципиально берет всех, кого физически может принять, потому что самоопределение может совершаться только в том пространстве, где собраны самые разные личности. Из самых разных социальных слоев, с совершенно разными уровнями интеллекта – нас это не интересует, если нас интересует движение человека к самому себе: я сам и мой предел. Я слышал в троллейбусе разговор одного парня из нашей школы с восьмиклассником, который хочет поступать к нам: “Ты, когда на совете школы будешь говорить, почему ты хочешь в эту школу, напирай на то, какой ты плохой, – скорее возьмут”. У нас учатся дети с задержками в развитии, прежде всего психически неуравновешенные. Особенно в подростковом возрасте к нам в школу просто тянутся ребята, которые уже достигли такой степени конфликта с обыкновенной школой, что учиться там не могут.

Государству бы радоваться, что такие дети находят наконец свое место. Нет. Теперь для меня хотят ввести стандарты, согласно которым я должен обеспечить определенный “уровень обученности”. При всем моем и наших учителей желании, если мы чувствуем, что вот этот ребенок такого уровня скорее всего не достигнет, а рядом есть ребенок, который достигнет, – кого я возьму? У нас сейчас миллионы детей оказываются на улице, потому что была создана масса школ, куда их никто не берет, а старые школы превратились в скопление самых трудных детей и самых плохих учителей. Так введение стандартов еще ускорит этот процесс!

Мне возражают: нет, мы введем такой стандарт, до которого любой дотянет. Тогда зачем такой стандарт нужен?

Мировая тенденция совершенно противоположная. В Австралии – очевидно, стабильном государстве – десять штатов десять лет не могут договориться о том, какие пять базовых оснований положить в основу национального образовательного стандарта. Но они считают, что национальное образование должно научить юного австралийца: первое – мобильности как черте личности, второе – коммуникациям, чтобы он мог взаимодействовать с другими людьми, и третье – ощущению успеха. Какое это имеет отношение к нашим стандартам?

– Кажется, прямое… Они выработают у наших детей привычку мириться с неуспехом, поскольку не каждый дотянет до “стандартного” уровня; отсутствие способности к коммуникации, ибо даже такая коммуникация, как понимание учительницы, будет затруднена; и отсутствие мобильности как черту личности, поскольку знания будут вдалбливаться раз и навсегда. Но, может быть, это и требуется?

– Ну тогда так и скажите: наши стандарты вводятся для того, чтобы наши люди чувствовали себя ничтожными, не имели мобильности, чтобы они не могли ничего понимать и чтобы они не могли между собой взаимодействовать. Мол, разделяй и властвуй. Не хотелось бы в это верить…

Нина ШИРОКОВА

NB!

“Школа самоопределения” – это:

– 1020 учащихся, 230 воспитанников детского сада, 195 учителей, воспитателей и сотрудников;

– научная лаборатория;

– курсы повышения квалификации учителей и директоров российских школ;

– вуз, где готовят будущих учителей для инновационных школ;

– 3 школьных театра;

– 8 трудовых и художественно-творческих мастерских;

– библиотека с 40 тысячами томов и 50 периодическими изданиями;

– 3 спортивных зала;

– спортивный и туристический клубы;