Ребята из 138-й отдельной мотострелковой бригады

Мальчишки из “Северного” у палаточной школы

…А все-таки страшно, уважаемые товарищи читатели, отправляться на войну. Мы летели на Северный Кавказ вместе с Вячеславом Некрасовым, бывшим “афганцем”, офицером запаса, отличным стрелком и спортсменом, ныне генеральным директором “УГ”, а нашу безопасность брала на себя 58-я армия, ставшая за время командировки для меня совершенно родной. Но всё равно было несколько не по себе. Война есть война. Ехали мы на западное, самое тяжелое направление. Стихи Юлии Друниной “Кто говорит, что на войне не страшно, \\ Тот ничего не знает о войне” часто приходили на ум.

Впрочем, вспоминались строки и другого поэта: “Не заслуга поодаль держаться, \\ Где гремят и сверкают мечи…” Вокруг военного конфликта на Северном Кавказе давно уже идет другая война – информационная. И она не локальная – мировая. Информационное оружие вполне сопоставимо по своей действенности с танками, авиацией, артиллерией… Центральная газета – боеспособная дивизия. Крепкий журналист, безукоризненно владеющий пером, информированный, дерзкий, отважный, – тот же боевой танк. (Бандиты это хорошо понимают. Танк Т-80 стоит от 800 тысяч до миллиона долларов. Примерно столько запрашивали за журналистов, оказавшихся в заложниках).

Итак, мы ехали воевать. За Родину или за истину? Мнимый выбор. Родина есть высшая истина. Мы ехали сражаться за наших ребят, вчерашних школьников. За их родителей, среди которых нет “новых русских”, а все больше рабочие, крестьяне и безработные. За многострадальное мирное население Чечни, и особенно детишек – у них должно быть право вырасти не зомбированными “воинами ислама”, а свободными людьми. Во имя таких целей стоит рисковать.

Первая жертва

Владикавказ встретил нас плохой погодой – моросил дождь. В городе на первый взгляд спокойно – по тротуарам идут дети с портфелями, открыты кафе и магазины, женщины, встретившись, останавливаются поболтать… Одинокий милиционер-гаишник маячит на дороге. Я удивляюсь:

– Надо же, у нас в Москве милиция все больше с автоматами!

Сопровождающий нас офицер Сергеев (все фамилии изменены) вздыхает:

– А у нас, во Владикавказе, без автоматов. – И добавляет то ли в шутку, то ли всерьез:

– А то еще отнимут…

Пригородный район Владикавказа – зона осетино-ингушского конфликта. Офицерам за службу в этих местах год засчитывается за три. В военном городке “Спутник” я сама видела еще не залеченные раны майского взрыва – тогда от теракта пострадали три дома, были человеческие жертвы. Так что спокойствие обманчиво. Сказывается близость Чечни, да и соседняя Ингушетия – не райские кущи. С первой для нас жертвой чеченской кампании мы встретились в тот же вечер.

В просторной комнате сидит молодой бомж. По крайней мере именно так я сначала подумала. Грязная, старая одежда: темный, принадлежавший прежде какому-то моднику плащ, заношенные брюки, серая рваненькая рубашка. На ногах – кроссовки с чужой ноги. Взгляд – диковато-покорный, обессмысленный. По немытым щекам – юношеская светловатая поросль. Едва мы входим, бомж непроизвольно, пугливо вскакивает.

Еще утром этот парень был в чеченском плену. Мы – первые журналисты и вообще первые люди с “воли”, которые его расспрашивают о пережитом. Вот его бесхитростная история.

…Леня Шабаев – из простой многодетной семьи, из костромской деревни. Мать последнее время не работала, отец – лесник. Как и все, учился в школе, как и многие – не блестяще. В профессиональном училище, в Костроме, получил специальности слесаря и сварщика. Призвали в армию. Через шесть месяцев службы перевели во Владикавказ. Здесь он пробыл три месяца. Вскоре часть перебросили в Дагестан. Об этом он успел написать домой…

Его похитили – он не может назвать точную дату – либо в последний день августа, либо в первый день сентября. Рядовой Шабаев пошел с котелком за водой – она была рядом, метрах в двухстах. Ребята-сослуживцы ждали его в машине. Вечер, около десяти часов, темнело. Его схватил человек в маске и, угрожая ножом, затащил бойца в иномарку. У солдата не было ни оружия, ни документов. В машине находились еще двое вооруженных людей. Леню скрутили, завязали глаза и повезли. Ехали два или три часа – сначала по асфальту, а потом по грунтовке. Передали с рук на руки хозяину – очередному человеку в маске. Содержали в сарае. Обращались плохо – оскорбляли, били. Питание – картошка и хлеб. Военных тайн у него не выведывали, но х/б сняли сразу, а взамен швырнули гражданское тряпьё. Здесь он пробыл полтора месяца, а потом его переправили в другое место. Снова охраняемый сарай, люди в масках, говорившие друг с другом на непонятном языке. Обращение, правда, значительно улучшилось – никто его больше не пинал, стали кормить супом и даже давали мясо. Из трудовых повинностей – копка глубокой, метра на три, ямы в огороде. Пленник, разумеется, тысячу раз проклял свою беспечность – о том, что солдат похищают, в том числе и во Владикавказе, он знал.

Освобождение было для Лени полной неожиданностью. Везли с завязанными глазами на одной машине, потом – на другой. Вдруг разрешили снять маску и приказали лечь на сиденье. Через некоторое время машина остановилось. Он очутился среди своих. От радости не верил своему счастью…

Я спрашиваю:

– Страх проходит?

Впервые за всю нашу сбивчивую, волнующую беседу на лице его появляется нечто вроде улыбки:

– Сейчас проходит…

– У вас есть чувство ненависти к чеченцам?

Он вновь съеживается и отвечает очень осмотрительно:

– Я же не знаю, кто были эти люди… А вообще есть чеченцы хорошие, а есть не очень.

Мы прощаемся и от души желаем Лене поскорее вернуться домой, забыть пережитое. Он заметно устал от нашего разговора.

Офицер Сергеев комментирует его рассказ:

– Правду мы узнаем несколько позже. Бандиты сильно обрабатывают пленников, инструктируют их, как, какую информацию и когда именно они должны сообщать. Заложников шантажируют жизнью их близких, пытаются завербовать для работы на террористов. То, что не все выдерживают подобное давление, – объяснимо. Но, к сожалению, немногие находят в себе мужество сообщить об этом. Были случаи, когда чеченские узники, возвратившись из заточения, начинали множить беду…

…Лене Шабаеву повезло. Во-первых, он жив, во-вторых, относительно здоров, в-третьих, его не коснулись изуверские пытки, которым подвергаются многие заложники, в-четвертых, он пробыл в неволе не так уж много времени. Его обменяли. Но сотни гражданских и военных лиц (среди них есть и офицеры, которым особенно тяжело) находятся в плену и рабстве. И каждый день в неволе длится больше века. Жизнь их легче пуха, эфемерней облака. Неужели мы опять, как в 96-м, бросим своих? Неужели опять? И тут до меня доходит: мы ведь все, вся страна, вся армия – заложники. У нас нет никакой ясности, уверенности в завтрашнем дне. Сегодня Путин – премьер, а завтра – восьмой. Нас, как Леню Шабаева, могут пнуть и унизить, а могут куском мяса побаловать. Мы уже до того замордованы, что не удивимся, не возмутимся никакому завтрашнему решению “сверху”, самому сумасбродному или бесчеловечному. Более того, внутренне к нему готовимся. Ожидаем. Терпим. Доколе?

Фронтовые дороги, боевые машины

Утром мы в расположении 19-й мотострелковой дивизии. Едем в Чечню. Бэтээр подан. Не могу отделаться от чувства, что снимаюсь в каком-то непонятном кино: люди в камуфляже, с автоматами, на броне – угрюмый боец в маске. Сергеев со свойственной ему хитроватой улыбкой спрашивает у меня:

– Стрелять-то из автомата приходилось?

Вопрос я всерьез не воспринимаю. Приезжий журналист ситуацию оценивает, как правило, неверно: ему страшно в безопасном месте, а там, где действительно могут убить или покалечить, он пребывает в беспечности. В этом я убедилась на собственном опыте. И хотя за автомат в этой командировке мне не пришлось браться, все же я не раз добром вспомнила родную школу, учителей физкультуры и НВП, военно-спортивную игру “Орленок”. Уважаемые директора школ! Побывав на войне, я ответственно заявляю: не лишайте своих детей начальной военной подготовки! Жизнь большая, такие знания и умения ребятам пригодятся.

Внутри бэтээра – механик-водитель, стрелок, журналисты и Сергеев. На броне – офицер Юрьев и боец в маске. Вышли из Владикавказа, начинаю привыкать к необычному средству передвижения – внутри металл, полумрак и собачий холод. Заворачиваюсь в матрас – здесь, в бэтээре, их несколько, есть еще подушки, два одеяла… К одной из железных деталей прикреплена крохотная “иконка” – вырезанное из газеты изображение Богоматери с младенцем. Наблюдать за жизнью снаружи можно через небольшие “оконца” – триплексы. Мчимся – на достаточно большой скорости – к границе с Ингушетией. Проезжаем через населенный пункт Чермен: то там, то здесь видны полуразрушенные, полусожженные дома – приметы осетино-ингушского конфликта. Много и новых, только что построенных домов. На территории Ингушетии, что примыкает к Осетии, встречное строительство – люди цепляются за землю. Дорога, по которой идем, пустовата – редко проскочит милицейский или армейский “уазик” да прогрохочет пустой КамАЗ.

– А движение здесь небольшое, – замечаю я.

– Понятное дело, – отзывается Сергеев, – какой же дурак сюда поедет!

Все это время он ни на секунду не отрывается от “окошка”. До меня доходит: не из любопытства же он это делает! Десятки, если не сотни раз он проезжал по этой дороге! И что наш бэтээр – укрытие лишь от стрелкового оружия, да и то не всякого. Что-то посерьезнее и – прощай Россия, встретимся в раю! А Сергеев, словно отвечая на мои мысли, продолжает:

– Вот они, плоды демократии: вы едете по своей земле, и никто – ни Аушев, ни тем более Ельцин – не может гарантировать вашу безопасность.

Да, абстрактных гуманистов, пацифистов, любителей суверенитетов следовало бы катать на одиноких бэтээрах. Почаще и подольше. Такая езда очень оздоравливает мировосприятие!

КПП “Кавказ”, граница с Чечней. Несколько “фильтров”, много военных. Автобусы и легковые машины с беженцами, вещами, много женщин и детей – это правда, но достаточно и мужчин, внешности, прямо скажем, отнюдь не благостной. Самое большое скопление людей – несколько сот человек – на последнем “фильтре”. Здесь же работает импровизированный базарчик – с земли торгуют лимонадом, продуктами, вьется дым от шашлычных… На самом ближнем к Чечне “фильтре” мы делаем остановку. Машин, въезжающих и выезжающих – десятки, число их в обе стороны примерно равное (уже через день желающих попасть в Чечню примерно в два раза больше). Нет никакой суеты, контролирующие службы работают четко. Группа чеченок разного возраста, несмотря на дождь, томится на обочине. Их автобус рядом.

Подхожу, и первый же мой вопрос, чего вы ждете, вызывает бурю эмоций. Кричат и про бомбежки Урус-Мартана, и про то, что бандитов среди них нет, и про то, как военные бросили их в прошлую кампанию; и про то, что должна быть какая-то власть, хозяин. А дожидаются женщины своих мужчин: их увели в армейские палатки для детального осмотра. Бойкая молодая чеченка показывает мне на пожилую, маленькую женщину: “Заступитесь за неё, она по-русски не говорит, у неё сына подозревают, что он боевик”. Я ахаю: старушку жалко. Впрочем, через несколько минут бабушка, видимо, забыв, что она “по-русски не говорит”, вполне складно и многословно объясняет мне, что у сына – на плече синяки, но они у него не от оружия, а от того, что он переносил доски. Чеченки, окружив меня, кричат со всех сторон.

Офицер Юрьев сразу устанавливает тишину. Высокий добродушный гигант, он одним своим видом внушает доверие:

– Не кричите. Разберутся и всех отпустят.

– Ага, а жить где? В Назрани с семьи требуют за постой сто долларов!

– Чего ж так? Ингуши ведь братья ваши.

– Братья… На беде наживаются…

– Ничего, скоро кончится война, все вернетесь домой.

– Скорей бы!

Снова дорога. Покидая “Кавказ”, мы видим, как из армейских палаток выходят чеченцы, прошедшие проверку. Был ли среди них сын маленькой старушки, мы узнать не успели. Указатель “Зона беженцев”, мимо которого постоянно снуют автобусы с рекламными надписями “Зона экономического благоприятствования Ингушетия” остается позади. Едем дальше, теперь уже по Чечне.

Перекресток дорог – на Грозный, Самашки, Ачхой-Мартан. Прямо пойдешь – “коня потеряешь”. Здешний блокпост четыре дня назад боевики сожгли минометным огнем. Мы стоим возле этих печальных развалин. В восьмистах метрах – “зеленка”, и кто там, что там – неизвестно. В нескольких километрах, в бывшем пионерлагере, – база подготовки террористов. Оказывается, передовая может быть и такой – без окопов, колючей проволоки, дзотов и блиндажей. Мирный асфальтовый перекресток, по которому время от времени идут автобусы, набитые людьми и вещами. Автобусы с белыми флагами. Водитель одного из остановившихся автобусов сам выпрыгнул из кабины, шагнул навстречу офицеру, протянул паспорт, зашептал, таясь и боясь: “Проверяйте у меня документы, проверяйте. Там подбили ваш БМП. Километрах в пяти отсюда”. Да, народной войны против “оккупантов” теперь не выйдет – чеченцы поняли, от кого ждать беды, а от кого – защиты. Незадолго до нашего приезда нанятый бандитами Арби Бараева наркоман убил в Ермоловке старую учительницу Сиротину. Ее, русскую, местное население уважало и почитало. Вся ее вина – попытка сохранить станицу от бомбежек и обстрелов, договориться о прекращении огня с командирами наших частей. Население Ермоловки было шокировано этой зверской расправой. А в Урус-Мартане непокорных расстреливают у специально означенной для этих целей стены… Теперь многие стали понимать, что ребята из БМП и бэтээров не только за целостность великой России сражаются, но и за мир, который должен прийти в каждый, самый бедный чеченский дом. И что это за ребята! Здесь, на чеченском перепутье, сколько я увидела героев, скольким пожелала удачи, здоровья и счастливого возвращения с войны! Педагоги 28-й школы Архангельска, и особенно классный руководитель Нина Алексеевна Дубицына, вы помните своего ученика, Пашу Кузнецова? Младший сержант 138-й отдельной мотострелковой бригады ЛенВО, боевой парень, отличный товарищ. Совсем не геройского роста и не богатырского телосложения. Скорее, наоборот. Но пока есть такие ребята, хаттабам и басаевым победы не праздновать. Не в силе Бог, а в истине. Родина же – повторю еще раз – и есть высшая истина.

В лагере беженцев

“Северный”

Возвращаемся в Ингушетию, на КПП “Кавказ”. Оттуда – на военном “газике” мчимся в станицу Слепцовскую и, минуя ее, попадаем в лагерь “Северный”. Первые беженцы прибыли сюда 1 октября. Сейчас в лагере – семь с половиной тысяч населения. 60% из них – дети.

На железнодорожных путях – плацкартные вагоны. Один состав сменяет другой. “Поезд” кажется бесконечным – в нем 128 вагонов. Едет он пока в неизвестность – ни глава администрации “Северного” Муса Галиев, ни беженцы, ни военные – никто не мог сказать, сколько времени просуществует этот фантастический город. А раз так, значит, следует устраиваться основательно. Между опорами электропередач натянуты веревки. День дождливый, так что сегодня грязноватые простыни, пеленки, ребячьи штаны и рубашки вряд ли высохнут. Напротив каждого состава – куча угля. Уголь беженцы нагребают в мешки, сумки – чем больше топлива, тем теплее будет в вагоне. Горючее нужно и для “буржуек”, костерков, времянок, которые стихийно возникают вдоль состава.

Городская школа базируется в палатках, разбитых в “центре” – примерно в середине лагеря. В тот день, когда мы приехали, давали один урок – третий за всю историю существования этого учебного заведения. Уроков могло быть и больше, но печки в палатки ставили при нас, а без отопления высидеть больше часа на холоде просто невозможно.

Странно и страшно было стоять в этой школе, с “буржуйкой”, с новенькой доской, ученическими столами и стульями, на которых аккуратными стопками были сложены новехонькие учебники: “Родное слово”, “Математика”, “Русский язык”… Какими же надо обладать государственными талантами, чтобы в величайшей стране мира, на исходе второго тысячелетия, загнать целый народ в лагеря беженцев, а его детей – в прифронтовые школы?! Здесь только три предмета – письмо, чтение и математика. В четырех палатках – четыре класса начальной школы. Занятия в три смены – можно было бы и в четыре, но не хватает светового дня… Палатки под основную школу – их будет одиннадцать – только готовятся. В штабном вагоне нам помогли разыскать Беллу Хаджимуратову, в прошлом работника образования Заводского района Грозного, а ныне завуча школы городка беженцев.

– Директор у нас назначен Министерством образования Ингушетии, он приезжает на работу из Слепцовской, – рассказывает Белла Джамалаевна, – а весь педколлектив – лагерный. Мы зарегистрировали в “Северном” пятьдесят учителей, работают пока двенадцать. В “началке” 553 ученика, развели их по классам, исходя из заявлений родителей. Но дней через десять проведем тестирование, создадим педкомиссию и будем пересаживать детей. Знания очень слабые – есть ребята 10-11 лет, не умеющие читать. Начиная с 91-го года многие ребята не могли учиться…

– Не случайно среди боевиков 18-22 лет “потолок” образования – четыре класса…

– Да, это так. Дали в руки автомат и добывай себе пропитание как можешь. В Грозном образование держалось исключительно на энтузиазме родителей. Женщины торговали на базаре, другой работы не было, и единственное, о чем мечтали, – дать образование детям. Платили деньги учителям и просили: не бросайте ребят! Все образование стало платным – де-факто. А Министерство образования Чечни открыто говорило: требуйте с родителей деньги. Может быть, пятьдесят рублей в месяц и небольшая плата, но для нищих людей и она велика. Учителя в Чечне с августа 96-го от государства получили зарплату за четыре или пять месяцев.

– Какие новые предметы появились в школах после 96-го года?

– Основы ислама. Учебник на русском языке включал пять столпов ислама, молитвы, обряды. Арабский язык шел как иностранный – по выбору. В этом учебном году министерство потребовало, чтобы в классах было деление на мальчиков и девочек, но не все школы на это пошли – не хватало помещений… Вообще героизм наших педагогов, преподавателей в Чечне – отдельная тема. Вот и сейчас в “Северном” учителя на чистом энтузиазме работают – они хотят, чтобы у детей, пусть месяц, два, но была школа. Многие дети тяжело пережили войну…

– Моя дочь, – вступает в разговор Тамара Джамбекова, профессор, завкафедрой русской литературы Грозненского пединститута, – в прошлую войну пережила тяжелейший стресс, в этот раз, как начали бомбить, мы все бросили и выехали с семьей из города. Муж у меня – тоже ученый, заведует кафедрой чеченской филологии в университете. Вот мы здесь, в лагере, а что дальше? Предложили семнадцать мест для расселения. Ну хорошо, переехать не проблема. Крышу над головой найдут. Но это ведь не главное в жизни! Если бы какой-то вуз готов был принять двух филологов (специальность 10.1.09)…

– А как вам можно написать?

– Ингушетия, городок беженцев “Северный”, вагон ?19, Джамбековым…

– На ваш взгляд, лагерь хорошо организован?

– Нет. Острые проблемы – вода, топливо и еда. Вы шли, видели, как люди разгребают уголь? Кто-то успел захватить, а кому-то ничего не досталось. Один вагон будет мерзнуть, другой – греться. Туалеты выкопали неглубокие – один ковш. Они уже переполнены. Питание очень плохое. Мы уже просили и требовали, чтобы нам давали сухим пайком – мы бы сами готовили на “буржуйках”. Очень большая проблема – отсутствие теплой одежды, обуви. Дети из сельских районов практически раздетые. Каждый день мы слышим, что идет какая-то гуманитарная помощь беженцам. Но куда она идет? Уверена, большая часть средств, отпущенная на нас, сюда, в эти вагоны, не доходит.

– Ельцин недавно отпустил на свободу Гантемирова. Есть ли у вас надежда, что этот человек поможет Чечне?

– Да смешно это все! Для чего Ельцин его помиловал? Чтобы посадить нам на голову еще одного уголовника? Понимаете, нам уже всё равно, кто будет править Чечней – русский, узбек, японец – был бы человек порядочный! Вопрос для нас не в нацию упирается – поверьте мне, я чистокровная чеченка! Я хочу работать, хочу получать свою зарплату, хочу растить детей и быть защищенной! Всё! Вы пройдите по вагонам – вам тысячи людей это скажут! Мы устали от хаоса и войны!

…Прощаемся. Договариваемся о том, что школа “Северного” выйдет на связь с “УГ” через две недели. С грустью думаю о том, что будет с этими людьми, если армии вдруг прикажут остановить наступление. Без родины. Без будущего. И теперь уже – без прошлого…

На западном фронте без перемен

На “Кавказе” снова пересаживаемся в бэтээр. Стремительно темнеет. По Чечне лучше не ездить в потемках, а после восьми вечера на это может решиться только камикадзе. Нас ждут в подразделениях 19-й МСД, но, чтобы туда попасть, нужно проскочить через Ассиновскую. Станица не зачищена. На предельной скорости, с выключенными фарами, летим по дороге. По пути сбиваем какую-то опору. Проскочили! Кто-то из нас родился в рубашке…

В поле разбит палаточный лагерь – медицинская рота, связь, артиллерия и еще кое-какие службы. Грязь – по колено, а мне так и вообще – по пояс. Итальянская модельная обувь капитулировала – уж лучше ходить босиком. “Танки грязи не боятся?” – подмигивает Юрьев. Армия, конечно, не даст пропасть журналисту – офицер Александров выручает форменными ботинками. Что на пять размеров больше – это ничего. Жить можно!

Журналистов, дорогих гостей, разместили ночевать в идеальных для войны условиях – в машине с вагончиком. Есть свет, топится буржуйка, тепло, сухо… Солдаты – в палатках, где и сыро, и холодно, и сухой паек вместо вечернего чая. Как же не поклониться нашему солдату, что в бою – отважен, надежен, предан товарищам; в “поле” – доброжелателен, улыбчив, находчив! Утром едва выглянуло солнце и подсохла грязь, выдалась свободная минута – кто за гитару взялся, кто за книжку, кто кормит щенка, приблудившегося к части… Вроде и нет войны, но всю ночь, каждые полчаса, исправно отмечались артиллерийским выстрелом, вот и сейчас рвется простор тяжелым, воющим звуком. Фронт рядом – в трех-четырех километрах.

По хорошей погоде, почти весенней, солнечной, едем к Бамуту.

Мы на позициях танкового батальона. Бамут – мирное на вид селеньице – белые домики, шиферные крыши. Горы, припорошенные снегом, подходят к нему почти вплотную. И горы – седые, дремлющие, кажутся мирными. Но это впечатление обманчиво. Близ Бамута – бывшая подземная стратегическая ракетная база. Шахты. Укрепления. По горам боевиков постоянно подпитывают оружием, продовольствием, живой силой. В прошлую кампанию Бамут переходил из рук в руки несколько раз – наши войска входили в “пустое” село, и тут из-под земли вырастали боевики.

Теперь командование стремится не повторить прошлых ошибок. По Бамуту и прилегающим сопкам методично бьют артиллерия, авиация, танки. “Огонь!” – и мощный Т-72 сотрясается от выстрела, над люком вьется голубой дым. Через секунды снаряд взрывается на сопке. Над потревоженными горами в ясном солнечном небе парит орел, раскинув огромные крылья. Война – грязная, кровавая работа. Война – смерть и разор. Война – невыносимые муки раненых, горе матерей. Но справедливая война – это еще и красота. Об этом я думаю, глядя на чумазые лица танкистов, их плотно сжатые губы, сухие скулы, решительные глаза. Танки бьют по Бамуту. За погибших товарищей, замученных узников, униженную Россию. Огонь!

Наша главная военная тайна

Во Владикавказе, Ингушетии и Чечне, на фронтовых дорогах, в “поле” и в офицерских застольях – везде я видела секретное оружие. Его нельзя перекупить или украсть. Его нельзя поставить на вооружение других государств. Его ни по каким самым подробным описаниям невозможно воспроизвести ни в одной стране мира.

Наша главная военная тайна – люди. О них – бойцах и офицерах, наших защитниках, заступниках – читайте в следующем номере “УГ”. Конечно, на войне как на войне – есть не только герои, но и трусы. Но мы хотим рассказать о героях. Их время – пришло.

Лидия АНДРЕЕВА,

Вячеслав НЕКРАСОВ (фото)

P.S.

Благодарим за помощь в организации материала командование ОГФС “Запад” и сотрудников военной контрразведки.

Наш бэтээр штурмует овраг

Белла ХАДЖИМУРАТОВА, завуч школы беженцев